Малахитовая шкатулка - Бажов Павел Петрович (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
Стоят, значит, у какой-то речки да кричат, сколько голосу есть. Потом насмелились, вверх по речке пошли, а сами, знай, свистят да ухают.
А с Васюткой такой случай вышел. Он по этой же речке вверх далеко зашёл. Вдруг слышит — шум какой-то. Васютка хотел поворотиться, да спохватился:
— Так-то меня скорее услышат.
Он и прижался в кустах. Сидит, слушает. Шум близко, а понять не может, кто шумит. Васютка тогда взмостился потихоньку на сосну, огляделся и увидал… Выше-то речка надвое расходится. Островок тут пришёлся. Островок высоконький, полой водой его не зальёт. Поближе к воде таловый куст, а из него лебедь шею вытянул да и шипит по-гусиному, вроде как сердится. По речке, прямо к тому месту, медведь шлёпает. Мокрёхонек весь. Башкой мотает, а сам рычит, огрызается. На него другой лебедь налетает, крыльями бьёт, клювом сналёту долбит. Лебедь, конечно, птица большая. Крылья распахнет, так шире сажени. Понимай, какая в них сила! И ноготок на носу, хоть красный, а не из клюквы. Долбанёт им, так медведь завизжит, завертится, как собака. Ну, всё-таки где же лебедю с медведем сладить? Изловчился Мишка, загрёб лебедя лапами, и только перья по речке поплыли. Тут другой лебедь с гнезда снялся и тоже на медведя налетел. Только медведь и этому голову свернул и поволок на бережок, а сам ревёт, будто жалуется, — вот как меня лебеди отделали! И лапой по глазам трёт.
Вытащил убитого лебедя на травку береговую, почавкал маленько, да не до того, видно, ему. Нет-нет, и начнёт возить лапой под глазами. Потом что-то насторожился, уши поднял и морду вытянул. Постоял так-то, затряс башкой.
— Фу ты, пакость какая!
Забросал лебедя сушняком, прихлопнул ворох лапой да в лес. Только сучья затрещали.
Как стихло, Васютка слез с дерева и пошёл ко гнезду, — что там? Оказались лебединые яйца. Они на гусиные походят, только много больше и позеленее кажутся. Пощупал рукой, — они вовсе тёплые, нисколько не остудились.
Васютке жалко лебедей-то, он и подумал:
— А что если эти яички под бабушкину гусишку подсунуть? Выведутся, поди-ко. Как бы только их в целости донести да не остудить?
Вытряхнул из своего мешка хлеб, надрал сухого моху, набил им мешок да туда и пристроил три яичка. Больше-то взять побоялся, как бы не разбить. И то подумал, — много-то взять, бабушка скорее заметит.
Устроил всё да и пошёл вниз по реке. Про то и не подумал, что заблудился. Знает, что речка к Чусовой выведет. Подошёл маленько, слышит — ребята кричат да свистят! Тут Васютка и догадался, почему медведь убежал. Известно, зверь и ухом, и носом дальше нашего чует, и человечьего голосу не любит. Услышал, видно, ребят-то да и убежал.
Откликнулся Васютка на ребячьи голоса. Скоро все сошлись, и Васютка рассказал ребятам, что с ним случилось. Ребята как услышали про медведя, так и заоглядывались, — вдруг выскочит, — поскорей зашагали к дому. В другой раз Васютка настыдил бы за это своих копейщиков, а тут не до того ему. Об одном забота — как бы в сохранности свою ношу донести.
У Васютки матери в живых давно не было. Всем хозяйством правила баушка Ульяна. Старуха строгая, поблажки внучатам не давала да и на отца частенько поварчивала.
Первым делом на Васютку накинулась: где шатался? Ну, он отговорился.
— За мохом в лес ходил. Угол у конюшенки законопатить. Помнишь, сама тяте говорила, да он всё забывает. Я вот и притащил полный мешок. Только мокрый мох-то, подсушить его надо на печке.
И сейчас же на печь залез.
Баушка ещё поворчала маленько, спросила, с кем ходил да почему не сказался, потом и наказывает:
— Ты потоньше расстели! По всей печке!
Васютке того и надо. Забился подальше на печь, вытащил лебединые яички, завернул их в тряпки, положил на самое тёплое место, а мох по всей печке раструсил.
Как темно стало, шапку зимнюю надел, взял яички и полез к гусишке, которая на гнезде сидела. Та, понятно, беспокоится, клюёт Васютку в голову, в руки, а он своё делает. Вытащил из гнезда три гусиных яйца и подложил лебединые.
Гусишка и на другой день беспокоилась, перекатывала лапами яйца, а всё-таки чужие не выбросила. Баушка подходила поглядеть, да тоже не разглядела, подивилась только:
— Какие-то яйца неровные. Которые больше, которые меньше! К чему бы это?
Васютка, знай, помалкивает, а чтоб улики не было, он вытащенные из гнезда яйца за городской тын выбросил.
Так оно и прошло незаметно. В одном не сошлось: гусиные яйца ещё ничем-ничего, а лебедята уж проклюнулись, запопискивали. Баушка Ульяна всполошилась:
— Что за штука? До времени гусята вылупились! Беспременно это к мору либо к войне!
Гусь этих новых детей к себе не подпускает, и гусишка, как виноватая, ходит, а всё-таки лебедят не бросила. Зато Васютка больше всех старается. Прямо не отходит, поит их, кормит во-время. Баушка, на что строгая, и та похвалила Васютку перед старшими братьями.
— Вы, лбы, учились бы у малого, как баушке пособлять! Гляди-ко, вон он и моху притащил и за гусятами ходит, а вы что? Из чашки ложкой только и есть вашей работы!
Братья знали, в чём штука, посмеиваются:
— Осенью, баушка, по-другому не заговори!
Баушка пуще того сердится, ухватом грозится, — уходи, значит, а не то попадёт.
К осени, и верно, обозначилось, что у Алёниных лебеди растут. Соседки подсмеиваются над баушкой Ульяной: не доглядела, вырастила лебедей, а куда их, коли колоть за грех считалось. Баушка — старуха нравная, ей неохота свою оплошку на людях показать, она и говорит:
— Нарочно так сделала. Принёс внучонок лебединые яйца, вот и захотела узнать, улетят лебеди али нет, если гусишка их выведет.
На Васютку всё-таки косо запоглядывала:
— Вон ты какой! Ещё от земли невысоко поднялся, а какие штуки вытворять придумал!
У Васютки своё горе. Два-то лебедёнка стали каждый день драться. Прямо насмерть бьются, и не подходи — сшибут, не заметят. А третий лебедёнок в драку никогда не ввязывается, в сторонке ходит.
Кто-то из больших и объяснил Васютке:
— Это, беспременно, лебёдка, а те, видно, лебеди. Пока один другого совсем не отгонит, всегда у них драка будет. Как бы насмерть друг дружку не забили!
Баушка, на эту драку глядючи, вовсе взъедаться на Васютку стала, а он и так сам не свой, не придумает, как быть? Кончилось всё-таки тем, что один лебедёнок с реки не вернулся. Остались двое, — и драки не стало.
Утихомирилось ровно дело, а баушка Ульяна пуще того взъедаться стала. Видишь, дело к зиме пошло, она и думает, сколько корму этой птице понадобится, а толку от неё никакого, если колоть нельзя. Ну, баушка и давай лебедей отгонять. С метлой да палками за ними бегает. Лебеди тоже её невзлюбили: не тот, так другой налетит, с ног собьет да ещё клювом стукнет.
Тут старуха и говорит сыну решительно:
— Что хочешь, Тимофей, делай, а убирай эту птицу со двора, не то сама уйду, — нравься, как знаешь, с хозяйством!
Васютка видит, — вовсе плохое дело выходит, приуныл. Дай, думает, хоть заметочку какую-нибудь сделаю: может, когда и увижу своих лебедей. Взял и привязал на крепкой ниточке каждому на шею по бусинке: лебедю — красненькую, лебёдушке синенькую. Те будто тоже разлуку чуют, так — и льнут к Васютке, а он со слезами на глазах ходит. Ватажка — копейщики-то — подсмеиваться даже стала:
— Завял наш вожачок!
Только Васютка вовсе и не стыдится.
— До слёз, — говорит, — жалко с лебедями расставаться. Улетят ведь и забудут про меня!
Лебеди ровно понимают этот разговор. Подбегут к Васютке, шеи свои ему под руки подсунут, будто поднять собираются, головами прижимаются да потихоньку и переговариваются:
— Клип-анг, клип-анг!
— Дескать, будь спокоен — не забудем, не забудем!
Как вовсе холодно стало да потянулась вольная птица в полуденную сторону, так и эти лебеди улетели. Всю зиму их было не видно, а весной опять в этих местах появились. Только к Тимофею на двор больше не заходили, а где увидят Васютку, тут к нему и подлетят, поласкаются.