Том 3. Чёрным по белому - Аверченко Аркадий Тимофеевич (версия книг txt) 📗
— Да? — язвительно прищурилось благоразумное «я». — А не всё ли тебе равно, если ты возьмешь эти деньги у посторонних людей или сам у себя? Первое еще хуже, хотя бы в том отношении, что ты просишь, клянчишь, унижаешься и вызываешь у кассира косые взгляды.
Легкомысленное «я» заерзало на месте и, припертое к стене, сердито стукнуло кулаком по столу.
— Тогда на кой же чёрт это откладывание денег «на черный день»?! Какая-то кукольная комедия…
— Да ведь мы первого числа, получив жалованье, пополним эту невольную растрату.
— Нет, — сказало легкомысленное «я». — Это уже не то.
— Да почему не то?
— Да так, что-то такое чувствуется — не то. Собирали, собирали, а тут какие-то займы… Среднее отделение бумажника пустеет на целых две недели…
— Да пойми ж ты, что здесь ли, там ли возьмем — всё равно из одного кармана!!
— Нет, — заладило легкомысленное «я». Так-то оно так, а всё как будто не то. Скопили и сейчас-же забрали… Стоит после этого собирать?..
— Вот и поговори ты с таким человеком! Русским языком мы тебе говорим, что деньги эти вернутся первого числа из жалованья! Могу тебе в этом поручиться.
— Ты можешь? — едко ухмыльнулось мое легкомысленное «я». А я так, представь, не могу…
Благоразумное «я» на этот раз победило, но, к моему удивлению, правым оказалось, в конце концов, легкомысленное «я». Первого числа я, действительно, получил три сотенных бумажки, но сейчас же сделал глупость: мне нужно было сейчас же вернуть сторублевку среднему отделению бумажника, а я не вернул, отложив это до завтра, «тем более», как сказал я сам себе — «ты человек взрослый и, надеюсь, понимаешь, что нет, по существу, никакой разницы между тем — лежит ли бумажка в среднем или крайнем отделении бумажника»…
Ах! Разница была.
Я платил вечером за квартиру и каким-то образом оторвал у оставшейся сторублевки солидный угол, так, рублей на тридцать пять… Небольшим уголком я поужинал, еще угол целиком ушел на поездку в «Аквариум», и утром я держал в руках оборванную, обгрызанную середину — так, рублей двенадцать.
Легкомысленное «я» ядовито хохотало и, кривляясь, подмигивало смущенному благоразумному «я».
— Что? Ручалось?! Хе-хе… Уж я знаю… Уж если тронешь заповедную деньгу — конец ей…
— Ну, что? Откладываете?..
— Да… — смутился я, не глядя на неугомонного знакомого. — Откладывал… Но — что прикажете делать… Понадобилось, я и…
— Да вы где их держали?
— А? Тут же, в бумажнике… Только в среднем отделении.
— Ни-ни! Ни в каком случае! Деньги не должны быть около вас! Нужно делать так, чтобы вам было трудно их достать… Повертитесь, повертитесь, плюнете, махнете рукой, да и обойдетесь как-нибудь без них.
На этот раз я был уверен, что понял его… Пошел в магазин и сказал приказчику:
— Дайте мне копилку… Только прочную. Такую, чтобы нельзя было ее сломать.
Я купил ее. Была она прочная, тяжелая и вместительная. Я принес ее домой, опустил в отверстие сорок рублей и потом, вынув ключ, вышел из дому.
— Извозчик! На пристань.
На пристани я нашел лодку, выехал на средину реки и, вынув из кармана какой-то предмет, нерешительно повертел его в руках.
— Гм… Может быть, не бросать? А вдруг — пригодится… Нет! Нет!!
Я размахнулся и без колебаний швырнул в воду предмет, находившийся у меня в руках. Он, как ключ, пошел ко дну.
Да, признаться, это и был ключ. От копилки.
Облегченный, радостный, вернулся я домой.
Две недели золотым и серебряным дождем сыпались деньги в копилку.
К исходу третьей недели я однажды вечером взял в руки копилку и стал ее трясти, держа щелью вниз. Но, проклятые мастера сделали внутри около щели какие-то закорючки таким образом, что монета никак не могла выскочить обратно.
Я поставил копилку на место и два дня бродил бледный, как тень, грустный.
Может быть, это было мое личное мнение, но дни казались мне черными… Я взял копилку, понес ее в кухню, повалил на пол и стал колотить по ней обухом топора… Копилка даже не поморщилась. Я стучал по ней лезвием, пинал ее ногами, топтал железным ломом — кроме нескольких царапин, она осталась неуязвимой.
Пришла даже мне в голову мысль: взорвать эту машину динамитом. Но я побоялся шума, грохота и скандала.
В тот же вечер я сделал шаг, который при некоторых осложнениях мог-бы грозить мне каторгой. Так как слесарные мастерские были уже закрыты — я обернул проклятую кассу в платок и потащил на конец города, где проходил железнодорожный путь. Подкрался к рельсам, положил на одну из них кассу и стал дожидаться в канаве прохода поезда…
Поздно вечером мы ужинали с Марьей Герасимовной в «Аквариуме» и при расплате, лакей попросил меня переменить одну из золотых монет, которая, по его словам, была «как будто жеванная»…
Я отправился в сберегательную кассу и обратился к чиновнику:
— Можно у вас вносить деньги на сбережение?
— Можно.
— Прекрасно. Я буду вносить, но если я приду когда-нибудь требовать их — вы мне не давайте…
— Этого мы не имеем права.
— Да, скажите просто: нет в кассе денег. Все, якобы, истрачены.
— Этого нельзя. В кассе деньги всегда должны быть.
— Почему? Ну, скажите просто вашим сторожам, чтобы они вывели меня. А если я буду упираться, настаивать и требовать вклад обратно — отдуйте меня просто палкой.
— Вы с ума сошли! Кто же нам позволит расправляться палкой с клиентами!?
— Так какая же это тогда сберегательная касса?! Эх, вы!
Я ушел, резко хлопнув дверью.
После этого, я отправился к своему экономному знакомому и спросил его совета. Положение казалось мне безвыходным.
Он пожевал конец уса, постучал пальцами о стол и неожиданно предложил мне:
— Знаете, что? Отдавайте деньги мне. А я человек крепкий… И если вы даже в ногах у меня будете валяться, прося деньги на какой-нибудь вздор — я вам не дам ни грошика.
— Правда? — обрадовался я. — О, как я буду вам благодарен.
С души моей свалился камень.
На другой день я встретился со своим благодетелем и вручил ему первые шестьдесят рублей.
Он одобрительно кивнул головой, сунул их в карман и сказал:
— Прекрасно! А теперь зайдем в ресторан — я угощу вас ужином и бутылочкой-другой винца.
Мы зашли. Во всё время ужина я сидел, восторженный, светлый и строил планы, как у меня накопится много денег и я буду чувствовать себя независимым человеком.
Когда ему подали счет, он вынул мои деньги и бросил на стол двадцатипятирублевку.
— Постойте! — изумился я. — Зачем же вы расплачиваетесь моими деньгами?!
Он усмехнулся.
— Эх, вы! Дитя! Не всё ли равно… Ну, я не захватил с собой денег, а потом приду домой и пополню.
— Ах, так!..
До сих пор я собрал уже около двух тысяч и все они лежат у моего экономного, благоразумного знакомого.
Он не солгал. Его сердце оказалось тверже скалы.
Несколько раз я пробовал вымаливать у него небольшие суммы, но, увы — всё было безуспешно.
— На что вам? — говорил он. — На букеты, театры, костюмы, да финтифлюшки разные? Это, батенька, на черный день!
Недавно я захворал тифом. Денег при себе у меня не было… Я с радостью вспомнил о своих сбережениях, и, в одну из минут сознания, попросил у навестившего меня знакомого небольшую сумму.
— Ну, вот, — слабо улыбаясь, пролепетал я, когда он приехал ко мне, — и наступили черные дни… Лежу я, одинокий, горю в огне, в бреду, а денег нет. Теперь-то уж вы дадите, я думаю?
— Ни-ни, — благосклонно ответил он. — Ни в коем случае. Это еще, батенька, не черный день. Вы лежите в больнице и, так или иначе, но за вами ухаживают. Ничего! Отлежитесь. Вот если бы вам отрезало поездом обе ноги или хватил паралич… Тогда, другое дело.
Я, действительно, отлежался.
После тифа у меня было два черных, по моему мнению, дня: я остался без работы и без денег, а потом у меня случилось что-то с почками, и доктора настоятельно требовали, чтобы я ехал на Кавказ.
