Том 4. Творимая легенда - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" (бесплатные книги полный формат TXT) 📗
— Государыня, а имя того дракона, который стережет ваш лазурный грот, вы знаете? И знаете, чего он хочет? Чего он ждет? Чему он радуется и чего боится?
Не поворачивая к ней головы, глядя прямо перед собою, тихо-тихо, точно сама себе отвечая, сказала Ортруда, улыбаясь печально:
— Дракон, стерегущий так прилежно мой лазурный грот, кто он и чего он хочет? Ах, я не знаю! Но чувствую давно его ровное еще дыхание и роковую его ко мне близость. Тяжелый взор его не смыкающихся ни на одну минуту очей, змеиных очей, все чаще тяготеет на мне. Может быть, близок день, когда моей крови захочет дикий зверь и положит косматую, громадную лапу на мою грудь, и вопьются в мое сердце его когти, острые и беспощадные.
Странно и неверно улыбаясь, тихо и нерешительно сказала Афра:
— Говорят… Вздорные, может быть, слухи… Говорят, народ так беден, так много земли в руках у немногих богатых землевладельцев, рабочие на фабриках и в шахтах получают так мало, — и те, и другие мало надеются на парламент! В Пальме говорят все чаще, что возможно восстание. И скоро.
Ортруда слушала молча. Когда Афра остановилась, Ортруда вопросительно взглянула на нее, чувствуя в ее словах недоговоренность. Афра продолжала еще тише и нерешительнее:
— Быть может, эти добрые люди, которых вы сегодня встретили, занимаются иногда тайною перевозкою оружия из-за границы.
— О! — живо воскликнула Ортруда. — В тех мешках, которые я у них видела, не могло быть ружей или пулеметов. Они были для этого слишком малы.
Афра спокойно возразила:
— Могли быть патроны.
Ортруда засмеялась. Сказала:
— Это было бы недурно.
Потом, наклонясь к уху Афры, шепнула:
— Я тоже не очень верю в парламент.
Афра улыбнулась. Ортруда продолжала громко:
— Но этот мальчишка Лансеоль! Его лицо снова и снова вспоминается мне, неотвязчивым наваждением знойной красоты, ранней страсти. О, пусть бы смерть пришла ко мне в таком прекрасном облике, — я сказала бы ей радостно: здравствуй, милая смерть!
— Нет, государыня, — страстно возразила Афра, — не обрадовала бы ее красота того, кто жаждет жизни, так жаждет, как вы и как я.
— Вот, мы жаждем жизни, — тихо говорила Ортруда, — и она приходит к нам очаровательная и увлекает нас в сладкое кружение любви и восторга. Но стоит за порогом снова из мертвых воскресший прекрасный обольститель, зовущий к познанию истины. И я зову: о, приди ко мне на заре утренней или вечерней, приди ко мне, светоносный, озари предо мною мир, дай мне понять вечный сон тихо возрастающих деревьев, и сонную, благоуханную любовь розы, и слепую любовь птиц, — и умереть!
С неожиданною нежностью сказала Ортруда это страшное для людей слово — умереть. И грустны и нежны были ее глаза.
— Правда, государыня, — полувопросом сказала Афра, — что любовь всегда приводит к нам печаль и легкий призрак смерти. Когда истинно любим, не боимся умереть. И, может быть, их три сестры роковые, — сон, смерть, любовь.
— Да, — сказала Ортруда, — ирония судьбы в том, чтобы это было так.
Ортруда и Афра спустились по дороге почти к самому морю. Тихо шли тихим берегом. Тихо говорили о том, что волнует душу.
Успокоены были волны, и смутный гул их был ровен и благостен. Переливами лазурных красок сияла поверхность моря до тонкой черты горизонта, где иная, светлая, восходила над морем лазурь, объемля мир безмерностью высокой синевы. Зеленовато-белые скалы сверкали на солнце. То убегали от воды, то к самому придвигались пенистому шуму легких волн. Ярко белел в синеве морской чей-то близкий, быстрый по легкому ветру парус.
Ортруда говорила:
— Я счастлива, Афра. Мне кажется иногда, что уж я достигла вершины счастья, и уже идти выше нельзя, — некуда и незачем. Сесть бы мне в лодку, наставить бы парус, в открытое море уплыть бы, утонуть бы в лазурной бесконечности, — умереть бы мне теперь, в эти минуты, умереть бы мне безмерно счастливою, любимою, молодою и прекрасною.
И на лице Афры были восторг и страдание.
Глава тридцать восьмая
За скалою, на повороте дороги, Ортруда и Афра увидели совсем близко деревню. За зеленою листвою деревьев весело краснели ее черепитчатые кровли. Пыль крутилась по дороге порою, а когда она падала, гладкие, крупные плиты деревенской улицы блестели на солнце и казались почти белыми. Вниз от деревни к морю и по другую сторону вверх у скатов скал лепились виноградники. Вдали виднелись островерхие башенки сельской церкви — там, на скале, за домами, — и она казалась легкою, светлою, задумчивою. Казалось, что от нее и к ней были быстрые полеты острокрылых птиц и тревожные их вскрики.
Несколько поодаль от деревни, ближе к берегу залива, стоял красивый школьный домик. Распахнув широко все свои окна, занавесив их от знойных взоров Дракона белизною навесов и стены все изукрасив разноцветным узором изразцов, он казался игрушкою, даром чьей-то прихотливой и щедрой руки. Веселая роща зеленела около школы, закрывая школу от деревни и от пыльной дороги.
В заливе купались дети перед тем, как опять идти в школу после двухчасового обеденного перерыва. Слышны были еще издалека их голоса и серебряно-звонкие смехи. В лазури ясных волн кипело золото их гибких тел, и брызги от их проворных ног были радужною пеною. Чья-то лодка шла к берегу качаясь, потому что кудрявый шалун ухватился за ее борт и влез отдохнуть на ее влажном и теплом дне.
В государстве Соединенных Островов, где любили детей очень, школы для них устраивали красивые и удобные. Заботились о том, чтобы в школьных зданиях было много воздуха и света. Двери их никогда не запирались перед родителями и родными школьников, и даже перед посторонними. Когда ожидался интересный урок, то часто и старые приходили послушать. Учебные пособия и книги, какие бывали в школе, не томились в тесных шкапах праздною скукою ожидания того часа в году, когда их достанет учитель: школы были как музеи, — правда, иногда довольно бедные, население Соединенных Островов не было богато, — и были назначены часы, когда можно было смотреть карты и картины, перелистывать справочники и брать для чтения книги.
Да и что же двери и стены! Теплый, мягкий климат Соединенных Островов давал возможность заниматься с детьми чаще на открытом воздухе, чем в стенах, — и рощи около этой школы слышали больше уроков, чем увешанные таблицами стены ее классной комнаты.
Ортруда остановилась на дороге близ деревни. Сказала Афре:
— Этот домик за рощею, мне кажется, школа. Мне хочется зайти в нее. Астольф пока отправится верхом домой и приведет мою лошадь, а мы зайдем в школу. Или нет, Астольф, пусть лучше пришлют коляску.
Астольф вскочил на лошадь и быстро умчался, уводя с собою и лошадь Афры. Афра улыбалась как-то нерешительно. Точно хотела возразить что-то. Но сказала:
— Конечно, отчего же не зайти, если вам это угодно. Вы отдохнете. Если не боитесь неприятных встреч.
— Почему неприятных? — возразила Ортруда. — Я люблю моих добрых соотечественников. Притом же здесь, кажется, некого встретить, кроме детей да их учительницы. Здесь, как и в горах, меня не узнают, и все это будет забавно и весело.
— Да, — сказала Афра, — все равно, этикет давно и основательно забыт. Старые дамы в Пальме будут иметь еще один повод для того, чтобы осторожно и почтительно побрюзжать.
— О, что мне до того! — спокойно сказала Ортруда. — Я давно догадываюсь, что титулованные дамы-патронессы Дома Любви Христовой и их почтенные мужья меня сильно недолюбливают.
— Ее величество, — начала Афра.
Ортруда живо перебила ее:
— О, я знаю, что мама любит меня очень. Это в ней уживается — пристрастие ко всему этому ее антуражу и нежная любовь ко мне. А я, милая Афра, люблю простую жизнь и простых людей. Как дочь немецкого пастора, я люблю идиллии.
— Иногда, — возразила Афра. — Но когда бушует буря и молнии пересекаются в небе, тогда в королевском замке просыпается в чьей-то груди дикая душа валкирии; прекрасная женщина, красотою подобная Деннице, бежит, неистовая, разметав свои косы, на верх северной башни, там сбрасывает свои одежды и стоит нагая, поднявши напряженные стройные руки. Тогда, как и теперь, она меньше всего думает о том, что скажут о ней в Пальме.
