Сны(Романы, повесть, рассказы) - Кондратьев Александр Алексеевич (читать хорошую книгу .TXT) 📗
— Не так-то легко, тетенька, этот самый сглаз найти. Сами, поди, знаете, — пробовала отшутиться Марыська.
— Когда-то знала… А теперь идем поскорей в трясину. Я тебе там лягушечьей икрой бока и спину натру. Совсем незаметно будет…
В воздухе стоял предрассветный туман; кричали, предчувствуя солнце, журавли; пора было погружаться в черную воду болотного окна.
С самого утра, то тише, то громче, стоял в ушах у Аниски шум и грохот далекого бубна. Кроме знавшихся с нечистою силою женщин, этих звуков в селе не слышал никто, и молодая ведьма хорошо знала, что бубен — призыв для всех окрестных колдуний: прилететь в ближайшую ночь на бесовское сборище. Такие сборища, на памяти Аниски, случались довольно редко. Она их даже избегала по разным причинам, но теперь, после разговора с Огненным Змеем, не явиться было невозможно.
Весь день провела Анисья сама не своя. Сердце сжималось и замирало от ожидания. Приходившие погадать или посоветоваться с ведуньей люди были ей неприятны. На одного знакомого парня, давшего во время разговора с нею по старой памяти волю рукам, Аниска так накричала, с преобразившимся от гнева лицом, что тот совсем растерялся, долго извинялся и, получив нужный ему порошок, поспешил уйти, оставив красивой знахарке бутылку водки. Уходя, парень не смел даже попросить ее, как обычно делал раньше, угостить его тут же из этой бутылки.
Аниска так была взволнована предстоящим полетом, что, вернись к ней в это время с далеких заработков даже сам Максим, и того бы прогнала она без сожаления прочь. Отрывочные мысли и опасения стремительно проносились в голове у колдуньи.
«А что, если завистница Степка успела нажаловаться, что я ее видала и показала Максиму, как она кровь через красную опояску выдаивает? Будет мне тогда выволочка!.. Или если Сам прилетит и меня к себе в невесты выберет?! Редко, говорят, кто без крика такую страсть и муку вынести может… Потом на чем еще лететь? Кочергу украсть могут. У меня новая, железная… Непременно польстится какая-нибудь шкура. Помело, того и гляди, подменят ненароком. Сядешь впопыхах на него верхом при разъезде, а оно — чужое, и принесет тебя в чью-нибудь хату верст за сто. Беги потом, расспрашивай оттуда дорогу!.. Да и хорошо еще, если в той же хате не пришибут, когда явишься… Насажу-ка я веник на старый ухват! Авось не подменят, пока я плясать буду… А уж и попляшу же!..»
Заблаговременно вынула ведьма из сундука большую глиняную белую банку с пахучею мазью, приготовила горшочек для кипячения в нем волшебного снадобья, заморила в чугунке углей; хотела было подвести себе сажею глаза и без того черные брови, но вовремя вспомнила, что вспотеет, вдыхая колдовские пары, и сажа потечет тогда по лицу. Пришлось отказаться от наведения красоты. «И так лучше всех буду, пожалуй, — думала ведьма, стараясь припомнить, кто может с нею соперничать красотою на шабаше. — Разве что та, белокурая, с господской прической и складками на боках от корсета… Только та тоща слишком… Вряд ли кто, кроме Самого, на нее польстится. А если Он и позарится, туда ей и дорога!.. Брать ли чего съестного на шабаш, для ужина? Сало у меня есть, да оно соленое. Если его принесешь, так побьют еще. Черти соли не любят. Простого нашего хлеба тоже нельзя. Там нужен особый… Захвачу с собою колбасы колечко и бутылку сегодняшнюю… А как их взять-то? Карманов-то ведь на теле нетути… Колбасу можно, конечно, на ухват продеть, а бутылку тогда все-таки в руках или подмышкой держать придется… Нет, еще разобьется, пожалуй. Воткну ее в помело и завяжу… Не забыть бы только смазать то и другое», — думала ведьма.
Между тем наступили сумерки. На кутку печи у Аниски давно уже были разложены угли и заготовлен горшочек с зельями, залитыми водой… Ведьма завесила окна, подошла к выходным дверям, отперла их и долго прислушивалась, стоя в сенях.
Где-то на окраине деревни смолкли уже девичьи песни. Раз только визгнул кто-то деланно-испуганным голосом на огородах, несколько голосов загоготала в ответ, и снова все стихло. На глади ночных летних небес теплились уже ясные звезды.
— Светловато, — задумчиво покачав головою, пробормотала Аниска. Но потом успокоилась: — С дымом из трубы вылечу. В дыму, говорят, незаметно…
Ведьма вернулась в избу. Заперла за собой на крюка обе двери. Насадила прочно большой веник на палку ухвата. Внутрь этого веника вставила она и привязала крепко веревочкой бутылку с водкой. На один из рогов ухвата накинула, тоже привязав для верности, кольцо колбасы. Затем Аниска перегребла угла из кутка на припечку, подбавила новых, раздула и вновь поставила на них горшочек с варевом.
Когда вода стала согреваться, Аниска еще раз проверила, хорошо ли занавешены окна, и начала раздеваться. Слышно было, как шуршат снимаемые юбки и кофта с рубахой; стукнули, упав около лавки, сапоги. Мелькнули при розовом свете раздуваемых углей наклоненное к ним слегка покрасневшее лицо, розовеющая шея и плечи…
Вода уже закипала. От горшочка поднимался пока еще не сильный, скорее приятный для обоняния, чуть-чуть смолистый, слегка дурманящий пар.
— Будет завтра трещать моя головушка, — вздохнула Аниска и потянулась к банке с мазью.
Мазь пахла еще сильнее, хотя несколько иначе, нежели варево. Ведьма натерла себе виски, за ушами, шею и грудь, под мышками, ладони, ступни и другие места. Жирное снадобье жгло и холодило одновременно…
Были старательно смазаны затем палка и железо ухвата. Рука ведьмы прошлась и по венику, и по колбасе, и по бутылке с водкой. Обе ладони были вытерты после о волосы.
— Пора! — Аниска перекинула ногу через прислоненный к печи ухват с помелом. Держась левою рукой за железо рогача, а правой за выступ припечка, она стала вдыхать в себя пар, густо подымавшийся теперь из горшочка.
В голове ведьмы скоро стало кружиться, в теле чувствовались необыкновенная, почти невесомая легкость и какая-то слабость, соединенная с неукротимо влекущим порывом в пространство. Ноги стоявшей все время на цыпочках Аниска устало подогнулись, сердце замерло в ней, в глазах потемнело, и, чувствуя, что она падает в какую-то бездну, колдунья потеряла сознание…
Это состояние длилось один только миг. В следующее мгновение ведьма ясно ощущала, что она не падает, но стремительно подымается вверх, летит на своем рогаче-помеле на заветную Осиянскую гору…
Тело Аниски обдавала ночная прохлада; в ушах свистало, не то от быстроты полета, не то от встречного ветра, трепавшего ей распустившиеся по воздуху косы. В глазах, подобно искрам, мелькали частые, очень яркие звезды. Где-то далеко-далеко слышался растущий по мере приближения шум и грохот призывного бубна…
Вот вдали сверкнула внизу не похожая на звезду ярко-красная точка, разросшаяся потом в целое сплетены костров. Подлетев к ним ближе, Аниска разглядела, что костры эти образуют собою причудливое соединение круга с четырехугольником. Видно уже было, как взмывают к небу и лижут, колеблясь, ночную мглу алые языки этих призывных огней.
Сжимая руками ухват, пятками охватывая помело, среди воя и визга подобно ей летевших отовсюду на сборище колдуний и духов, с замиранием сердца мчалась Аниска на ночное бесовское празднество. «Гуляй, бабуся!» — пронеслось в ее голове слышанное где-то восклицание, в то время как все ближе и ближе вырастало прея нею сверкавшее кострами бесплодное плоскогорие Осиянская гора, где уже видны были кривлявшиеся и бегавшие со страшными воплями существа…
Ноги Аниски плавно, без всякого ушиба, коснулись земли. Поставив свое рогатое помело к большому камню, около которого уже были прислонены несколько пестов и веников, две-три кочерги, с дюжину рогачей, небольшое корыто, скамьи и другие приспособления для ночного полета, ведьма нагнулась и шепнула, обращаясь к своим ухвату и венику:
