Старые годы - Пушкин Александр Сергеевич (книги бесплатно без .TXT) 📗
— Кто идет? — крикнул вдруг громкий голос. Оба подняли глаза и увидели на высоком берегу Сестры русского часового с ружьем на плече.
— Назад! — продолжал часовой. — А не то убью.
Василий подошел к часовому, поклонился и сказал:
— Для чего, земляк, ты нас не пускаешь через реку?
— Для того, что не велено никого пропускать по этой дороге в шведскую сторону.
— А по другим дорогам?
— Да других-то дорог, любезный, нет.
— Что ты! Есть и другие дороги, я знаю.
— Ну так и ступай по тем дорогам, а по этой не пропущу. Здесь поставлен караул под командой офицера.
Василий пришел в большое замешательство. Хоть он и сказал, что есть другие дороги, однако ж это была одна выдумка, для убеждения непреклонного часового.
— Беда, батюшка! — сказал он вполголоса, подойдя к отцу. — Здесь русский караул, которому наказано не пропускать никого за реку. Не попытаться ли нам разве перейти ее вброд подальше отсюда и потом по лесу выбраться опять на дорогу?
Пока Василий объяснялся с часовым, Илья Сергеевич сел на берег, подпер голову обеими руками и смотрел на струи реки, которые, журча, неслись мимо него. «Грешник, грешник! — думал он. — За что увлекаешь ты в погибель сына? За то, что он так любит тебя? Прибавь еще это бремя на совесть! Виноват ли он, что ты преступник, что тебе грозит казнь за твое преступление! Тебе нужно бежать от русских, должно трепетать русского царя, а сын твой невинен перед ним. И ты хочешь лишить его навсегда родины, хочешь, чтобы он весь свой век скитался беглецом в земле вражеской!»
— Что ты, батюшка, задумался? — продолжал Василий. — Разве не слыхал, что я сказал тебе? Если думаешь, что через лес выбраться на дорогу невозможно, то решимся здесь перебежать речку вброд. Может быть, часовой и промахнется. Я пойду первый. Решайся скорее!
Илья Сергеевич встал, посмотрел с чувством на сына, вздохнул и сказал:
— Пойдем лучше к начальнику этого караула. Может быть, я упрошу его пропустить нас.
— Не пропустит, батюшка! Это невозможно.
— Попробуем.
Сказав это, Илья Сергеевич перекрестился. На мрачном лице его явилось какое-то спокойствие, какая-то решимость. Они подошли к часовому.
— А скажи, служивый, где начальник здешнего караула? — спросил Илья Сергеевич.
— На что тебе его?
— Нужно с ним переговорить.
— А вот он близко отсюда, в лесу, вон в том шалаше. Видишь ли?
— Вижу. Пойдем, Василий.
Илья Сергеевич с сыном приблизился к шалашу в то самое время, когда офицер выходил оттуда.
— Возьмите меня под стражу, господин офицер! — сказал старик твердым голосом. — Я преступник!
— Батюшка! Что ты делаешь? — вскрикнул с ужасом Василий.
— Да, господин офицер! Я преступник! Возьмите меня. А ты, сын, возвратись в наше жилище, живи счастливо под властию царя русского, вступи к нему в службу, служи ему верой и правдой, чтобы загладить преступление отца твоего. Иди, сын! Благословляю тебя! Оставь отца твоего на волю Божию, не сокрушай себя обо мне.
— Что ты сделал, батюшка! — воскликнул горестно Василий, ломая руки.
— В чем твое преступление и кто ты такой? — спросил удивленный офицер.
— Все скажу на допросе. Прикажите отправить меня куда надобно.
— Я должен буду взять вас обоих под караул и послать рапорт к начальству, — сказал офицер.
— За что обоих? Сын мой ни в чем не виноват.
— Нет, господин офицер, возьмите нас обоих! — воскликнул Василий. — Не разлучайте отца с сыном.
По приказанию офицера солдаты взяли их под стражу.
VIII
Май был на исходе. Прошли недели две после военного совета, который собирался на Веселом острове, и все деревья, все кустарники, которые покрывали его, исчезли. Вместо них на этом острове росли не по дням, а по часам земляные валы, являлись зубчатые бревенчатые частоколы, строилась деревянная церковь во имя апостолов Петра и Павла, готовились магазины для пороха, избы для солдат. На берегу соседственного большого острова (нынешней Петербургской стороны) лес также был вырублен. На этом берегу, неподалеку от воздвигаемой крепости, строился маленький голландский домик, первый домик будущего города. Бомбардирский капитан и поручик Меншиков, с топорами в руках, распоряжались рабочими и сами работали с ними вместе. Другие молодые члены военного совета хлопотали на валах крепости кто с лопатой в руке, кто с тачкой, кто с каким-нибудь другим простонародным орудием. Одушевленные примером, солдаты делали чудеса. Новая крепость быстро являлась из небытия, как бы силою волшебства. Возникал Санкт-Петербург…
Голландский домик, о котором сказано выше, совсем отстроили к концу мая. Бомбардирский капитан поселился в нем. И теперь еще на берегу Невы цел этот домик, этот крошечный дворец величайшего из государей. Двадцать девятого мая объявили солдатам, что на другой день назначается отдых и что надобно им всем собраться в парадной форме на площадь, которая вместо прежнего леса явилась около домика.
— Да-да! — говорил Карл Карлович Густаву и Христине, сидя в своих деревянных креслах. — Против силы делать нечего. Русские завоевали всю эту сторону. Пришлось, видно, нам, шведам, им покориться.
— Для чего покориться? — сказал Густав. — Некоторые из здешних рыбаков мне сказывали, что Меншиков, шлиссельбургский губернатор, приказал всем здешним жителям объявить указ царя, что они могут здесь жить спокойно, по-прежнему, и что никому никакой обиды сделано не будет.
— Слава Богу! — сказала Христина. — Я все еще не перестаю, однако ж, бояться русских.
— Ведь тебе говорил подполковник Карпов, — проворчал Карл Карлович, — что нам бояться русских не должно, и я тебе несколько раз повторял, что вообще бояться кого бы то ни было природной шведке неприлично и даже, можно сказать, непристойно.
— Да, батюшка! Непристойно! Я девушка, так если и трушу иногда, то это простительно. Илья Сергеевич мужчина, да испугался русских и ушел отсюда Бог знает куда.
— У Ильи Сергеевича были на то свои причины, — возразил горячо Карл Карлович, — и мне крайне неприятно, что ты говоришь с таким неуважением о моем отсутствующем друге, которого я до могилы буду любить и почитать, которого я всегда буду помнить, без которого я так скучаю, что истинно не знаю, куда деваться от скуки, и даже, можно сказать, без которого готов повеситься от тоски,
— Мне самой очень жаль Ильи Сергеевича.
— Где-то они теперь? — сказал Густав со вздохом. — Мне досадно, что не удалось и проститься с ними. Мы хоть и спорили иногда с Васильем, но я его очень любил и люблю.
— Ах, силы небесные, как мне скучно! — сказал Карл Карлович, встав с кресел. — Как подумаю, что я уж никогда с моим другом не увижусь, то чувствую в сердце страшную тоску и даже, можно сказать, необыкновенную печаль.
Старик начал качать головой с видом глубокого уныния. Густаву и Христине стало жгаль его.
— А не хотите ли, батюшка, — сказал Густав, — поехать с нами в лодке и взглянуть, что делается на Льюстэйланде. Вы еще не видали новой русской крепости, которую там строят. Она словно гриб выросла. Вы удивитесь.
— Ну что мне гриб! — проворчал старик. — Будто я не видал грибов на своем веку.
— Я не о грибах говорю, а об новой крепости. Близ нее, на площади, слышал я, будет сегодня какое-то торжество, — продолжал Густав.
— Ну что мне торжество! И какое такое торжество? Разве сегодня праздник? Сегодня тридцатое мая, день простой, не праздничный по календарю.
— На площади, сказывали мне, будет что-то особенное.
— На какой площади? — воскликнул Карл Карлович. — Площади есть у нас в Стокгольме, а в здешних местах их нет. Ты, я вижу, говоришь вздор и даже, можно сказать, пустяки.
— Нет, не пустяки, батюшка. На берегу Ниена устроена площадь, и на ней уже есть несколько домиков. Некоторые готовы уже, кажется, а другие еще строятся.
— Ты, я вижу, хочешь меня выманить из дома на прогулку и для того выдумываешь какие-то басни, чудеса, глупости! Ведь я не ребенок! Я тебе не поверю и даже скажу, что над старым отцом смеяться неприлично.
