Том 6. Заклинательница змей - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" (читаем книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Это — главное, это — существенное в творчестве Ф. Сологуба. И по сравнению с этим ничтожными и мелкими являются все черты самовосхваления, самообожания и вообще того горделивого юродства, которые мы находим не у одного Ф. Сологуба, но и у многих родственных ему современных писателей. Многих читателей приводят в негодование такие перлы, как, например, предисловие Ф. Сологуба к его трагедии «Победа смерти»: «Разве стихи его не прекрасны? — говорит в третьем лице о самом себе Ф. Сологуб в этом предисловии, — разве проза его не благоуханна? разве не обладает он чарами послушного ему слова?»… И читатель со смехом или негодованием отодвигает от себя книгу самоупивающегося автора… Но, конечно, поступать так — значит, из-за деревьев не видеть леса. Надо подняться выше подобного мелкого самовосхваления, надо обращать фокус своего внимания не на эти мелкие авторские причуды, всегда так или иначе объяснимыми нравами литературной кружковщины или условиями личной психики; надо «смотреть в корень» творчества писателя, искать общей связующей нити этого творчества. И в том же предисловии, из которого многие злорадно вырывают только что приведенную фразу, есть другая, гораздо больше заслуживающая внимания, «Всеми словами, какие находит, он говорит об одном и том же. К одному и тому же зовет он неутомимо», — говорит о себе сам Ф. Сологуб в этом же предисловии; и на эти слова надо обратить внимание, так как действительно они подчеркивают то единство творчества Ф. Сологуба, о котором мы говорили на предыдущих страницах. Нити творчества Ф. Сологуба — многочисленны, сложны и идут переплетаясь, но направление этого пути — действительно, едино. «Безумие», «одиночество», «любовь», «красота», «смерть» — как бы ни отвечал Ф. Сологуб на стоящие перед нашим сознанием карамазовские вопросы, но несомненно во всяком случае, что «всеми словами, какие находит, Ф. Сологуб говорит об одном и том же…». Он говорит о смысле жизни, о цели жизни, об оправдании жизни…
Приложения
Камень, брошенный в воду (Семья Воронцовых)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Анна Павловна Воронцова — 70 лет, бодрая старуха, вдова-генеральша, живет безвыездно в родовом имении на Волге.
Гавриил Алексеевич — ее сын, 49 лет, бывший профессор.
Мария Александровна (Мэри) — его жена, 29 лет.
Кирилл — брат Гавриила, 25 лет, холостой, живет в имении, хозяйничает, служит по земским выборам.
Римма Николаевна Критская — 31 год, школьная подруга Мэри.
Михаил Сергеевич Левченко — 28 лет, горный инженер, гражданский муж Критской.
Аглая Семеновна — переписчица, работающая у Воронцова, — бесцветная девица, 28 лет.
Сергей Петрович Куликов — приятель Кирилла, местный врач, 45 лет.
Глаша — горничная Мэри, 22 года.
Садовник Павел — в усадьбе Воронцовых, 25 лет.
Михаил — его брат, 35 лет.
Деревенская баба, девчонки.
Действие происходит летом 1914 года в усадьбе Воронцовых на Волге, в одной из верхневолжских губерний.
Действие первое
Открытая терраса с видом на Волгу; ступеньки в сад от террасы. У края цветника на площадке белый садовый диван. Куртины цветущих пионов. Вдали березовая аллея. Солнечное утро в конце мая.
На террасе Анна Павловна и Гавриил, пьют кофе. У Гавриила мягкое, интеллигентное выражение лица: большой лысый лоб, утомленные глаза; золотое пенсне, рыжеватая бородка клином. Он рассеян, часто кладет руки в карманы, точно что-то ищет.
Анна Павловна. Уж так я рада, так рада, что и слов нет… И как это вы надумали — в деревне пожить… А я уж не чаяла, — век, думала, будете по заграницам да по Павловскам мотаться.
Гавриил. Доктора Мэри прямо сказали, что для нее город — отрава. Даже и зиму велели в деревне жить. Да только уж не знаю, — соскучится, пожалуй. Вот разве цветами займется, — она все мечтала розы разводить.
Анна Павловна. Слава Богу, цветов у нас хоть отбавляй. Живем, можно сказать, среди роз… А вот скажи мне, Гаврюша, отчего твоя Мэри чудная такая: все что-то думает, плачет, — тоскует, что ли? Да о чем?
Гавриил. Это после болезни… Впрочем, у нее вообще нервы неважные. Все ее чрезвычайно волнует, огорчает. Грубость всякая человеческая.
Анна Павловна. Да чего же ей не хватает? (Пауза.)Ты меня прости, Гаврюша, а только женщине без детей в ее летах ух… как скучно должно быть. Какая же это жизнь — без детей. Да отчего это нынче дети не рождаются? Не хотят их, что ли? Сколько ты уже лет женат, Гаврюша?
Гавриил (не поднимая глаз).Пять.
Анна Павловна. Вон, поди ж ты, пять лет… (Задумывается.)Нет, Гаврюша, прости меня, а все то как будто не так. Не знаю уж, — я ли ничего не понимаю, или уж свет кругом пошел, — только мы лучше вас жили, проще как-то и веселее. Выезжали, танцевали, веселились; замуж выходили рано, жили на просторе, в усадьбах, дети рождались здоровые, сами хозяйством занимались. И всего было много, всего хватало, и жили весело и привольно. Никаких этих мечтаний, тоскований и в помине не было. Чтобы замуж выходить под тридцать лет, как теперь, или без детей с мужьями жить, — что-то об этом мы и не слыхивали.
Гавриил. Ну, не только же веселились. И крепостное право было. Картины довольно мрачные. И до смерти засекали.
Анна Павловна. Мало ли что… Я не говорю… Вон сосед наш, Пошуканин, медведя держал у себя в подвале и со всей деревней породнился. А только все от человека зависит. У нас, когда воля пришла, так наши дворовые ревмя ревели. Никто их не сек, и отец твой комара в жизни не задавил. Жили себе, как у Христа за пазухой. И вообще как-то люди другие были. Доброты, тепла, души будто больше было. А нынче и зла, может быть, меньше, да и добро куда-то спряталось.
Гавриил (качая головой).Нет, и зла не меньше.
Анна Павловна. Или уж это всегда так в старости: все кажется, будто лучше было в твое время, а может быть, просто сам лучше был, моложе, здоровее. Гаврюша, помяни мое слово, — и твой черед придет, — все будешь прошлое добром поминать, как бы худо не было.
Гавриил. Нет, мама, ты знаешь, — я весь в мыслях о будущем, мне прошлого не жаль, Бог с ним. Придет иное поколение, построит жизнь лучше нашей.
Анна Павловна. И хлеба больше родилось, и лен лучше был, — посмотри, какие у меня еще сейчас сорочки, полотенца от приданого, — хоть куда… А какие яблоки, какие ягоды родились… Крыжовник у нас был — смотреть приезжали. Малина белая… А нынче — все с чего-то сохнет, мошкара ест, леса рубят, — ветры, ураганы пошли, мнут все, ломают. Или уж, может быть, земля-матушка отказывается, истощилась, что ли, ума не приложу, только все что-то не то… А что я тебя спрошу, Гаврюша, как же ты с лекциями, — читать нынче не будешь?
Гавриил (отрывисто, мрачно).Нет, не буду. Я совсем ушел.
Анна Павловна. Да как же так, Гаврюша? Ведь ты так любил свой университет!
Гавриил. Что делать, мама, — так надо было поступить. (Задумчиво.)А сказать по правде, какая-то пустота в жизни образовалась. Ведь вся жизнь — гимназия, студенчество, кафедра, — вся жизнь для науки. Как-то и не представлял себе жизни иначе: научные исследования, лекции, общение со студентами…
Анна Павловна. Так зачем же ты, Гаврюша?
Гавриил. Один из моих товарищей, профессор Глиницкий, говорил мне не без укора: «Вам хорошо, — у вас имение, а вот у меня на руках шестерка детей, да капитала всего у жены на сберегательной книжке триста пятьдесят рублей». Но, мама, и он тоже ушел вместе с нами, вся наша группа вместе.
Анна Павловна. Да как же, Гаврюша? Шестеро детей, и ни копейки денег… Да ты бы их хоть к нам на лето пригласил…
