Том 8. Стихотворения. Рассказы - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" (книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
Анна Сергеевна заахала:
— Ах, какой ужас! Зачем вы нас здесь повели! Мне этот эстонец ночью будет сниться. И зачем вы это рассказали!
Лиза сказала досадливо:
— Мама, как же ему не рассказать, когда его об этом просят!
Лизу всегда утомляла деланная экспансивность и кокетливость ее матери.
Бубенчиков говорил оживленно, как что-то радостное:
— Многие теперь боятся ходить в парк вечером.
— Да и днем жутко, — сказала Анна Сергеевна. — Знала бы, так не стала бы и билета брать.
— Ну, я бы и сама взяла, — отвечала Лиза.
Козовалов сказал злорадно:
— И молодая баронесса не приехала нынче летом.
— Почему? — спросила Лиза.
— Боится, что эстонцы разозлятся и станут мстить, — объяснил Козовалов. — Потому и билеты надо брать, — боятся пускать всех.
— Вовсе не потому, — заспорила Лиза, — прежде всех пускали, так подходили к самому замку и все цветы обрывали.
— Ну, уж ты, спорщица! — сказала Анна Сергеевна, — всегда все лучше всех знаешь.
Вечером, встретившись с Паулем Сеппом, Лиза спросила его:
— Почему повесился этот конюх? Неужели из-за какой-то баронской лошади?
— Да, из-за лошади, — отвечал Пауль Сепп.
— Но неужели же это правда? — спрашивала Лиза. — Что же с ним могли сделать? Ведь мы же не во времена крепостного права живем!
Пауль Сепп спокойно отвечал:
— Управляющий — немец.
— Ну так что же? — с удивлением спросила Лиза.
— Немцы народ аккуратный, не простит, — сказал Пауль Сепп.
И ясные глаза его зажглись мгновенною злостью.
Как-то совсем неожиданно стали говорить, что скоро будет война. С жадностью читали газеты. Злое нападение Австрии на Сербию и явное потворство ей со стороны Германии раздражали многих. Возрастало негодование против Германии. Припоминали, что Германия держала уже много лет всю Европу в состоянии неуверенности в завтрашнем дне и заставляла всех делать чрезмерные усилия для вооружений. Вскрылась нараставшая в течение долгих лет вражда к надменным и заносчивым пруссакам. Уже и местные нотабли, аптекарь и булочник (он же содержатель пансиона) объявили, что они — не немцы, а эстонцы; до сих пор они это тщательно скрывали.
Появились указы о мобилизации, сначала частичной, а потом и общей. Дачники читали расклеенные объявления и толковали их, кто как умел.
Вот и война объявлена. В газетах, которые пришли вечером, было напечатано о германском наглом ультиматуме России. А к ночи Бубенчиков, съездив на велосипеде на станцию, привез важные новости. Он вошел торопливо на закрытую стеклянную террасу дачи Старкиных, где сидели за чайным столом Лиза, Анна Сергеевна и Козовалов со своею матерью. Здороваясь, он объявил испуганно и радостно:
— Германия объявила нам войну. Франц-Иосиф умер.
Анна Сергеевна всплеснула руками и воскликнула:
— Ну вот, дождались, досидели! Ужас, ужас!
— Немцы, может быть, здесь высадятся, — говорил Бубенчиков, — здесь крепости нет, и флота у нас нет, они сюда и пойдут, и отсюда на Петербург.
Говорил это, как что-то радостное.
— Ужас, ужас! — повторяла Анна Сергеевна. — Что же с нами будет?
Козовалов говорил:
— Нет, немцы придут с юга и разрушат железную дорогу. А что с нами будет, это покрыто мраком неизвестности. Впрочем, кто уцелеет от неприятельских снарядов, тому, надо полагать, немцы ничего особенно плохого не сделают: народ культурный.
Лиза не верила ни в десант, ни в разрушение железной дороги. У нее было спокойное и смелое сердце чисто русской девушки. Она любила Россию и потому верила, что Россия победит. Она говорила:
— Немцам здесь не дадут высадиться. И до нашей железной дороги им не дойти.
Мать спорила:
— Как же не дойдут, Лизочка, если из Восточной Пруссии на нас три армии двигаются! Ведь это во всех газетах написано!
Лиза спокойно возражала:
— Да ведь и наши армии есть!
— Ну, где же нашим! — говорила мать, — немцы сильнее, у них все мужчины на войну пошли.
Бубенчиков говорил:
— Немцы быстротой возьмут. Наши не успеют опомниться, как уже немцы подойдут к Петербургу. Не даром же вокруг Петербурга окопы роют и все деревья рубят.
— Так-таки все? — насмешливо спросила Лиза. — Зачем же это?
— Ну, это по военным соображениям, — сказал Бубенчиков. — Ну, я пойду. Надо нашим сказать и Лихутиным.
Бубенчиков наскоро попрощался со всеми и побежал по дорожке темного сада.
— Газета! — досадливо сказала Лиза.
Бубенчиков обошел всех своих знакомых.
Дачники заволновались. До утра ходили по деревне и сообщали друг другу невесть откуда пришедшие слухи, один другого невероятнее.
На другой день с утра Анна Сергеевна говорила о том, что надобно поскорее уехать в Петербург. Лизе не хотелось. Она говорила:
— Такая хорошая погода! Что мы будем делать в Петербурге?
— Нет, нет, укладываться и уезжать! — с выражением растерянности и ужаса на лице говорила Анна Сергеевна. — Пока еще впускают в Петербург, а потом уж ни впускать, ни выпускать не станут. А если сейчас поедем, так успеем еще, даст Бог, и из Петербурга уехать.
Лиза досадливо спрашивала:
— Куда же еще ехать, мама?
Анна Сергеевна отвечала:
— В Вологду, в Нижний, подальше куда-нибудь.
Лиза засмеялась. Спросила:
— Что же, ты думаешь, они и в Москву придут?
Анна Сергеевна сказала упавшим голосом:
— Ах, Лизанька, это — только вопрос времени.
Лиза с удивлением всмотрелась в испуганное лицо матери. Сказала укоризненно:
— Ну, мама, и трусиха же ты!
Анна Сергеевна заплакала и сказала:
— Лиза, я не хочу, чтобы прусский солдат меня прикладом пришиб.
Лиза пожала плечами и подошла к окну.
Ясное небо, простодушные цветы на клумбах, невозмутимый мир высоко-зеленеющих деревьев, — ясная, милая жизнь, и влитая в нее мудрая близость успокоительной, глубокой смерти, — а рядом, здесь, эта ненужная, жалкая трусость! Как странно!
Лиза увидела из окна проходившего мимо сада по узкой меже за рожью их хозяина. Он смирный и добродушный. Любит пиво, но никогда не буянит. Боится он войны или нет?
Лиза быстро вышла к нему. Спросила:
— Андрей Иваныч, вы на войну идете?
Хозяин снял шляпу, поклонился. Сказал:
— Нет, я — ратник, до меня еще не дошла очередь. Без меня много народу.
— Андрей Иваныч, а что, если немцы придут? — спросила Лиза.
Толстый, рослый эстонец засмеялся и сказал:
— Мы их сюда не пустим. Я возьму ружье и один сто немцев убью.
Лиза закричала матери в окно:
— Мама, мама, послушай, что он говорит!
Анна Сергеевна только махнула рукою.
Когда Лиза вернулась, Анна Сергеевна ходила по комнате и повторяла:
— Ужас, ужас! Все равно, здесь жить нельзя. Наши или чужие, все равно, придут солдаты, поселятся на нашей даче, а нам велят уходить.
Пошли гулять перед вечером, — Лиза с матерью, молодые люди. Зашли в эстонскую лавочку, под предлогом купить Жорж-Бормановского шоколада. На самом же деле Анне Сергеевне хотелось доказать Лизе, что оставаться здесь нельзя, потому что всех лошадей возьмут, и у лавочника тоже, и не на чем будет товары возить, да и до станции не на чем добраться: опоздаешь уехать теперь, — сиди и умирай с голода.
Хитрый эстонец лавочник, как всегда, посмеивался. Он уверял, что за лошадей дают меньше, чем они ему самому стоили. Лиза не верила.
— Зато, — говорила она, — вам их зимой кормить не надо, а весной новых купите.
Эстонец говорил, хитро посмеиваясь:
— У кого плохие лошади, тому выгодно, а я потерял.
— А товар-то есть? — спросила Анна Сергеевна.
— Теперь есть. Скоро не будет, — отвечал эстонец.
Анна Сергеевна с торжеством поглядела на дочь. Бубенчиков предлагал купить побольше шоколаду:
— Будем варить шоколадный суп.
— Нет, не надо, — сказал Козовалов, — у нас ворон много, я стрелять буду.
Анна Сергеевна обиделась.
