Бремя нашей доброты - Друцэ Ион Пантелеевич (лучшие книги читать онлайн TXT, FB2) 📗
Народ добрый, послушный по натуре, они заставили себя привыкнуть к этой дороге и только в зимнюю метель, глядишь, попрут напрямик, по старой своей дороге, а стихнет вьюга - и опять кружат. Потом в Чутуре родился тот безымянный смельчак, который подумал про себя: ну хорошо, мучаются на телегах, мучаются верховые, а мне, пешему, чего страдать? Небось не перебьют ноги. Плюнув на все, он пошел по широкому полю, на полдороге с некоторой деликатностью, делавшей ему честь, обогнул барскую усадьбу, спустился в зеленый овражек и по зеленой травке вдоль маленькой речки дошел до самого вокзала. Этот путь был, конечно, вдвое короче, и удобнее, и красивее. Все тут было под рукой: и родники, и речка, и прохлада молодых ракит, и барский сад, из которого можно было, если уж ребенок расплачется, урвать две-три ягодки. Вслед за первым смельчаком пошли другие, босоногие следы начали стелиться друг на дружку, сплели чудесную тропинку, и чутуряне вдруг воспрянули духом.
Правда, тропинка показалась совершенно неуместной управляющему поместьем. Эта ленточка земли, по которой шли люди, хотя ее тоже засевали из года в год, пустовала, и началась длиннейшая канитель, длившаяся много десятков лет. И до чего только дело не доходило - эту тропинку перепахивали, перегораживали колючей проволокой, засаживали акациями, а самих чутурян травили собаками, штрафовали, заставляли вернуться с полдороги. Чутуряне были терпеливыми - они платили штраф, замазывали слюнями царапины от колючей проволоки, возвращались с полдороги и опять, когда им нужно было, шли по той же тропинке.
Румынский помещик, к которому перешло поместье после присоединения Бессарабии к Румынии, оказался прозорливее. Для начала на этой тропинке был поставлен жандарм с карабином. Десять чутурян были избиты так, что потом еле отошли. Но мордобой жандарму скоро наскучил - он начал жаловаться прохожим, как ему холодно, и голодно, и неуютно тут в поле. Кормили его всей деревней - он стал быстро поправляться, даже начал захаживать к вдовушкам, и когда настал день той единственной, роковой проверки, он был пьяный в дым и плакал оттого, что его разлюбила Мэндика.
Жандарма увели, а помещик придумал нечто похитрее - земли, по которым шла тропинка, он начал сдавать крестьянам в аренду за одну треть урожая. Он надеялся, что крестьяне сами не пустят друг друга, и он не ошибся. Люди действительно ссорились и подсиживали один другого, дрались кнутами, и тяпками, и косами, а когда нужно было идти в Памынтены, они шли по той же тропинке, и ничего уже нельзя было с этим доделать. В войну надзор за тропинкой несколько ослаб, так что кое-кто из чутурян, обнаглев, решил даже на телегах проехаться до самой станции, но затевали это вдовы, мужики были на войне.
С созданием колхозов спор вокруг тропинки утих на некоторое время. И земля и путники - все было свое. И хотя продолжали ездить в Памынтены кружным путем, насчет тропинки никто ничего не говорил - ходят люди, ну и пускай. Через несколько лет, однако, спор снова разгорелся. Массив, по которому шла тропинка, как наиболее плодородный, был отведен под сахарную свеклу. К несчастью чутурян, уродила свекла на славу, и ее стали засевать из года в год на том же месте. Чутуряне пользовались своей тропинкой, и никто против этого не возражал, но только к тому времени Чутура открыла для себя самогоноварение. Во-первых, на самогонку был большой спрос, а в доме всегда копейка нужна. Во-вторых, чутуряне и сами были не прочь развлечься, а свекла давала хоть и мутноватый, но крепкий, надежный напиток. Теперь чутуряне, откуда бы ни возвращались, норовили свернуть на ту тропинку и, с ходу выдернув десяток свекол, опускали их в кошелку. Нескольких оштрафовали, одного даже собирались судить, но все это было бесполезно, потому что чем больше шума поднимали власти, тем чаще люди стали заворачивать туда, и с утра до вечера добрая половина деревни возвращалась по той тропинке, надрываясь под тяжестью своих нош.
Какая-то светлая голова на заседании правления колхоза предложила вымостить, благоустроить старую дорогу так, чтобы стало удовольствием ходить по ней, а на этой тропке, мол, вырастет отличная сахарная свекла. Мысль была принята с энтузиазмом, а когда чутурянам что понравится, они не жалеют ни денег, ни сил своих. И вот зашелестели зеленые полосы вдоль старой дороги, обсадили ее фруктовыми зарослями в семь рядов так, чтобы путникам от ранних черешен и до поздних лесных ягод было чем полакомиться. Был вырыт на полдороге новый колодец, и сама цепь и ведро были новыми, а спуски и подъемы были засыпаны щебенкой, чтобы машины могли добираться до райцентра в любую погоду.
Чутурянам все это очень понравилось. Они с большой охотой обсаживали дорогу, и рыли колодцы, и возили на повозках гравий из дальних каменоломен, да только ходить на станцию они продолжали по той же старой тропинке. Даже, казалось, ходить туда они стали чаще и охотнее, чем прежде, и тогда сельские власти призадумались: а с чего это их так потянуло туда?
Выяснять все это начали прямо, без обиняков, как и полагается в нашем открытом и честном мире. Некоторое время всех направляющихся в Памынтены или возвращающихся оттуда расспрашивали, за какими это делами они тащатся туда, но полученные ответы оказались совершенно непригодными для какой-либо классификации. Их было, этих причин, ровно столько, сколько было людей, да к тому же чутуряне, хоть и задумывались часто над своей жизнью, избегали говорить о своих делах. Они жили просто, зная, что никому нет дела до того, что у них там на душе творится. Властям важно только, чтобы они план выдавали да хлеб вывозили, остальное их не интересовало. А между тем этого остального было много, оно болело и жгло, и чутурянин, когда ему уже становилось невмоготу, собирался и шел в Памынтены.
Постепенно паломничество в Памынтены охватило все степные деревушки. Таскались туда и стар и млад. Ездили на машинах, на мотоциклах, тряслись на телегах, а чаще всего плелись пешочком, напрямик, каждая деревня по своей тропинке. Они приходили и долго блуждали по базару, смотрели, как дымятся высокие трубы сахарного завода, заглядывали в учреждения, толкались в кооперативных магазинах, встречали и провожали поезда на вокзале и все это время присматривались, прислушивались к окружающей их жизни. Нужны были новости, нужно было выяснить, что будет завтpa. Крестьянин не может оставаться в полном неведении относительно своего будущего, и если он сегодня не знает, чем будут завтра заняты его руки, и что он получит за их труд, и что можно будет приобрести за то, что он получит, - если всего этого он не знает, то его жизнь сплошное мучение.
В деревне ничего не выяснишь - там все зависит от погоды. Уродит поле дадут, не уродит - не дадут, а тут, в Памынтенах, все было иначе. Тут если не за целый год, то хоть за один месяц можно было быть спокойным, зная, что такого-то числа тебе будет получка, и вот степные плугари начали постепенно перебираться сюда, покидая обжитые их дедами и прадедами земли. Оставляли они свои деревушки как-то легко, без излишних переживаний. Не целовали на прощание стены отчих домов, не голосили, не брали на память горстки родной земли. Все происходило просто, обыденно, только, пожалуй, неожиданно. Вот он ходит, степной колхозник и вкалывает вовсю, и повинуется во всем бригадиру, и по вечерам уютно треплется с соседями, и отчитывает детей за плохую отметку, а на другой день чуть свет, погрузив в машину все добро и устроив там жену и ребятишек, выезжает со двора, забыв закрыть за собой калитку.
Долго, и день и два, стоит та калитка открытой, с кипой просунутых почтальоном газет, а дни идут, почтальон все носит их, все сует меж досками, и только тогда деревня узнает, что человек продал дом и уехал. Уехал потому, что за десять лет работы на свиноферме у него не было ни одного выходного дня. Работал днем и ночью, летом и зимой, а когда раз в месяц навещал домашних, то и жена и дети чуждались его, потому что вместе с ним проникал в дом запах той фермы, на которой он трудился. Зарабатывал хорошо, и премиями его не обходили, и почету было много да только опостылело все. Десять лет он ждал - может, в семье свыкнутся, может, изменится что, десять лет он искал в одиночку какой-нибудь выход, но ничего не смог найти и уехал.
