Кто услышит коноплянку? - Лихачев Виктор (читать книги онлайн полные версии txt) 📗

Впрочем, ответ Киреев знал давно, с той самой ночи, когда пил горькую на кухне в обществе таракана. Чувство одиночества, оставленности возникает при наличии особой значимости, которую обычно придает себе человек, выделяя себя, видимо, из всего мира. Это и была гордыня, как понимал ее Киреев. Пережив ужас ожидания смерти, терпя боль физическую, он на своей маленькой кухоньке сделал единственно правильный выбор: смирился. Нет, не с болезнью своей страшной, не с болью, рвавшей его тело, он смирился с тем, что не является центром этого мира. Смирение принесло примирение. На кухне Киреев был готов увидеть брата своего в таракане... И вот сейчас Михаил пожинал плоды той ночи. Он ощущал себя частью этой огромной пустыни, раскинувшейся вокруг. Такой же важной и изначальной, как лягушки в невидимом пруду, упоительно и громко певшие свои брачные песни; как сова, бесшумной тенью пролетевшая над его головой; как эта луна, величавая и спокойная, лившая серебристый свет и на каждую травинку-былинку, и на него. От нахлынувшего умиления слезы выступили на глазах. "Почему так, - думал Киреев, - луне не жалко своего света, лягушкам - дарить свои ликующие песни всему миру, а мы всю жизнь что-то считаем, рассчитываем, копим. Помним, кто нас обидел, с удовольствием вспоминая свои добрые дела, забываем о делах плохих или даже оправдываем их. Взвешиваем, прикидываем, умножаем, а надо просто... как эта луна: струить свет. И благодарить, благодарить, благодарить. За то, что мы живем, за то, что мы часть этого прекрасного, величественного, удивительного мира. Благодарить Творца". В эту минуту Киреев ни на секунду не сомневался: такой прекрасный и удивительный мир не мог возникнуть сам по себе. Хаос не может породить гармонию, душа - страдающая и ликующая, ранимая и мятущаяся существует. И его мучения, сомнения, его любовь и ненависть не могут быть результатом физиологических процессов, происходящих внутри организма. Вот сейчас ему так хорошо, хотя тело продолжает страдать. Так кому тогда хорошо? Душе! Именно она, его душа, и ощутила на себе то, что называется благодатью.

И Киреев продолжал делать открытия. Он полулежал, облокотившись на рюкзак и надев на себя все, что у него было. Михаил был одновременно и частичкой, крошечной, почти невидимой, этого мира, и его созерцателем. Тихим и благодарным. Оказалось, что ночная жизнь не менее насыщенна, чем дневная. Никак не хотели угомониться лягушки. Вот из рощи на поляну вышла лиса. Она то бесшумно бежала по серебристой траве, то останавливалась, прислушиваясь и принюхиваясь. Зверек прошел буквально в десяти шагах от Киреева - и не заметил его! Киреев был счастлив, как ребенок. Он любовался и грацией нежданного гостя, и красотой его шкурки, но, самое главное, Михаил понял, как надо существовать в этом мире, понял в одну секунду, в один миг: тихо и бережно, прикасаясь к нему, как к сосуду из самого хрупкого хрусталя, как к только что родившемуся ребенку. Вот сейчас ему меньше всего хотелось бы напугать этого чудесного зверька. Киреев словно окаменел, даже сердце стало биться тише. И лиса не заметила его, не почувствовала своим звериным чутьем. Будь Киреев охотником, он мог легко убить зверька, но сейчас сама мысль об убийстве показалась бы ему чудовищной. Лиса побежала дальше, так и не узнав, что только что повстречалась с человеком. А человек вспоминал, как вслушивалась лиса, как она бесшумно шла по траве, вспоминал эти движения и даже попытался повторить кое-что: Киреев часто-часто задышал носом, будто принюхиваясь. Он это делал так старательно, что у него закружилась голова. Но зато минут через пять ему показалось, что он почувствовал сырость, исходившую справа от него. Что там - влажный луг? Болотце? Ручей? И в этот момент оттуда донеслось скрипуче-ворчливое "крэкс! крэкс! крэкс!" Надо же, коростель! Значит, дошел, бродяга, до родных мест? Или тебе идти еще дальше на север? Сразу вспомнилась Лиза. И Софья. Воспоминание доставило Кирееву удовольствие. Он даже смутился: красивая девушка с густыми темными волосами, голубыми глазами и тонкой шеей с пульсирующей жилкой, наверное, давно забыла его. А вдруг нет? Тогда, в пустой квартире, ему было легко и просто с ней общаться. А сейчас девушка будила в душе Михаила какие-то неведомые чувства. Или прав Александр Грин: над каждым из нас сильна власть несбывшегося. Власть крепкая и печальная. Могла ли при других обстоятельствах Софья Воронова стать для него больше, чем просто знакомой? "Фантазии несбывшегося" - Киреев вздохнул. А коростель не унимался. И теперь в раскатистое и звонкое тысячеголосое лягушачье "ква" вливалось скрипучее и меланхоличное: "крэкс", "крэкс", "крэкс".

Сон не приходил, видимо, слишком долго Киреев спал сегодня днем. Впрочем, не сегодня, а уже вчера. Михаил достал карту. И хотя названия деревень были набраны очень мелким шрифтом, лунный свет позволял читать карту без усилия. Итак, он находится где-то вот здесь. До Мишенского часа полтора-два ходу, дальше Белев. От него, по логике, через Манаенки и Арсеньево надо было идти домой. Болхов остался позади. "Неужели еще позавчера утром я беседовал с отцом Владимиром, думал Киреев. - А кажется, это происходило неделю назад". И прошел он прилично. Киреев продолжал внимательно изучать карту. На юго-западе находилась знаменитая Оптина пустынь. Заманчиво, конечно, но слишком уж в сторону. Но почему-то и на Манаенки поворачивать после Белева не хотелось. Что, вошел во вкус дороги? Или он в глубине души боялся, что возвращение в Старгород будет началом конца? Киреев перевернул несколько страниц. Что там к северу от Белева? Чекалин, бывший Лихвин. Киреев знал, что это - самый маленький город в России. Очень древний город. Никогда раньше Михаилу не доводилось бывать в тех местах. Решение пришло будто само собой. От Белева до Лихвина не больше двух дней пути, почему не сходить? А оттуда можно идти через Одоев - еще один старинный город. Можно будет зайти к Ивану Васильевичу Папунену, директору местного музея, очень хорошему человеку... Киреев даже испугался своих планов: как он, однако, осмелел! "Не больше двух дней пути, почему не сходить?" Не слишком ли ты, друг, быстро вошел во вкус? Гляди, как бы не пожалеть. Но ведь он действительно прошел более сорока километров - разве это мало? Болхов вон там, сзади, где-то за горизонтом - и он, Киреев, прошел этот путь пешком. Нет, гордости не было - только удовлетворение от сознания того, что работа сделана хорошо. Его, Киреева, работа... Один мудрый человек говорил, что каждый поступок имеет силу. Особенно, если совершать его так, как будто это - последний поступок в жизни. Эта дорога может быть последней дорогой Киреева в жизни... На востоке, на самом краю лазурью засветилась тонкая полоска неба. Через час начнется восход. Надо хоть немного поспать. Михаил отложил карту и лег на землю, сложив руки на груди, как покойник. Замер. Сквозь слипающиеся веки мерцали огоньки дальней деревеньки. Ему завтра туда предстоит идти. Опять ошибка... Не завтра - сегодня. Огоньки то сливались, то рассыпались звездочками. Холодно. Засыпая, Киреев представил, что эти огоньки - напоминание для него о том, что где-то есть люди, есть уютное человеческое жилье. А еще огоньки - маячки для путников, сбившихся с пути. Наверное, там, в этих жилищах, живут славные, добрые люди... Они отдыхают после трудового дня... Пусть им будет хорошо... Чьи это стихи... про огонек? Рубцова? Спасибо, скромный русский огонек,

За то, что ты в предчувствии тревожном Горишь для тех, кто в поле бездорожном

От всех друзей отчаянно далек, За то, что, с доброй верою дружа,

Среди тревог великих и разбоя Горишь, горишь, как добрая душа,

Горишь во мгле... Киреев спал и не слышал, как рыжий зверек, возвращавшийся с охоты, осторожно подошел к нему и принюхался. Лиса с опаской посмотрела на человека, в любой момент готовая дать стрекача. Но человек либо крепко спал, либо умер. Зверек постоял еще немного - и не спеша побежал в рощу. * * *

Первой проснулась Юля. Надо бы разбудить ребят, но она не решилась. Юля боялась. Московские знакомые вряд ли бы узнали в сжавшейся в автомобильном сиденье и нахохлившейся, словно птица, женщине прежнюю Юльку. От Гнилого и Бугая исходила какая-то давящая сила. Не раз и не два она ловила их недвусмысленные взгляды. Пока ее защищал Шурик, пока их сближало общее дело. А если Киреев ускользнул от них, как он делал все эти дни? Кто будет крайним в неудаче, кого сделают козлом отпущения? Или, правильнее, козой? Юля не хотела об этом думать. Шурик? Селиванова не могла не видеть, как он подобострастно смеется тупым шуткам Гнилого, как всячески выказывает ему уважение. Почему? Странный: еще вчера в Болхове он вел себя по-другому. Сегодня же Шурик вскользь намекнул ей, что эти "быки" не доверяют ему и только покровительство Кузьмича спасает его от ревнивого недружелюбия Гнилого, считающего Юлькиного друга незаслуженно высоко стоящим в иерархии банды, а себя, наоборот, столь же незаслуженно обойденным... Бугай, случайно или нет, вдруг рассказал о том, как снимался в порнухе где-то в Подмосковье. По сценарию он, одетый в маску свиньи, должен был убивать водителя сломавшейся в лесу легковушки, а затем насиловать и убивать его спутницу. Только все в том фильме было по-настоящему. Бугай рассказывал, смакуя подробности. Гнилой хохотал, Шурик все спрашивал, обращаясь к Бугаю: "А ты?" Юля же представила, что должна была чувствовать женщина, пусть даже она была проституткой, промышлявшей на Ленинградском шоссе, когда ей перерезали горло...