Том 6. Заклинательница змей - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" (читаем книги онлайн бесплатно .txt) 📗
— Ну, так буду ждать. Смотрите, не обманите. А не то я со дна Волги ваш золотой достану и вам его принесу. Приду ночью с мокрыми косами, холодная да зеленая, скажу: «Ну вот, теперь берите меня даром». Только вы тогда, пожалуй, не обрадуетесь.
— Злая ты, Вера! Зачем так шутить? — с упреком говорил Горелов. — Я что сказал, то сделаю. Ты меня не обмани.
Вера вышла на крыльцо, окунулась в теплую лунную ночь, спустилась на дорожку. Походка ее была тяжелая и звучная, точно тяжесть роковая огрузла на ее плечах, загорелых, солнечных, желанных. Горелов шел за нею. Говорил:
— Ах, Вера, Вера, кто тебя создал, Бог или черт?
Вера засмеялась, оглянулась на него, сказала весело:
— Видно, оба поработали немало. Один-то из них посильнее бывает, что один натворит, то все другой на свое переставит. Потому и говорят добрые люди: вражье лепко, да Божье крепко. А злые люди знаете как говорят?
— Как? — спросил Горелов.
Спросил только потому, что она замолчала. Вслушивался не столько в слова, сколько в золотые звоны голоса. Вера отвечала:
— Злые люди говорят: дал Бог денежку, а черт дырочку, ушла Божья денежка в чертову дырочку.
Ах, что все его деньги, фабрики, дома, экипажи, сады, — все, нажитое годами! Все бы отдал, бросил бы черту в пасть, только бы обладать телом и душою красавицы. Но темна, темна душа, надменно закрытая, — и уж впрямь, не адом ли она порождена ему на погибель? Но и погибнуть не страшно, только бы взять ее хоть на минуту. Хоть на час, — больше ведь ничего и не нужно усталому сердцу. Вот и теперь оно опять тяжело бьется в груди, и точно кто-то жестокий нет-нет да и кольнет его острым концом ножа, — вот, кажется, ударит посильнее, и конец.
Горелов бессильно опустился на скамейку. Смотрел, как в предутреннем неясном свете уходила, мелькая белою одеждою, Вера. Прислушивался к ее внятной походке и к скрипу песчинок под ее ногами. Сквозь тяжелое биение сердца услышал, как заскрипели блоки, как стукнула об устой настилка моста, как щелкнул затвор замка в калитке. Улыбнулся слабо, — догадался, что Вера высмотрела весь хитрый механизм. Потом кое-как дотащился до приготовленной в домике постели. Так был углублен в себя, что не обратил внимания на лампы в столовой, — и электрический равнодушный свет всю ночь ровно лился в оставленную людьми комнату.
Снимая жилет, Горелов нащупал стеклянную трубочку с бромуралом. Проглотил одну за другою три таблетки, лег и пролежал в тяжелом полузабытьи несколько часов, до позднего утра.
Светало. За Волгою, побледневшая на западе низко, стояла луна. Трава и кусты нежились в росе холодной, упруго осыпавшей каждый листок. Вера осторожно спустилась к ручью. Кто здесь мог встретиться в этот ранний час? Дорога в город шла гораздо выше. Но Вера чутко прислушивалась. Не думала, — так просто знала, что будет встреча, которой теперь не надо. Избегала этой встречи с бессознательною осторожностью лесного зверя. А в воображении становился все яснее образ жениха, — любимый, и такой теперь страшный, и от этого еще более, до боли сердечной, любимый.
Но что ж ей делать! Ведь теперь уже она не принадлежала себе. Загадка жизни, которую она разгадала вот так, вынуждала ее до конца пройти всю сеть созданного ею лабиринта. И то, что еще вчера было только ее замыслом, ее волею, ее мечтою несбыточною, вот такою, как если бы ребенок захотел взять луну с неба, — это теперь овладело ею, как чужая властная воля, и ведет, и не отпустит. Заклинательница сама зачарована, и никто ее не расчарует. Луна, склоняясь и убегая, ворожит над нею и напоминает ей предсказание знающего, белую заворожившего чаровницу нагую.
Мечта, которая еще вчера была случайною гостьею причудливой души, в это медленно светающее утро, под этим жемчужно-голубым, опалово-побледневшим небом, стала чудовищною химерою и угнездилась на ее плечах, — о, эти плечи крепки и сильны! — и под настойчивый шепот яроглазой, стремительнокрылой химеры возрастают буйно ее надежды, ее желания, но и ее страхи. Потому что и сильная душа умеет бояться, и, может быть, даже сильнее, чем слабая, — слабая гасит огонь грозы в слякоти слез, сильная испепеляется.
Предчувствие Веры скоро сбылось. По ту сторону ручья раздался невнятный шорох. Вера быстро подалась назад, опустилась на редкотравную сырую землю за кустом, охватила колени руками, слушала. Да, шел кто-то. Вера, пригибаясь лицом к коленям, смотрела из-за ветвей. В неясном свете двигался из кустов сверху кто-то длинный и тонкий, — он.
Он спускался по тропинке в слегка туманившуюся ложбину, неловко задевая сутулыми плечами кусты. С веток сыпались на него крупные капли росы, и он поеживался, когда роса падала на его лицо, но, по-видимому, не примечал росиных брызгов и холода росного. Подошел к самому ручью. Постоял, огляделся во все стороны. Лицо неясно видно было Вере, но во всех движениях пришедшего сказывалась растерянность, простодушное недоумение.
Милый, милый! Выйти бы, засмеяться, разговорить, утешить. Вера знала, что сумеет сказать слова, которым он поверит. Да как выйти? Ведь он может заметить, что от нее пахнет вином.
Вере хотелось и плакать, и смеяться.
Вот он пошел вниз, к Волге, сутуля плечи, неловкий и смущенный. Что ж, так всю ночь и проходит? И потом прямо на работу? Нет, во что бы то ни стало надо идти к нему. И неужели она боится? А если боится, разве нет в душе человека хитрости и на языке лукавых слов, сладких, обманчивых и чужому слуху невинных, чистых, как вода в ручье текучая?
Вброд не идти, — зашумишь, заплещешь. Да и близко, может увидеть. Там повыше есть мост через ручей. Вера проворно поднялась, перешла через мост, потом сбежала к берегу, опустилась на колени на влажную глину и редкую колючую траву и приникла губами к воде. И тогда вдруг почувствовала, как ее губы горячи и сухи.
Близко от ее глаз бежали чистые, прозрачные, холодные струи. Бежали, смеялись. Ее голова слегка кружилась, и от этого Вере казалось, что и она несется в каком-то легком потоке. Вдруг почувствовала она себя легко взвешенною вещью, уже не собою, легкою, легкою вещью, с которою кто-то сильный сделает все, что захочет.
Вера неторопливо вышла на тропинку и спустилась к берегу. Соснягин шел обратно, понуро глядя себе под ноги, приподнявши худые, широкие плечи. Вера остановилась, окликнула его:
— Глеб!
Он поднял глаза. Остановился перед Верою, удивленный. Спросил:
— Ты откуда, Вера?
Голос его звучал глухо, и глаза блестели остро. Лицо казалось вдруг осунувшимся и побледневшим. Вера отвечала вопросом:
— А ты откуда? Я-то над ручьем сидела, на луну неживую глядела, змеиный шип слушала да сказки змеиные хитрые.
— Какие сказки? — хмуро спросил Соснягин. — Заснула, что ли, под кустом?
— Может быть, и заснула, — улыбчиво ответила Вера. — Приползла змея, говорит мне, что три тысячи лет тому назад я была рабою в земле Египетской, куплена была золотом и плясала перед господином среди змей шипящих и жалящих. Шесть лет рабою была, на седьмой год подарил мне господин много скота, и хлеба, и вина, и отпустил на волю. А на что мне подарки господина? Продала, купила себе тканей сидонских, и нарядов, и масла благоуханного, и дом купила. Каждый вечер на порог выходила, друга милого ждала, тебя, Глебушка. До восхода солнца просидела бы, домой идти не хотелось, да шаги твои услышала, ушла от ручья, от змеиного шипа.
И думала: «Ушла, да недалеко. Ушла, да ненадолго».
Соснягин пристально смотрел на Веру. Самые разнообразные чувства сменялись в его душе, бросая его от светлой радости к темному недоверию. Не мог разобраться в своей душе, — все в ней было раскидано, как в неубранной горнице, где похозяйничал чужой, проказливый, без хозяина, и все внешние впечатления рождали только неясные и глухие отзвуки. Он сумрачно сказал:
— Я думал, ты домой побежала. Пошел за тобою, нигде тебя не видел. Побоялся, не случилось ли с тобой чего. Всю ночь по лесам прогуливаться, — а что мать подумает?
