Том 5. Литургия мне - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
Спугнутые этими словами, девушки скрылись, и только слышен был быстрый топот их ног, а нянька, ворча, пошла вслед за ними в девичью выговаривать им за непорядок. Меж тем Надежда Сергеевна говорила, раскрасневшись от гнева:
— Подошла бы к подлянке, да по щекам бы ее, по щекам!
— Мне так стыдно стало, — сказала Лиза, — что я проснулась.
— Ну еще бы! — воскликнула Надежда Сергеевна. — Лушкину руку целовать!
Потом Надежда Сергеевна рассердилась и на Лизу. Она говорила строго:
— Ну уж, матушка, и сон! Хорош, нечего сказать! Постыдилась бы такие сны видеть!
— Да разве я виновата, маменька! — оправдывалась Лиза. — Ведь я не нарочно.
Николай Степанович внушительно постучал табакеркою по столу и сказал:
— А ты, сударыня, матери не отвечай. Не дело. Наставления родителей выслушивай с покорностью и со вниманием. О чем не надобно думаешь, такие и сны видишь.
Лиза посмотрела на отца опасливо. Постукивая по табакерке с изображением чужого короля, он ворчливо говорил:
— Вот вам нынешнее воспитание! В мое время девицы таких снов не смели видеть. У них благородные были мысли, и сны им снились благопристойные.
Лизе было стыдно, что ее обвиняют в нескромности. Она потупилась и зарделась. Надежда Сергеевна сердито говорила:
— Ты на красных каблучках ходишь, а она голыми пятками пристукивает, так тебе с ней даже и во сне равняться не стать. Все это Елевферкин яд. Давно тебе говорю, Николай Степанович, унять его надобно. У наших хамов ни стыда, ни совести нет. Если бы им дать волю, так они бы себя показали. До сей поры Емельку Пугачева, поди, забыть не могут.
Николай Степанович молчал. С поваром Елевферием он собирался поговорить сегодня же утром, но не считал нужным сообщать жене свои намерения относительно этого предмета. А Лизе было так стыдно, что она собиралась уж было заплакать. Но Надежда Сергеевна решила:
— Надобно пойти с бабушкой посоветоваться, как тут быть. А то что-то повадилась ты, милая, неподобные сны видеть. Пойдем-ка, сударыня, к бабушке.
Надежда Сергеевна и Лиза пошли в бабушкины покои. Лизе страшно стало и немного стыдно, и у нее было такое чувство, словно ее повели наказывать. Николай Степанович сердито ворчал, нюхая табак:
— Пошли к оракулу своему! Ох уж эти мне бабы.
Глава вторая
Бабушка, Елизавета Павловна, сидела в покойном кресле у окна, раскладывала на ломберном столе пасьянс и слушала горбатую шутиху. Та рассказывала бабушке все здешние новости, пересыпая рассказ нелепыми ужимками и глупыми прибаутками. При входе Надежды Сергеевны и Лизы шутиха с подобострастными поклонами выкатилась из комнаты.
Бабушка была уже очень старая, но еще совсем бодрая. Глаза у нее были голубые и весьма приятные. Лицо у бабушки было свежее и почти без морщинок. Из-под кружевного белого чепца с синими бантами видны были седые букли. Одета была бабушка, как всегда, парадно, — хоть сейчас к гостям выходи. На ней был лиловый, — цвета Лизина сна, — шелковый капот. Через правое плечо ее была перекинута старая желтоватая, цвета апельсинной завялой корки, турецкая шаль. У бабушкина кресла стоял костыль. Он помогал ей в прогулках, а также и в исправлении строптивых или ленивых девок.
Бабушка имела свое собственное именье в той же губернии. Знали, что она хочет оставить его Лизе, хотя у нее были и другие внуки и внучки. Николай Степанович говаривал:
— Не велик кусок, а все же Лизаньке пригодится.
Поэтому за бабушкою здесь ухаживали и очень слушались ее.
Лиза, войдя к бабушке, присела очень низко, придерживая юбочку тоненькими пальчиками опущенных и разведенных рук. Бабушка ласково потрепала ее по щеке. Надежда Сергеевна рассказала бабушке, в чем дело. Лизе пришлось повторить свой рассказ. Лиза чинно стояла перед бабушкою и говорила о своем сне, точно урок строгому учителю отвечала. Бабушка выслушала рассказ очень внимательно, не выразила никакого удивления и сказала тоном женщины, привыкшей к тому, что к ее словам прислушиваются:
— Знаю, от чего эти сны, — от Елевферкиных сказов. Елевферку давно пора пробрать хорошенечко. Лушке строго сказать, чтобы не смела барышне сниться. Не уймется, — наказать построже. А тебя, сударыня…
Бабушка внимательно, с неопределенным выражением не то усмешки, не то угрозы, посмотрела на Лизу и помолчала. Лизино сердце забилось. Бабушка пожевала сухими малинового цвета губами и сказала Лизе:
— Ты, ветреница, книжки читаешь, я слышала. Отец научил, старый вольнодумец. Вышивала бы лучше бисером или синелью. От книжек сны глупые. Вышивай, — слышишь?
— Слушаю, бабушка, — робко сказала Лиза, — я и то вышиваю в пяльцах.
— Вышиваешь, да не кончаешь, — сказала бабушка. — Кажется, уж скоро полгода будет, как начала подушку вышивать, а всего еще полвеночка роз вышито. Ты не думай, — ведь я все знаю, что у вас там делается. Ну, идите себе с Богом, устала я с вами.
Ушли и мать, и дочь, обе немного смущенные, как всегда после визита к бабушке.
Между тем как Надежда Сергеевна и Лиза ходили к бабушке, Николай Степанович занялся делом, к управлению относящимся, или, точнее говоря, к отправлению правосудия. Лизин сон напомнил ему вчерашнее донесение бурмистра Титыча о происшествии соблазнительном и неожиданном. Старый повар Елевферий, трудами и способностями которого господа были отменно довольны, уже давно замечаем бывал в пристрастии к чтению. Хотя читал он книги церковные и душеспасительные, преимущественно Евангелие и Четьи-Минеи, но все-таки Николай Степанович глядел на это чтение неодобрительно. Не раз, призвав повара к себе, Николай Степанович выговаривал ему:
— Эй, Елевферий, смотри, не доведет тебя до добра твое пристрастие к чтению. Я и больше тебя разума имею, как господин прирожденный, да и то книг не читаю, кроме иногда книг Вольтеровых, — на что всякие книги надобны? А ты — отродье хамово, и разум у тебя худой, хоть руки у тебя и золотые. Читаемое тобою ты можешь понять превратно, отчего и сделается в тебе повреждение. Тогда куда же ты пригодишься, сам подумай! Господам поврежденный повар опасен. А на другую работу ни на какую ты уж и не способен.
Выждав минуту, когда барин остановится понюхать табаку, Елевферий говорил:
— Позвольте доложить, барин, что я пустых книг не читаю, а читаю токмо то, что к спасению души относится, ища, как угодити Богу паче человек.
Николай Степанович покачивал головою и говорил:
— А ты знаешь, кто Библию прочтет всю насквозь, от доски до доски, тот с ума сойдет? Слышал ли ты это?
Елевферий понятливо усмехался и говорил:
— Я тоже с пониманием читаю, барин. Апокалипс я и не читаю, не нашей мудрости требует эта книга. А Евангелия чтение пресладостно и преполезно, и простецам понятно, потому что и сам Господь наш Иисус Христос проповедовал простому люду, неученым рыбарям, и ловцами человеков поставил их.
— Смотри, Елевферий, — говорил барин, — говорю с тобою сегодня добром, жалеючи тебя за то, что дело свое гораздо разумеешь, — эй, говорю, не предавайся сим высокоумным упражнениям. На то есть ученые люди; попы в церкви тебе все прочтут и пропоют, что надобно, да еще и ладаном надымят. А тебе это ни к чему.
Понюхав табаку и помолчав, Николай Степанович говорил внушительно:
— Иди себе, Елевферий, да помни, — не послушаешь словца, так отведаешь дубца. Я — хозяин ласковый, угостить сумею так, что прибавки не попросишь.
Елевферий шел к себе, книги прятал, а сам свирепо напивался. Николай Степанович, узнав об этом, спокойно говорил:
— Пусть лучше иногда выпьет человек, чем книги читать. Водка — слабость, простому русскому человеку весьма свойственная. Да и я до крайности не допущу и пресеку во благовремении. Пристрастие же к чтению — от высокоумия и гордости, а гордость — грех смертный. Сей бес, однажды в человека вошедший, изгоняется нелегко.
Некоторое время после бариновых увещаний не слышно бывало, чтобы Елевферий читал. Потом опять принимался он за прежнее и опять бывал увещаем. Но вот вчера вечером бурмистр Титыч доложил Николаю Степановичу, что к Елевферию ходят дворовые люди и девки, а он им читает Евангелие и объясняет, будто бы на том свете первые будут последними.
