Том 6. Отдых на крапиве - Аверченко Аркадий Тимофеевич (библиотека электронных книг TXT) 📗
— Куда ж вы, — говорит хозяин. — Посидите еще.
— Нет, надо. Я и так уж засиделся. Завтра, надеюсь, увидимся в клубе или в театре… Да?..
И расстаешься довольный, смягчивший неловкость разлуки перспективой завтрашнего свидания. Я вздохнул и подошел к Полине.
— Ну? Обещаете меня ждать вечером? Даете честное слово?
— Честное слово надо сдержать, — пожала плечами хозяйка. — А я боюсь дать его. К чему эти отсрочки? Отговорить меня не может никто в мире. Позвольте… вы, может быть, спешите по делам? Так идите. Простимся — и я освобожу вас.
«Простимся, — екнуло сердце. — Нет, я никогда не был убийцей! Я не могу ее оставить одну».
«Еще бы, — прошипел отравленный злостью голос бухгалтера. — Список дебиторов, значит, может подождать? Директор его будет делать? Или, может быть, швейцар? Если вам так трудно и тяжело служить, — зачем себя насиловать. Гораздо честнее уйти и не вредить делу».
Две, три, четыре минуты протекли в нудном, тянущем за душу молчании…
Ах, надо же что-нибудь сказать, чтобы отвлечь эту сумасшедшую!
— Прягина давно видели? — спросил я.
— Что? Прягина? Давно. Он, кажется, уехал.
— Говорят, что у него с женой что-то неладно. Опять он у этой немки стал бывать каждый день.
— Что же, с ней и уехал? Или один? Я ответил с излишней готовностью:
— Не знаю, но могу узнать. Хотите завтра узнаю и сообщу вам. Ладно?
— Нет, зачем же. Мне это не нужно. И потом завтра! (Она иронически улыбнулась.) Вы, кажется, все думаете, что я шутила все это время?
— Ах, не говорите мне об этом!!
Я обвел комнату тоскливым взором и обратил внимание на пятно сырости, проступившее в углу стены, на обоях. Сказать ей об этом, посоветовать переменить квартиру? Она, конечно, улыбнется своей проклятой улыбкой и скажет: «К чему?»
Стенные часы пробили половину третьего.
Это была жестокая мысль, но она пришла мне в голову:
«Тебе-то хорошо: решила отравиться и спокойна! Сидишь… Никуда тебе не надо спешить и никто тебе ничего не скажет, не поднимет скандала… А я все-таки с головой сижу в этой проклятой жизни, и завтра мне будет за сегодняшнюю неявку такая головомойка, что подумать страшно!»
— Ну, не будьте таким скучным, — ласково сказала будущая самоубийца. — Хотите чаю? Самовар стоит горячий.
— Ах, до чаю ли мне! — нервно закричал я.
— Почему? Чай все-таки хорошая вещь.
Она пошла в другую комнату и вернулась с двумя стаканами чаю.
В голову мне лезли только жестокие, чисто механические мысли:
«Сама травиться хочет, умирать собралась, а сама чай пьет. А на службу я уже так опоздал, что и являться не стоит! Я-то вот опоздаю — попаду в историю, а ты, может быть, и не отравишься совсем. Да и странно это как-то. Самоубийство такая интимная вещь, что приглашать в это время гостя и заниматься чаепитием, по меньшей мере, глупо и бестактно! И, кроме того, нужно было бы иметь элементарную догадливость и такт… Раз я прошу отложить до вечера, могла бы пообещать мне это, — чтобы я ушел успокоенный, с чистой совестью. А там можешь и не держать своего слова — твое дело. Но нельзя же меня, черт возьми, меня ставить в такое положение, что уйти невозможно, а сидеть бесполезно».
— Полина Владимировна! — тихо и проникновенно сказал я. — Вы жестоки. Подумали ли вы, кроме себя, и обо мне. В какое ставите вы меня положение… Чего вы от меня ожидали? Неужели думали, что я, услышав о вашем решении, хладнокровно кивну головой и скажу: «Ах, так. Ну, что ж делать… Раз решено — так тому и быть. Травитесь, а мне спешить на службу нужно, меня бухгалтер ждет». Поцелую вашу ручку, расшаркаюсь и уеду, оставив вас наливающей себе в стакан какого-нибудь смертельного зелья. Не могу же я этого сделать!
— Ради Бога, простите! Я знаю, что это вас нервирует, но неужели мое последнее, предсмертное желание — увидеть дружеское лицо — так тяжело для вас? На вашей совести ведь ничего не будет, раз я уже решила сделать это. Вот взглянула на вас, поговорила — и теперь вы можете спокойно уехать, удовлетворенный тем, что скрасили своему ближнему последние минуты.
«Вот дерево-то», — с бешеной злобой подумал я.
Она опустила голову и сняла с юбки приставшую к ней пылинку; потом разостлала на колене носовой платок и стала заботливо и тщательно его разглаживать.
«Зачем разглаживать платок, зачем чистить платье, если думаешь умирать?! Что за суетность…»
«Надо уходить!» — внутренне решил я.
Но никакая «формула перехода к очередным делам» не приходила мне в голову. «Ну-с, я пошел»? — пусто и не соответствует моменту. «Ну-с, прощайте, царство вам небесное»?.. Это логически самое здравое, но кто ж так говорит?
Я выбрал среднее.
— Ну-с, — сказал я, поднимаясь. — Я ухожу, и ухожу в твердой уверенности, что вы одумаетесь и бросите эту мысль. До свидания.
— Прощайте! — сказала она не менее значительно.
— Постойте, я вам дам что-нибудь на память обо мне. Вот, разве кольцо. Оно вам на мизинец будет впору. Все-таки изредка вспомните…
Я швырнул кольцо на пол, схватился за голову и выскочил из передней с тяжелым стоном:
— Не могу! Пропадайте вы, провалитесь с вашими глупостями, с вашими кольцами — я больше не могу. Я измучился!
Выбежав на улицу, я зашагал медленнее.
Шел и думал:
«Мог ли я сделать что-нибудь другое? И если бы я сидел до самого вечера, никакого толку из этого бы не вышло. Раз она относится к этому так спокойно — почему я должен страдать и подвергаться неприятностям?»
А неприятность будет:
«Конечно, я так и знал, отпросились на час, а исчезли на четыре… Я думаю, что до конца месяца вы дотянете, а там…»
И я незаметно окунулся с головой в омут мелких житейских мыслей и гаданий об ожидающих меня передрягах.
Это было восемь лет тому назад, а вчера один из приятелей сообщил мне, между прочим, в длинном письме:
«Помнишь нашу общую знакомую Полину Черкесову? Две недели тому назад она отравилась. Нашли ее уже мертвой…»
Состязание
Если кому-нибудь из вас случится попасть на финляндское побережье Балтийского моря и набрести на деревушку Меррикярви(финны думают, что это город), то вы никогда не упоминайте моего имени…
К имени Аркадий Аверченко жители этой деревушки (города?) отнесутся без должного уважения, а пожалуй, даже и выругаются…
Спорный вопрос — деревушка Меррикярви или город? — я уверен, всегда будет решен в мою пользу…
У финнов — мания величия. Для них изготовить из деревушки город ничего не стоит. Способ изготовления прост: они протягивают между домами ленсмана и пастора телефонную проволоку, и тогда все место, где проделана эта немудрая штука, называется городом, а сама проволока — телефонной сетью.
С такой же простотой, совершенно не понятной для русского человека, устраиваются и общественные библиотеки.
Дачник, гуляя по полю, дочитывает книгу и пару газет, которые были у него в кармане. Дочитав, он, по своему обыкновению и лени, чтобы не таскаться с двойным грузом (книга в руках и книга в голове), — бросает книгу, газеты на землю и уходит домой.
На брошенные дачником драгоценности набредают финны. Сейчас же закипает работа: вокруг книги и газет возводятся стены, сверху покрывают крышей, сбоку над дверьми пишут: «Общественная библиотека города (деревушки?!!) Меррикярви» — и в ближайшее же воскресенье все население уже дымит трубками в этом странном учреждении.
Первое время я совершенно не знал о существовании Меррикярви, так как жил в тридцати верстах от него в деревушке Куомяках.
Мы жили вдвоем: я и моя маленькая яхта, на которой я изредка совершал небольшие прогулки.
Через три дня после моего приезда в Куомяки я узнал, что неисправимые финны назвали сходни, около которых стояла яхта, — «Яхт-клубом», а меня — президентом клуба.
Сначала я хотел отказаться от этого почетного звания, совершенно мною не заслуженного, но потом решил, что если проволока у них называется сетью, то почему я, скромный писатель, не могу быть президентом?
