Том 6. Осударева дорога. Корабельная чаща - Пришвин Михаил Михайлович (хороший книги онлайн бесплатно txt) 📗
И только подумал об этом, вдруг с той стороны, где Коми, с тропы слышится голос:
– Онисим!
Оглянулся – и тоже с радостью ответил:
– Здравствуй, Сидор! Ты куда?
И люди стали шептаться.
Нам не надо узнавать, кто был этот Сидор: был он один из старых охотников на Мезени, и, когда ветер какой-нибудь проходил сквозь сузем, он тоже, как веточка на ветру, качался в разные стороны, чтобы перешепнуться с другой веточкой.
Так бывает, когда сам смотришь через стеклянное окошко избы, и тебе ветра не слышно и кажется, эти ветви живые и качаются, наклоняются, поднимаются высоко и падают все сами в какой-то оживленной беседе.
А когда люди так простые передают друг другу вести, нам и вовсе кажется, будто они все сами.
Нет! в чутком суземе насквозь из конца в конец есть дыхание человеческое, и люди-пешеходы участвуют в нем, как на ветру деревья качают свои веточки.
Было в свое время, порубил человек елки на лавочку, и из-под топора человека выросли березки.
Стоят теперь березки позади лавочки и слушают. Не все ли им равно, кто говорит?
Слышали березки разговор, будто в суземе появились какие-то маленькие люди.
– Ты помнишь, Сидор, незакрытый колодец возле беседки с часовенкой?
– Скворешник поставлен и скворец за дьякона служит.
– Вот та самая беседка.
– Как же не помнить, а что уже скворец сейчас туда прилетел?
– Скворец поет, но дело не в этом, а что кто-то прикрыл колодец: кто-то сшил из коры крышку. Кто-то колодец прикрыл, а внизу маленькие ножки.
– Я тоже видел на ламе обход общей тропы, двое перешли речку, и на той стороне на песке отпечаталось: мальчик и девочка.
– Да, да, ходят какие-то маленькие люди.
– Ну, – сказал Сидор, – это что!
И наклонился к Онисиму и, оглядываясь во все стороны, стал шептаться с ним о какой-то тайне.
Не о том ли опять шептались полесники, что у царя выросли ослиные уши?
Березки все слышали.
Еще по весне, еще по снегу пришел военный человек с подвязанной правой рукой.
Он показал свои бумаги и утвердился на месте, как человек партийный и с правами.
Был великий спор с ним о Чаще, он требовал Чащу срубить на фанеру для авиации.
– Тут, – мы говорим, – наши деды богу молились, и мы, дети, обещались перед богом Чащу не рубить.
Он же отвечает нам:
– Не в дедах сила, а в правде.
Мы ему:
– А что есть правда?
Он отвечает:
– Правда не в словах, а в делах, наше дело сейчас врага победить, и дело это требует от вас жертвы.
И отпустил свою руку, и она качнулась.
– Я не один, – говорит, – такой, а нас многие тысячи: кто руку, кто ногу, кому посчастливилось и всю жизнь отдать. А вы оберегаете завет ваших дедов. Мы руки, ноги жертвуем и всю жизнь, а вы оберегаете дерево.
Еще он говорил:
– Наши страны все большие и маленькие соединятся крепко и скажут на весь свет слово правды, то будет настоящее слово, а не наши пустые слова.
Его спросили:
– А что это слово?
И он ответил:
– Мы еще не дожили, но мы доживем. Какое это будет слово, мы еще не можем сказать: мы только должны помогать правдой жизни нашей выйти на свет слову правды.
Против таких слов наши не могли устоять и, скрепя сердце, хочешь не хочешь, подписали бумагу. Люди всякие были, но бумага одна, и ее подписали.
– И ты подписал?
– Милый мой! Вон вьется тропа человеческая, скажи, кто ее вытропил?
– Тысячи!
– И среди тысяч мы с тобой тоже делали!
– Видно, делали.
Вот то-то не видно нас, где шел ты, где шел я: человек шел и все наши отдельные следы выправлял. Так и в этом деле: не ты, не я, а человек шел и, конечно, я подписал.
– Ты подписал!
– Это не закрывало мне путь к спасению Чащи.
Мне шепнули, что охотник Мануйло ходил к Калинину, искал заступиться за свой путик. И Калинин ему разрешил оставаться на своем путике. Я подумал: у меня тоже свой путик, я вроде сторожа в нашей чаще. Мне Калинин позволит тоже остаться на своем путике. И пошел к Калинину.
– И что ж, чем кончилось?
– Только вышел из сузема, только добрался до Пинеги и сказал о своем деле, все стали смеяться надо мной: живые люди на свете миллионами гибнут, а он за мертвых дедов идет просить в Москву.
И один мудрый человек сказал мне такую притчу:
– Вы, – говорит, – там в Коми, оленеводы и мою притчу поймете. Когда стадо домашних оленей проходит и на пути им встречается дикий… Ты знаешь, что тогда бывает?
– Знаю, – говорю, – домашние олени приводят хозяину дикого, и он делается своим.
– А знаешь ли ты, что бывает, когда стадо диких оленей встречает одного домашнего?
– Знаю, – говорю, – домашнего оленя дикие уводят к себе, и он с ними вместе дичает.
– Вот, – говорит мудрец, – ты сам дикий олень, одинокий, и ты хочешь, чтобы целое стадо, и еще больше – великие стада оленей на свете бросили свою службу человеку и за тобой бы пошли в сузем служить дереву.
Вот как они стали понимать веру наших дедов и прадедов: как службу и поклонение дереву. Так и сказали: «Это у вас остатки язычества».
После этого разговора мне стало вдруг понятно все, и я даже о Калинине так подумал: «Раз все кругом память о заветах наших дедов потеряли, то, может быть, и Калинин меня поймет как дикого шального оленя». Я сам над собой посмеялся и пошел прежней дорогой обратно в Коми.
Струсил я и повернул назад, печальный, и мнится мне: чем же мы победим, если забудем правду наших отцов: не в дереве же дело наше, а в правде. Так иду в большом смущении, прохожу последнюю деревню.
Прохожу я последнюю деревню и вот вижу: старуха с огоньком обходит деревню. Я подождал; когда она со мной поравнялась, и спрашиваю:
– Бабушка, что это?
– Сынок, – отвечает, – радуйся: война кончилась. Мы победили.
Тут сердце мое забилось. Не знаю, конечно, правда – ли, верить или не верить, но все равно мне стало все ясно.
– А ты знаешь, за что мы воюем? – спросил Сидор.
– Знаю, – ответил Онисим, – мы – олени, служим хозяину, и дикие олени хотят увести нас в дикое стадо. И еще больше, много больше знаю, всю даже правду знаю, но сказать не могу: слов таких у меня нет, я немой.
– А кто знает слово такое?
– Погоди! – шепнул Онисим и обернулся назад к березкам: за березками там слышались шаги человека.
Этот новый человек полесник, и его сразу узнали: это был Тимофей из села Мати-гора; отдыхая, рассказал новость в суземе: медведь вышел на путик Волчий зуб и выкрал из клети у Мануйлы целый мешок муки. Мануйло же повесил петлю между деревьями из мягкого металла, и медведь попался.
– Сам видел? – спросили Тимофея.
– А как же, – ответил полесник, – медведь висит мертвый между деревьями, и у медведя нос в муке. И Мануйло, весь зеленый от злости, и неспокойный, читает ему:
– Ты медведь, и у тебя есть дом: твоя теплая шкура.
Я тебя не трогал и не хотел трогать.
Шкура твоя дешевая.
И ты опасен.
Зачем же ты хотел взять у меня муку?
Ты недобрый сосед!
И говорит мне:
– Возьми его себе, Тимофей, дарю тебе. Мне он не нужен.
– А куда, – говорю, – мне с медведем в суземе?
И не взял.
Сидор спросил:
– А не слышал ли ты о том, что война кончилась?
– Нет, – ответил полесник, – чего не слышал, о том говорить и не буду: не слыхал о войне, а медведя видел своими глазами – висит между деревьями в петле, сам неживой, а нос в муке весь белый.
Посидев немного еще, все гости расстались: Сидор пошел в Коми, Тимофей, сам пинжак, пошел на Пинегу, неизвестный полесник, сказав Сидору: «Догоню на Вороньей пяте», – принялся варить себе чай.
А неоконченный разговор о правде остался березкам, они будут ждать: может быть, придут люди новые и скажут новое слово о правде истинной.
Глава тридцать пятая
Не первого на своем веку довелось Мануйле взять медведя петлей на своем путике. Но никогда не было такого медведя, чтобы весь его нос и до самых глаз был в муке.
