Камелии высокого и низкого полета(С приложением «Записок петербургской камелии») - Кисету Граф (бесплатные версии книг .TXT) 📗
А что же Соня?
Соня очень скучала первое время после отъезда Посвистова. Она решительно не знала, что ей делать. Гулять одной было скучно — не гулялось, работать Соня и не любила и не умела; хотя их в пансионе и обучали разным рукодельям, но Соня не усвоила себе ни одного. Читать, но ведь день целый читать не будешь, захочешь с кем-нибудь перемолвить словечко. Одиночество ее пугало и мучило, как пугает оно вообще малоразвитого и не занятого никаким делом человека.
Так прошло недели две.
Единственной отрадой Сони были письма, получаемые от Посвистова: она их читала и перечитывала. Ответы на них занимали у ней все утро. Но вечер! Что делать, как провести этот долгий, убийственный вечер? Соня решительно не знала, что делать и скучала ужасно.
Ей вздумалось раз проехаться в Сокольники. Прогулка развлекла ее: природа, сравнительно чистый воздух и зелень подействовали успокоительно на ее раздраженные нервы. Она воротилась домой веселая и спокойная.
Горничная подала ей письмо от Посвистова. Соня слишком устала, чтобы тотчас же читать его: глаза ее слипались, она чуть не заснула, читая письмо и отложила его, решившись прочесть его завтра.
На другой день, прочитав письмо, она только что было собиралась отвечать на него, как к ней кто-то постучался.
Соня отперла.
В комнату взошла нарядная и расфранченная Адель — и бросилась на шею к Соне.
По-своему, Адель очень любила Соню. Ей было скучно без нее, в отсутствие ее ей чего-то недоставало и она уже давно искала случая увидеть ее.
— Что это — ты законопатилась, душечка? — по своему обыкновению, звонко начала Адель. — Нигде тебя не встретишь. Я так рада, что твой-то уехал, чтобы хоть разок тебя повидать.
— Ты от кого же узнала, что Коля уехал? — спросила Соня.
— Да ко мне товарищ его один шляется, — отвечала Адель. — Ну что, как ты поживаешь? — допрашивала она.
— Как видишь.
Адель оглядела комнату. Комната действительно была не очень презентабельна: с полинявшими обоями и вытертой мебелью, она глядела очень непредставительно.
— Так вот ты как живешь, — протянула Адель. — Ну, я бы ни за какие деньги здесь не поселилась.
Соня покраснела.
— Всякий живет, как может, — просто заметила она.
— Ну да, конечно, — насмешливо продолжала Адель, — я про это и говорю. Я сказала только про себя, что я бы ни за что здесь не стала бы жить.
Соня не отвечала.
Адель переменила тон.
— А я за тобой заехала, душечка, — начала она. — Сегодня мне дурак мой прислал коляску. Хочешь, куда-нибудь поедем за город.
— Нет, merci, не поеду.
— Поедем!
— Нет, не могу.
Адель захохотала.
— Не могу! Это ты своего, что ли, боишься?
Соня отвернулась и не отвечала.
— Ну, не сердись, не сердись, душечка, — начала ластиться Адель, — поедем, мы превесело проведем время.
— Нет, не поеду.
Как ни настаивала Адель, Соня уперлась и не поехала, но как только коляска Адель, запряженная четвериком в ряд, гремя позвонками, отъехала от крыльца, Соня пожалела о том, что не поехала.
Дня два спустя, Соня вздумала от скуки поехать к Адель. Та обрадовалась ей чрезвычайно: оставила у себя пить кофе и обедать. Вечером к ней приехали гости. Некоторые из них знали Соню прежде, с новыми Адель ее познакомила. Пошли разные вопросы и сожаления об участи Сони. Та отвертывалась, как умела. Тем не менее, вечер был проведен сравнительно гораздо веселее, нежели проводила его одна. Часов в 9-ть вечера Соня, несмотря на все упрашиванья и уговариванья Адель, уехала к себе домой.
Скучно и неприятно показалось ей у себя. Неприветно глянули на нее стены неуютного номера. В первый раз пожалела Соня о своей прежней хорошенькой и комфортабельной квартирке, из которой переехала к Посвистову.
Свидания приятельниц продолжались каждый день. Соня, хотя все еще вспоминала Посвистова и скучала по нему, но в то же время все более и более попадала под влияние Адель.
Прошло еще две недели. Однажды Соня, приехав к Адель, застала у ней Мащокина.
Толстый блондин так искренне обрадовался, увидав ее, так вежливо и мило обошелся с нею, не вспоминая ни одним словом о ее вспышке, что Соня осталась ему чрезвычайно благодарна и была с ним весь вечер необыкновенно любезна.
Толстый блондин был в упоении.
В числе новых посетителей Адели, Соне особенно понравился молодой гусарский корнет, недавно приехавший в Москву в отпуск.
В свете гусар имел страшный успех. Московские дамы были от него без ума, очень многим из них хотелось завербовать его себе в поклонники, но гусар не поддавался.
Он был со всеми необыкновенно мил, вежлив и предупредителен, но видимого предпочтения он не отдавал никому, чем некоторых приводил в серьезное отчаяние.
Гусару понравилась маленькая, живая и остроумная Соня.
Несколько дней самого утонченного ухаживанья, поток любезностей и остроумия и, наконец, страстное признание в любви на одном из загородных гуляний сделали свое дело: Соня сдалась — Посвистов был позабыт.
Разбирая серьезно, любви здесь, как со стороны Сони, так и гусара, разумеется, не было: со стороны гусара это было просто желание обладания хорошенькой и пикантной женщиной, со стороны же Сони это было просто минутное увлечение, жар молодой и горячей крови.
Отпуск гусара кончился — и Соня рассталась с ним почти равнодушно; но возврат к прежнему для нее уже был невозможен: Соня могла падать и увлекаться, но обманывать она не хотела и не могла.
И вот опять началась старая история, опять начались бессонные, бешеные ночи, опять кутежи и вакханалии: жизнь Сони вошла в прежнюю колею.
Приехав в Москву, Посвистов не застал уже у себя Соню — она уже переехала. Вместе с тем, он получил от коридорного пакет. В пакете лежали все деньги, которые он присылал ей из деревни, но писем его не было; также не было никакого письма от Сони.
Впрочем, к чему бы служило письмо? Посвистов и без того все понял.
Глава VIII
ПОСВИСТОВ КУТИТ НЕ НА ШУТКУ
С Посвистовым случилось то, что очень часто случается со многими: он закутил.
В последнее время, на Посвистова обрушились самые непредвиденные удары.
Сначала смерть отца, сильно на него подействовавшая, затем измена Сони, Сони, которую он любил со всем жаром и увлечением юношества, со всем пылом и страстью первой любви. Посвистов не вынес всех этих ударов. С горя он закутил.
В кутеже Посвистова было мало веселья и молодецкой удали — это был мрачный кутеж, кутеж отчаяния, если только можно так выразиться. Один, или с кем-нибудь из товарищей, он напивался мрачно, систематически, причем и вино на него почти не действовало.
Большая часть собутыльников Посвистова были, что называется, на последнем взводе, а он, совершенно трезвый, сидит себе, как ни в чем не бывало, неподвижно уставившись на какую-нибудь точку.
Чортани почти поселился у Посвистова. Он был в восхищении: он наконец нашел себе товарища, который не только равнялся с ним в истреблении горячих напитков, но даже превосходил его.
Посвистов, вместе с Чортани и еще одним товарищем, Шевелкиным, напивались ежедневно, начиная с утра. По вечерам они обыкновенно исчезали из дома и возвращались уже на другой день часа в два или три.
Личность другого товарища Посвистова, Шевелкина, заслуживает описания.
Это был малый высокого роста, плотно и коренасто сложенный. Лицо его, изрытое оспой и слегка усеянное веснушками, было в высшей степени некрасиво и невыразительно; даже с виду могло показаться глуповатым. Товарищи говорили про него, что у него в лице отсутствие всякого присутствия; остряки говорили наоборот, что у него присутствие всякого отсутствия. Шевелкин, слыша эти остроты, только усмехался и большей частью отмалчивался.
