Хлеб - Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович (бесплатные книги полный формат txt) 📗
– Мне бы только начать, – мечтал он, – а там уж я и сам как-нибудь изловчился бы.
– Ну, это, брат, дудки! – огорошивал Полуянов. – Какие тебе законы, когда ты фамилию свою с грехом подписываешь?
– А я словесно.
– Нет, твоей словесности не требуется, а надо все по форме.
– Ох, уж эта мне форма!.. Зарез. Все по форме меня надували, а зятья лучше всех… Где же правда-то? Ведь есть же она, матушка? Меня грабят по форме, а я должен молчать… Нет, шалишь!
Полуянов мог только улыбаться, слушая этот бред, подводимый им под рубрику «покушений с негодными средствами». Он вообще усвоил себе постепенно покровительственный тон, разговаривая с Харитоном Артемьичем, как говорят с капризничающими детьми. Чтоб утешить старика, Полуянов при самой торжественной обстановке составлял проекты будущих прошений, жалоб и разных докладных записок.
– Ты у меня, как волчий зуб, – льстил Харитон Артемьич, благоговея перед искусством зятя, – да… Ох, ежели бы да меня учить, – сколько во мне этой самой злости!.. Прямо бери и сади на цепь.
– Тут злостью ничего не возьмешь. Пусти тебя в суд, ты первым бы делом всех обругал.
– Ох, обругал бы!.. А там хоть расколи на части… Только бы сердце сорвать.
– Вот то-то и есть. Какой же ты адвокат? Тебе оглоблю надо дать в руки, а не закон.
Никогда еще у Полуянова не было столько работы, как теперь. Даже в самое горячее время исправничества он не был так занят. И главное – везде нужен. Хоть на части разрывайся. Это сознание собственной нужности приводило Полуянова в горделивое настроение, и он в откровенную минуту говорил Харитону Артемьичу:
– Без меня, брат, как без поганого ведра, тоже не обойдешься… И тут нужен, и там нужен, и здесь нужен. Вот тебе и лишенный особенных прав и преимуществ… Х-ха!.. Вот только не знаю, куда окончательно пристроиться.
– А ты не разбегайся, – советовал Харитон Артемьич. – Ломи в одну точку, и шабаш. Значит, накаливай по одному месту.
– Не беспокойся, охулки на руку не положим.
– То-то… Первое дело, будем добывать проклятого писаря, а там закорчим и других.
Полуянов долго не решался сделать окончательный выбор деятельности, пока дело не решилось само собой. Раз он делал моцион перед обедом, – он приобретал благородные привычки, – и увидел новую вывеску на новом доме: «Главное управление Запольской железной дороги». Полуянов остановился, протер глаза, еще раз перечитал вывеску и сказал всего одно слово:
– Эге!
На другой день он, одетый с иголочки во все новое, уже сидел в особой комнате нового управления за громадным письменным столом, заваленным гроссбухами. Ему нравилась и солидность обстановки и какая-то особенная деловая таинственность, а больше всего сам Ечкин, всегда веселый, вечно занятый, энергичный и неутомимый. Одна квартира чего стоила, министерская обстановка, служащие, и все явилось, как в сказке, по щучьему веленью. В первый момент Полуянов даже смутился, отозвал Ечкина в сторону и проговорил:
– А я думаю, Борис Яковлич, очки себе купить… дымчатые, в золотой оправе… да.
– Разве у вас глаза слабы?
– Нет… Но в очках как-то солиднее. Стабровский носит очки, Мышников, – одним словом, все серьезные люди.
– Отчего ж, можно и очки, – милостиво согласился Ечкин, думавший совсем о другом. – Да, конечно, очки…
– Купцы, и те нынче в очках ходят. Вон Евграф Огибенин… да.
На следующий день Полуянов явился в золотых очках и даже подстриг бороду а la граф Шамбор. Нельзя, дело было слишком серьезное, и каждая мелочь имела свое значение.
Все, знавшие Ечкина, смеялись в глаза и за глаза над его новой затеей, и для всех оставалось загадкой, откуда он мог брать денег на свою контору. Кроме долгов, у него ничего не было, а из векселей можно было составить приличную библиотеку. Вообще Ечкин представлял собой какой-то непостижимый фокус. Его новая контора служила несколько дней темой для самых веселых разговоров в правлении Запольского банка, где собирались Стабровский, Мышников, Штофф и Драке.
– Это какое-то безумие, – говорил Мышников. – Я на месте Ечкина давно бы повесился, а он железную дорогу строить придумал.
– Будет стеариновые свечи возить с закрытого завода, – вышучивал Штофф. – Даже можно так и назвать: стеариновая дорога…
– Что-нибудь тут кроется, господа, – уверял Стабровский. – Я давно знаю Бориса Яковлича. Это то, что называют гением без портфеля. Ему недостает только денег, чтобы быть вполне порядочным человеком. Я часто завидую его уму… Ведь это удивительная голова, в которой фейерверком сыплются самые удивительные комбинации. Ведь нужно было придумать дорогу…
– Да, гений… – соглашался Мышников. – Совсем нового типа гений: вексельный. Ему все равно – терять нечего… Недостает только, чтоб он объявил какую-нибудь войну.
– Какую войну? – не понимал, по обыкновению, Драке.
– Мало ли какую… Была же какая-то война за испанское наследство. Вот бы Ечкину примазаться в самый раз.
Вообще банковские воротилы имели достаточно времени для подобных разговоров. Дела банка шли отлично, и банковские акции уже поднялись в цене в два с половиной раза.
Пока банковские заправилы шутили, Ечкин неутомимо хлопотал. Он то пропадал из Заполья, то снова появлялся, точно метеор. И только один Полуянов, сохранивший чутье старого сыщика, понял, наконец, в чем дело. Ечкин, потихоньку от всех, «разрабатывал» неприступного миллионера Нагибина. Какими путями он пробрался к нему, чем заслужил доверие этого никому не верившего скряги, – оставалось неизвестно. Но Полуянов отлично знал, что по вечерам, когда стемнеет, Ечкин ездил к Нагибину, жившему на краю города, и проводил там по нескольку часов. Конечно, даром Ечкин не стал бы терять золотое время. Он, впрочем, не один раз возвращался в изнеможенном отчаянии, брал Полуянова за пуговицу его сюртука и говорил:
– Ведь я – святой человек, Илья Фирсыч, святой по терпению… Господи, чего только я не терплю? Нет, кажется, такой глупости, которую не приходилось бы проделывать. И, ей-богу, не для себя хлопочу, а для других…
– Глупый народ, Борис Яковлич… Ничего не понимают. Я тоже натерпелся вполне достаточно…
– Да, да… Например, деньги – что такое деньги, когда они лежат без всякой пользы? Это все равно – если хорошенькую женщину завязать в мешок… да. Хуже: это разврат.
– Совершенный разврат, Борис Яковлич.
– Нужно быть сумасшедшим, чтобы не понимать такой простой вещи. Деньги – то же, что солнечный свет, воздух, вода, первые поцелуи влюбленных, – в них скрыта животворящая сила, и никто не имеет права скрывать эту силу. Деньги должны работать, как всякая сила, и давать жизнь, проливать эту жизнь, испускать ее лучами.
– Я то же самое всегда думал, Борис Яковлич.
Таинственные визиты Ечкина к Нагибину закончились совершенно неожиданно. Даже видавший всякие виды на своем веку Полуянов ахнул, когда Ечкин однажды утром заявил ему:
– Илья Фирсыч, вы мне сегодня нужды… Ведь вы умеете быть шафером?
– Случалось. Только я-то сейчас не гожусь. Шафером бывают молодые, неженатые люди, а я… гм…
– Э, пустяки!.. Там где-то нужно что-то такое расписаться, – одним словом, глупая формальность.
– Свидетелем могу быть.
– Дело в следующем… да. Ведь вы знаете, что у этого миллионера Нагибина есть девица-дочь. Ей уже за тридцать… да. А ведь женщина – тоже капитал, который необходимо реализировать. Хорошо. Вы помните, что есть молодой человек Колобов, Симон? Он сидит на отцовской мельнице совсем без дела и ловит мух. Я и поехал к нему на мельницу и все объяснил. Если он женится на Нагибиной, у него будет все. Понимаете?.. Ну, конечно, молодой человек сначала ничего не понимал… Мне же пришлось ему объяснять, что ранняя молодость и женская красота в семейной жизни еще не составляют счастья, а нужно искать душу… Понимаете?.. Ломался-ломался, а я все-таки его привез и прямо к Нагибиным. Пришлось быть сватом. Без меня у них ничего бы не вышло. Так вот, будет свадьба, такая – без шуму, и вы будете свидетелем.
