Удивительные звери(Повесть, рассказы, очерки) - Сысоев Всеволод Петрович (библиотека электронных книг .txt) 📗
Избегая встречи с тигрицей, бродяга не испытывал страха перед ней. Он просто не хотел заводить ссору, зная остроту тигриных зубов и когтей. Его вполне устраивала жизнь захребетника. Но если с главой семьи он обходился почтительно, то Ригму не терпел и однажды, застигнув ее за поздним завтраком, с ревом набросился на нее. Не раз отгонял медведь от добычи и взрослых тигрят. Они огрызались, но боялись трогать своего обидчика.
Шатун до того обнаглел, что как-то явился незваным гостем прямо к «обеденному столу». Тигрица, не успевшая утолить голод только что убитым изюбром, с яростью напала на медведя. Она ловко награждала пришельца сильными ударами передних лап, но пустить в ход свои смертоносные клыки не решалась, боясь попасть в железные объятия шатуна. Медведь, издавая оглушительный рев, принимал угрожающие позы: шерсть на его загривке встала дыбом, он выпускал длинные крепкие когти, загребая ими в воздухе. Очень не хотелось ему сражаться с ловким и опасным врагом, он лишь старался поскорее отпугнуть тигров от их добычи, источавшей столь аппетитный запах, что слюна, наполнявшая ему рот, падала на снег. По натуре, как и все медведи, шатун имел очень упрямый нрав и, когда нужно было добыть любимую и вкусную пищу, мог переносить сильное физическое напряжение и боль. Ссора могучих хищников сихотэ-алиньских лесов перешла в настоящую битву. Оба врага были чрезмерно голодны, а посему никто не хотел уступать. По законам тайги посягать на чужую добычу мог только сильнейший. Это поняли взрослые тигрята а, желая помочь матери, тоже начали теснить медведя. Видя, что его атакуют уже три тигра, медведь начал пятиться, прижимаясь задом к толстым деревьям, и вскоре оставил поле боя.
Победителями на этот раз оказались тигры, но Ригма убедилась: кроме человека, нужно опасаться больших бурых медведей.
В середине зимы табуны кабанов перешли в распадки, густо поросшие зимним хвощом. Тигры облюбовали крутые солнечные склоны близлежащих сопок и изредка делали набеги на кабаньи стада. Насытившись, тигрята любили валяться на земле, устланной прошлогодними листьями. Они грелись под скупыми лучами зимнего солнца. Желая хорошо выспаться, Ригма разыскивала старые брошенные гайна кабанов. Выстланные сухим вейником и размочаленными ветками, эти большие гнезда были мягкими и сравнительно теплыми убежищами.
Зима на Сихотэ-Алине малоснежная, солнечная. В открытых долинах больших рек зимние муссоны пронизывают леденящими морозами все живое. В царстве густых смешанных лесов и невысоких сопок они стихают. Шум легкого ветра, запутавшегося в кронах исполинских кедров, доносится невнятно, словно шум далекого морского прибоя. Внизу, у самой земли, покрытой рыхлым, как пышная вата, мягким снегом, — тихо. Не шелохнет ветвь лещины сухими листьями, не упадут на землю снежные гирлянды, причудливо развешанные по кустарникам. Лишь только в начале зимы, пока ледяным панцирем не покроется Амур, да в преддверии ранней весны врываются в эти леса разрушительные циклоны. И тогда под напором ураганного ветра выворачиваются с корнем вековые кедры, ломаются старые липы.
Даже тридцатиградусные морозы были не страшны тиграм. Природа позаботилась об этих теплолюбивых животных: длинная шелковистая шерсть и довольно толстый слой жира под кожей надежно защищали их от стужи. В самую холодную часть суток — ночью и в предрассветные часы тигры бодрствовали. Они совершали обход своих владений, охотились. Тигрята играли и резвились с Ригмой. На деревья они не лазали, но валежины и полуповаленные ветром стволы лесных великанов привлекали их к себе: звери забирались на них, осматривая с высоты лесные дебри, С наступлением дня они выбирали место для отдыха и, пригревшись на солнцепеке, чутко дремали.
Тоскливо тянулись больничные дни Калугина. Его навещала Анисья, принося домашнюю снедь. Казалось, он вполне выздоровел. Накинув на плечи халат, едва прикрывавший колени, старый тигролов подолгу просиживал у окна. На горизонте виднелись едва различимые светло-голубые сопки. Там прошли лучшие годы его жизни. Услужливая память воскрешала сцены давно минувших охот, и он переживал их сызнова. Вспомнилась далекая юность. Он, русоволосый парень, впервые взял в руки ружье и затерялся в широком раздолье весенних амурских лугов. Словно пшеничное поле, колыхался по ветру золотистый вейник, и не было ему ни конца, ни края. Лишь изредка среди необозримого простора синели мелкие озерца с подступавшими к самой воде осиновыми рощицами. Тучи крикливых уток и стонущих куликов носились в небе.
Немного дичи добыл в первую свою охоту Калугин, но глубоко запала в душу великая радость общения с природой, полюбились голубые заливы с белоснежными лебедями, нависшие над водой зеленые ивы. И когда наступила осень и в небе поплыли на юг гусиные стаи, оставил он навсегда дымную кузницу и ушел в тайгу на промысел.
Есть в каждой стихии чарующая сила. Одних влечет море, иных манит небо. Калугина властно позвал к себе лес. Этот зов, подобный инстинкту, рожден был вместе с ним. Без него Калугин не стал бы следопытом. На охоте он больше всего ценил первозданную красоту леса. Ему доставляло радость прокладывать первый след в девственной тайге, наблюдать скрытную жизнь ее обитателей.
Возвращаясь в избушку смертельно усталым, с пустым рюкзаком, он снимал шинель, промокшую от пота и растаявшего снега, и спокойно и уверенно готовился к новому дню охоты. Счастье его всегда было впереди, как зверь — в конце следа. Недюжинная сила и ловкость являлись залогом его успеха на промысле.
Вскоре Калугин постиг хитрые повадки зверей, понял потаенные законы их жизни. Поначалу он предавался спортивной страсти, соревнуясь со зверем в быстроте и выносливости. Он хвалил себя за меткий выстрел, но все чаще и чаще проникала в душу жалость к зверю, и лишь ловля тигров живьем всегда веселила его бесхитростное сердце: добытый зверь оставался живым.
Лежа на постели, Калугин раздумывал о своих товарищах, оставшихся в тайге. Стоял разгар зимнего промысла, а для настоящего охотника нет ничего мучительнее, как сидеть в такую пору дома, поглядывая с тоской на перепадающие за окном пороши. Не хотелось, чтобы без него ловили тигров, он даже ревновал приятелей к заветным берложьим местам. Лечивший Калугина молодой хирург тоже увлекался охотой. Делая обход больных, он подолгу останавливался около тигролова, расспрашивал о настроении.
— Скажите, доктор, — спросил как-то Калугин, — почему говорят: «Охота пуще неволи»?
— Охота не хуже и не лучше, она крепче неволи. Раньше невольника заковывали в кандалы, и то убегал. Вас охота, я вижу, держит крепче цепей.
— А по-моему, охота — веселье. Душу человеческую она тешит. Я на охоте все забываю!
— Положим, не всегда. Для вас она могла кончиться плачевно.
— Это, доктор, пустяки, маленько зверь поцарапал. Отпустили бы вы меня. Перевязки я и сам умею делать. В лесу скорее поправлюсь.
Но хирург не соглашался. Прошло около месяца, прежде чем Калугина выписали из больницы. Тем временем его товарищи вывезли из лесу брата Ригмы и сдали его на базу «Зооцентра».
Аверьян не стал засиживаться дома. Напрасно Анисья убеждала его не ходить до следующего сезона на промысел. Ничто не могло так быстро восстановить силы Аверьяна, как целебное воздействие девственного леса. Он снова отправился на Светлый ключ — там находились его товарищи.
— За кабанами да за медведями не буду мотаться, а за пушниной похожу, — сказал он на прощанье Анисье.
Прошла зима. С богатой добычей вернулась бригада Калугина. Сотни белок, десятки колонков, норок сдали охотники на приемный пункт. Теперь перед ними стояла задача обзавестись хорошими собаками, ибо еще «злее» на тигров стал их бригадир.
— На будущий год все равно план выполним: двух тигров обязательно поймаем, — твердо заявил Аверьян Матвеевич на вопрос директора промхоза, будет ли он после ранения продолжать ловлю тигров.
