По Руси - Горький Максим (читаем бесплатно книги полностью .txt) 📗
Человек нашел путь к нам — песчаную гриву, намытую весенними бурями; эта грива изогнулась, как французское S, ее нижний конец — островок, на котором мы лежим. В самом низком месте воды над нею — только под мышки.
— Не наш, — говорит Баринов.
Я верю ему, зрение у него морское.
Человек вошел в воду и медленно двигается вперед, подняв локти, уходя всё глубже с каждым шагом, смешно расталкивая воду животом.
— Персюк, — решает Баринов.
Я вижу над водой темное бритое лицо, серые, коротко подстриженные усы, белые зубы, обнаженные улыбкой. На голове человека круглая валяная шапка, похожая на глиняный горшок, на плече у него висят синие штаны. Куртка тоже синяя, — а под нею белая рубаха, раскрытая на груди. Вода становится ниже, из нее вырастают медные ноги, блестя на солнце.
— Здырясты! — еще издали кричит он, многократно кивая круглой головою.
— Веселый, — заметил Баринов, улыбаясь. — Персюки — все эдакие, веселый народ, добряк. Глупые довольно, глупее ребенка. Обмануть персюка — легче всего!
Человек вышел на мель, надел штаны, сдвинул шапку на затылок, обнаружив синий бритый лоб, и пошел к нам, вскрикивая:
— Здырясты, здырясты!
Он сухой, тощий, его черное лицо сплошь исписано мелкими морщинами, среди них весело сверкают в синеватых белках золотистые зрачки, глаза большие, миндалинами. Молодой он, должно быть, был очень красив. Гибко подогнув длинные ноги, он ловко присел на корточки, спрашивая:
— Табака иесть?
Вынул из-за пазухи пахучий кисет, черную трубку и протянул Баринову.
Тот благосклонно принял угощение и, туго набивая трубку волокнистым, влажным табаком, заговорил:
— Зачем пришла перса?
Человек посмотрел, как Баринов тискает табак большим пальцем, усмехнулся и отнял у него трубку.
— Не будит кури!
Выковырял ком табаку и, снова набив трубку, подал Баринову.
— Так будит.
— Перса работа нанялась?
— Работа, — кивнул головою гость. — Работа будит — чик!
— Я говорю — веселый, — сказал Баринов, тоже усмехаясь.
А перс посмотрел в море, где Изет возился у лодки, и, протянув туда руку, спросил:
— Это — какой?
— Ваша, вроде тебя.
— Наша, — не то согласился, не то переспросил перс.
— Изет зовут.
Перс отрицательно мотнул головой.
— Ему зовут Хасан.
— Ну, как хошь.
— Дыруг моя…
— Друг? Так.
Баринов усердно и неумело курил, заглатывая целые облака дыма и выпуская их длинной синей струею. Перс, улыбаясь, смотрел на него, тихонько напевал странную песню и зачем-то сгибал и разгибал правую руку. Тишина вокруг всё уплотнялась.
— Сладкий табак, а крепок, — пробормотал Баринов, глядя на меня осовелыми глазами. — Индо в голову ударило…
Он опрокинулся на спину и закрыл глаза.
Несколько минут перс сидел неподвижно, точно уснув, только в его прищуренных глазах светились золотые искорки. Потом он сморщился, крепко вытер лицо свое ладонями, сложив их в пригоршни, посмотрел на ладони, точно в книгу, пошевелил губами и снова вытер лицо.
И вдруг, закинув голову, выгнув кадык, он завыл негромко, но очень высоким, почти женским голосом:
— Ай, яй, яй-ай-и!
— Эк тебя прорвало, — дремотно сказал Баринов, перевернувшись спиной к солнцу, а перс, обняв колени руками, покачивался и выл, наполняя тишину тонким воплем.
Там, на отмели, Изет, стоя по колени в воде, сталкивал лодку с песка, — когда перс завыл, он взмахнул рукою и, выпрямившись, стал из-под локтя смотреть в нашу сторону.
Перс толкнул меня плечом, говоря:
— Слышаит!
И, оскалив зубы, весело добавил:
— Ему будет — чик!
— Что такое чик?
— Такой, — сказал перс, закатил глаза под лоб и всхрапнул, как лошадь.
Это было смешно.
Изет постоял, посмотрел, столкнул лодку, не торопясь, влез в нее с кормы, — стало видно, как лодка закачалась на гладкой воде, неотделимой от воздуха.
А перс, прищурив глаза, снова тихонько запел воющую песнь; пел он горлом, с неожиданными повышениями до визга, странно захлебываясь звуком, капризна прерывая его ленивое течение. Эта песня еще более усугубляла знойную тоску пустого дня; ничему не мешая, ничего не будя, звуки и слова, чуждые мне, плыли, кап стая мелкой рыбы. Казалось, что песня давно уже звучит в тишине, всегда звучала в ней, — мелодия ее была неуловима и ускользала из памяти, не поддаваясь усилиям схватить ее. В светлой пустоте дергалась лодка, точно неуклюжая рыба с тонкими длинными плавниками; Изет едва греб, медленно опуская и поднимая весла.
— Что ты поешь, о чем? — спросил я перса, когда мне надоело слушать его вой.
Он тотчас же замолчал, оскалил зубы и охотно начал рассказывать:
— Такой веселы пэсня — тасниф, наша зовут, тасниф!
Но слов у него не хватило, он закрыл глаза, закачался и снова начал вопить:
Прервал пение, подмигнул мне и заговорил:
— Нады, не нады, кто знайт? Алла знайт, человечка нэт знайт! Молодой баба остался дома, другой муж взял — не взял, — кто знайт? Скажи, добрый Джин, который моя друг, жены новый муж? Так поем тасниф. Шайтан шутит — человечка плачит…
Баринов пошевелился и сказал осуждающим тоном:
— У них все песни про баб, больше ничего не знают, псы…
А перс всё говорил, весело и бойко поблескивая глазами, путая незнакомые мне слова с изломанными русскими.
— Нады иэхать Фарсистан, — не нады иэхать? Буду пить вино, буду обмануть дыруга и все люди, — такой тасниф! Дома человечка — умны, дорога — глупы!
Он засмеялся, крепко потирая руки, и вдруг, потемнев, задумался, замер, глядя в сверкающее зеркало моря.
И я задумался, слагая его смешные слова в незатейливую песню.
Лодка подвинулась близко к мели, я вижу круглое, красное лицо угрюмого Изета, он сидит прямо, гребет не сгибая спины. Перс гибко встал на наги, пощупал рукою пазуху и легко пошел навстречу лодке.
— Ну, надо и нам садиться да ехать, — сказал Баринов, потягиваясь так, что у него захрустели сухожилия. — А то погодим, пускай дружки поговорят…
Изет выпрыгнул из лодки в воду и потел на берег, изогнувшись, спрятав руки за спину, а перс вдруг присел на корточки. Тогда Изет, остановясь на секунду, поправил шапку, провел ладонью по лицу и, стряхнув с нее пот, тоже смешно подогнул колени.
— Эй, эй, дьяволы! — испуганно заорал Баринов, вскакивая на ноги, и торопливо бросил мне:
