Том 3. Чёрным по белому - Аверченко Аркадий Тимофеевич (версия книг txt) 📗
— Моррозы! Да?
Гость ответил неопределенным жестом руки.
— Уж-жа-сные! Представьте, вышел я на улицу, а калоши — трах! Моментально примерзли к тротуару. Хочу поднять одну ногу — не могу! Хочу другую — не могу! Хочу треть… Гм! Да… Очень сильные морозы.
Помолчали.
— Это очень хорошо, что вы пришли. Нужно, знаете ли… духовное общение… Подъем!..
Хозяин сочувственно взглянул на гостя; вглядевшись попристальнее, он заметил в одежде гостя беспорядок: галстук был развязан и воротничок, петля которого оборвалась, торчал одним концом у самого уха.
— Что это, голубчик, с вами? Воротничок-то подгулял, а? Хе-хе.
Оба долго смеялись, плутовски подмигивая друг другу.
Потом тема разговора иссякла.
— Сильные морозы, а? Пре-же-сто-кие. Во!
Гость сжал руку в кулак с таким видом, будто хотел иллюстрировать крепость мороза, но ничего не сказал.
— Да… Очень, очень большие морозы. Вот вы заметьте — летом не бывает морозов — почему? Потому что — смешно! В июне снег! В июле — мороз! Как так? Засмеют!! Ей-богу. Дико!
Снова собеседники замолчали, неприязненно поглядывая друг на друга.
— Пришел и молчит, — подумал хозяин. — И еще — одну калошу снял, а другую не снял. Как не стыдно, право… Свиньи, а не люди! Черт с ним! Закурю лучше…
Он полез в карман, вынул портсигар, взял одну папиросу и протянул портсигар гостю, но тот тоже достал портсигар и уже протягивал его хозяину.
— Благодарю вас! Свои курю, — сухо сказал хозяин. — Позвольте прикурить только.
Он вытянул голову, прикоснулся папиросой к папиросе гостя и затянулся.
— Кой черт! Ведь у вас не горит. Чего же вы даете мне закуривать?.. Эх вы! Сейчас!
Хозяин встал, нашел спички, зажег папиросу, дал закурить от своей папиросы гостю, и оба они, окружив себя облаками табачного дыма, погрузились в молчание.
— Да, — сказал хозяин. — Очень большие морозы…
Гость иронически промолчал, очевидно, недовольный однообразием темы разговора и будто выжидая, не скажет ли хозяин что-нибудь более интересное…
— Свирепые. Я на одном доме нынче видел — градусник к стене примерз. Чесссн… слово.
Гость дипломатично промолчал.
— Может, коньяку выпьете, — неожиданно предложил хозяин. — Чрезвычайный коньяк есть! Совсем забыл за этими разговорами. Хе-хе.
Хозяин оживился и заметил, что при упоминании о коньяке оживился и гость.
— Любит, наверно, дрызнуть, — с легким укором подумал хозяин. — Ишь, как глазки сразу заблестели…
Он вышел в столовую, натыкаясь на стулья и тихонько посмеиваясь. Достал бутылку коньяку, рюмку и, вернувшись, сказал:
— Вот коньячок и две рюмочки. Ни-ни — и не отказывайтесь! Дело праздничное…
Гость облизнулся и потер руки.
— Любишь, каналья, — с ласковой укоризной подумал про себя хозяин.
Он наполнил единственную рюмку, отодвинул горлышко бутылки на вершок влево, налил немного вина на скатерть и подмигнул гостю:
— Ну… ваше здоровье! Выпьете, может, развеселитесь…
В руках гостя уже была рюмка. Оба звонко чокнулись и, опрокинув головы, выпили.
— Ну, как дома у вас… все благополучно? — спросил хозяин, снова садясь на стул.
Гость ни слова не ответил на этот простой вопрос.
— Слушайте! Вы! Я вас спрашиваю, — с легким раздражением возвысил голос хозяин. — Вы все время молчите — нельзя же так! Я могу это счесть за нас…мешку! За презрение к хозяину дома! Или — хе-хе — вы уже так набрались, что и говорить не можете?
Гость усмехнулся, но по-прежнему остался безмолвен, как дерево.
Хозяин горько засмеялся.
— Конечно! Мы люди маленькие… Разве нас удостоят разговором эти большие господа… Они нас, видите ли, презирают… Нисходят до нас! А в наш дом, — крикнул он, — они приходят! Наш коньяк пьют! Зачем тогда было приходить — шли бы к себе домой…
Голос хозяина принял оттенок язвительности.
— А знаете что? Наплевать мне и на вас и на ваши разговоры! Идите домой и — надеюсь — никогда не встречусь с вами. Тоже… гость!.. Пришел, когда хозяина дома нет — это разве можно! А может, я тебя не желаю принять? «Илья Чепцов нынче болен и никого не желает принимать!» Слышишь! А ты лезешь. Потрудитесь уйти, я спать хочу — вот что-с!
Но гость и не думал об уходе; наоборот, он развалился в кресле и бросал на хозяина вызывающие взгляды.
— Слушш… Уходите отсюда! Довольно-с. Пора спать, милоссс… государь! А то я поговорю с вами иначе!
Ярости и возмущению хозяина не было границ, когда гость вдруг ни с того ни с сего погрозил хозяину кулаком и уперся руками в бока.
Хозяин, дрожа от злости, встал со стула… Встал и гость.
Чувствовалось, что сейчас произойдет что-то ужасное.
— Вон! — крикнул хозяин, размахнулся и — получил сильнейший удар по своему сжатому кулаку.
— А-а, — слабо улыбаясь, сказал бледный хозяин. — Драться? Да? Пришел в гости и дерется?
Рука его горела от удара, а обида на сердце скопилась в целое бушующее море…
— Его коньяком угощаешь, разговар… как с порядочным человеком, а он — драться!..
Было жалко себя, своей загубленной молодости, сердце щемила обида и унижение.
— Хоррошо! — неожиданно сказал хозяин. — Черт с тобой… Ты не уйдешь — уйду я. Ха-ха-ха! Видали, люди добрые? Хозяина выгоняют из его же собственного дома… Прекрасно! Я уйду, милый… Уйду… Пусть! Человечество меня гонит, у меня нет крова — пойду и усну, как собака бездомная под забором. Замерзну… (он заплакал). И кто будет виноват? Ты! Что ж… Мало ли нас, бездомных странников… умирает… под забором. Эх! Доехали… Доехали Илью Чепцова!
Он поднял с полу свою шубу, надел ее, нахлобучил на уши шапку и, не глядя на грубого человека, оскорбившего его, ушел с великой тоской в растоптанной душе…
Сердце под скальпелем
Стройная красивая дама вошла на остановке в наше купе, положила на диван небольшой ручной сак и сейчас же вышла, — вероятно, с целью проститься с провожавшими ее друзьями.
Мой сосед кивнул в мою сторону с плутовской улыбкой и сказал:
— Занятная штучка. Я думаю, на номер четвертый ее можно было бы поймать.
Я не знал этого человека — мы с ним только что познакомились. Наружность его была самая ординарная и незначительная. Никто не мог бы предположить в нем удивительной, оригинальной натуры: среднего роста, худощавый, с черными, опущенными книзу усиками и лицом, темным, будто от загара; глаза быстрые, искательные.
Я, признаться, не понял сразу, — что это за номер четвертый, на который, по словам моего соседа, «можно поймать» даму.
Такой термин мог быть у коммивояжера — торговца дамскими вещами, у сыщика охранного отделения или, еще проще, — у вора, милого добродушного экземпляра, почему-либо принявшего меня за одного из своих.
— Вы говорите, четвертый номер? — неопределенно спросил я.
— Да. А вы не согласны? Не думаете же вы, что с ней можно обойтись первым или вторым номером — это слишком для нее примитивно!
Надеясь что-нибудь выведать у него, я спросил заинтересованный:
— Второй номер — работа без инструментов?
— О, Господи! Все номера — работа без инструментов. Какие там, к черту, инструменты!
— Так вы больше склоняетесь к четвертому номеру?
— К четвертому. Э, чертова работа! Да вы, вероятно, не знаете четвертого номера?
Я не знал ни одного номера — от первого до последнего, и мог признаться в этом с чистой совестью.
Но, не желая показать себя неопытным простаком, заявил:
— Четвертого, действительно, я как будто не знаю.
Незнакомец заговорил монотонным деловым тоном:
— Исключительная заботливость и предупредительность. Подчеркивается, что вы знаете обычаи света, и если берете ее за руку после десяти фраз и целуете, то это якобы простая фамильярность, в дороге допустимая. Номер четвертый основан на том, что все ваши подходы и любезности как будто кем-то где-то уже установлены, и против них нельзя возражать, боясь прослыть смешной и синим чулком. Тем более что предыдущая заботливость и предупредительность обязывает к снисходительности. К номеру четвертому существует небесполезное примечание: «Полезно при первой встрече принять вид человека, остолбеневшего от удивления и восторга перед красотой обрабатываемого объекта. Можно быть даже неловким от смущения в первый момент — это всегда прощается».
