Серый мужик (Народная жизнь в рассказах забытых русских писателей XIX века) - Вдовин Алексей "Редактор" (читать книги онлайн полностью .TXT) 📗
Аксен сразу осел и уже мягким голосом спросил:
— А Дашка-то что ж не пришла?
Маланью повело от вновь вспыхнувшего гнева.
— Дашка… Надейся на нее. Ведь она, дрянь, что сделала! Объездному пожалилась на меня, что я бью ее. Теперь штраф на нас записали.
— Ну, ты?
— Ей-богу. Ведь такая-то негодная девчонка, кажись, взяла бы да убила ее. Вот как она меня доняла.
— Да отдать ее кому-нибудь, шут с ней совсем; теперь Николка один посидит, не маленький.
— Отдать как? Жалко ведь, работница год от года. Маленькую держали, а теперь и того нужней.
— Да греха-то с ней что.
— Ну, теперь, може, поумнее будет, — поучила я ее, забудет, как жалиться.
— Хорошенько бы ее надо… вот погоди, я до нее доберусь, — сказал Аксен и принялся за обед.
Но Аксену добраться до Дашки не пришлось. Когда они вечером пришли домой из поля, то Дашка лежала без памяти и бредила. От нее пытало как от печки. Дыханье из груди вылетало с хрипом. Она то и дело металась по полу, где она лежала, и колотилась. Аксен перенес ее на лавку. Всю ночь Дашка почти не спала. Она бормотала бессвязные слова, просила пить и стонала. Утром, когда Маланья топила печку, Дашка спала. Спала она тоже беспокойно. Маланья и Аксен сурово глядели на нее, но ни слова между собой о ней не говорили.
К тому времени, как идти в поле, Дашка проснулась, но подняться с лавки не могла. Маланья взглянула на нее и спросила:
— Есть-то будешь, что ль?
Дашка покрутила головой.
— Ну, не хошь, как хочешь, — сурово проговорила Маланья и, спрятав все, как вчера, пошла в поле. Николка тоже не захотел дома сидеть и побежал на улицу. Дашка осталась одна в избе.
Долго лежала она неподвижно, глядела в потолок и ничего не думала, только отгоняла рукой мух с лица. Потом спина у ней занемела, ей стало больно, и она перевернулась было на бок. Но тут она почувствовала, как все тельце ее ломило, в голове шумело, а рубцы от вчерашней стежки как огнем зажгло. Трудно стало Дашке, и она громко застонала.
— О, батюшки мои, о-о! — причитала Дашка, и горькие слезы катились из глаз ее.
Боль в теле как поднялась, так и не унималась.
Дашке что дальше, то тяжелее было, она все громче и громче стонала…
Только к вечеру будто бы немножко полегче стало, перестала она стонать, начала думать:
«Господи! Нет у меня ни одной души родной… Да как же это жить-то так? Ведь это хуже собаки. Уж лучше бы умереть, коли так. Вот если бы, как у других, были бы отец с матерью, братья, сестры, или хотя одна мама была бы, нашлась бы, приехала из Москвы и взяла меня, ну тогда бы… А что вдруг правда бы моя мать нашлась, — мелькнуло в голове Дашки. — Приехала бы, взяла меня, — вот как бабушка Марья про Настьку Федосееву рассказывала: приехала, привезла ей гостинцев, одежину, платье, взяла в Москву и держит у себя, жалеет, говорят, грамоте учит. Вот бы и меня так, вот тогда хорошо бы было…»
И Дашка так замечталась, что и про болезнь забыла; хорошо и радостно ей было, счастливая улыбка играла у ней на устах.
Между тем тельце ее горело в жару. Но временам поднималась невыносимая боль в голове и в избитых членах, и вдруг все ее думы и мечты рассеивались как дым.
Вечером, когда Аксен с Маланьей пришли из поля, Дашке совсем было плохо.
Ее положили под образа.
— Пожалуй, не отмотает девка, — проговорил Аксен.
— Ну, не отмотает, так нечего делать, убытку немного, — молвила Маланья.
— Да вот, как ты говорила, — работница-то год от года.
— Ну, понадобится, так другую возьмем, этого добра много.
— Так-то так, — сказал Аксен и задумался. Подумав немного, он вздохнул и стал набивать трубку.
Ночью Дашка лежала смирно, только раза два принималась тихо стонать. Утром, со светом, она кончилась.
День, когда Дашку везти хоронить собрались, был праздничный. К Аксенову двору собралось много народа глядеть, как повезут покойницу. Аксен запряг молодую сытую лошадь в новую телегу, наклал сена и покрыл его рогожкой; потом он пошел в избу и вскоре, вместе с одним мужиком, вынес оттуда новую домовинку с телом Дашки, которую они поставили в телегу. За гробом вышла из избы Маланья. Она была сердитая и ни на кого не глядела. Подойдя к телеге, она положила в нее узелок с хлебом и сказала Аксену:
— Ну, трогай.
Аксен взялся за вожжи, народ закрестился, и многие вслух проговорили:
— Ну, дай Бог ей Царство Небесное, Рай Пресветлый.
Лошадь тронулась. Маланья пошла за телегой пешком, с кувшином в руке, в котором была кутья на помин Дашки. Ребятишки и взрослые помоложе отправились за ней.
— Бабушка, а бабушка, — спрашивал одну старуху мальчик лет четырех, сидевший у ней на руках, — куда это ее повезли-то?
— На погост, — отвечала старуха.
— Как нашу Аксютку?
— Да.
— А что ж по нашей Аксютке-то плакали, а по ней-то нет?
— Наша-то родная была, а это шпитонок, что по ней плакать, благо бог прибрал.
— А что это шпитонок, бабушка?
— Ну, много будешь знать, скоро состаришься, — сказала старуха и пошла прочь от Аксенова двора. Прочие, стоявшие тут, тоже стали расходиться.
