Необычайные приключения на волжском пароходе - Толстой Алексей Николаевич (книги онлайн полностью бесплатно TXT, FB2) 📗

- Аа-а...

- Все русские такие...

- Аа-а...

- Мои сведения: у него большие знания, прекрасный работник, считается энтузиастом. Беспартийный. Его очень ценят. Но в личной жизни - окончательно запутался между двумя бабами. Эта его теперешняя, - Шурка, - безработная девчонка с биржи труда... Бросил из-за нее жену с ребенком, - вы их видели, они в четвертом классе... А теперь, кажется, не знает, как ему от этой Шурки отделаться...

- Какая грязь! По вашим сведениями - негр открыл ему секреты?

- Хопкинсон жил всю зиму на квартире Родионова, работал в его лаборатории... Все было очень засекречено.

- Нужно точно узнать - известны ли грязному профессору открытия Хопкинсона...

- Слушаюсь...

- Мы должны уничтожить все следы... Сюда идет человек с закрытым глазом. Он мне не нравится.

Действительно, лениво подходил Гусев. Руки в карманах галифе, верхняя часть туловища - голая, на ногах туфли. Эсфирь Ребус захлопнула жалюзи. Ливеровский закурил трубку. Гусев сел под его окном. Спросил, не повертывая головы:

- Задача была: угробить их совсем или только чтобы они не поехали с этим пароходом? (Ливеровский за его спиной, не выпуская трубки, ухмыльнулся двумя золотыми зубами). Вы один сбросили эти ящики или был сообщник?

Ливеровский молча вынул из пиджака бумажку и поднес к глазам Гусева. Тот взял, прочел:

- "Иосиф Ливеровский. Вицеконсул республики Мигуэлла-де-ля-Перца"... Так... Это где это?

- Республика Мигуэлла-де-ля-Перца, коей я имею счастье состоять гражданином и вице-консулом, - помещается в Южной Америке между Парагваем и Уругваем.

- Понятно, - сказал Гусев. - Сами-то - русский?

- Конечно...

- У Деникина воевали?

- Разумеется.

- Теперь на шпионской работе?

- Это зависит от точки зрения.

- Угробить вас можно?

- Коротки руки.

- Ну, а две оторванные пуговицы от вашего пиджака. (Гусев внезапно повернулся.) Пуговички от этого вашего пиджака (показывает) я нашел вчера между ящиками...

- Пуговицы? - удивленно проговорил Ливеровский, оглядывая себя. - Все целы... Терпеть не могу роговых пуговиц... Видите, из альбумина...

- Так... Когда переставили пуговички-то?

- Да вчера же вечером и переставил.

Разговор был полностью исчерпан. Гусев поднялся:

- Пойдем позавтракаем. - Швырнул пуговицы в Волгу, ушел.

Ливеровский рассмеялся и захлопнул жалюзи. Появились москвичи. Все - в белых штанах, в морских картузах.

Хиврин говорил:

- Я еду осматривать заводы, строительство... У меня задуман большой роман, даже есть название - "Темпы".. Три издательства ссорятся из-за этой вещи...

Пасынок профессора Самойловича, выставил с борта на солнце плоский, как из картона, нос, проговорил насморочно:

- В Сталинграде в заводских кооперативах можно без карточек получить сколько угодно паюсной икры...

- А как с сахаром? - спросил Гольдберг.

- По командировочным можно урвать до пуда...

- Тогда, пожалуй, я слезу в Сталинграде, - сказал Хиврин. - Я хотел осмотреть издали наше строительство, чтобы получить более широкое - так сказать, синтетическое - впечатление.

Парфенов, еще более румяный и веселый, подошел к москвичам, указал рукой на берег:

- Видели? В прошлом году здесь было болото. А гляди, что наворотили! На версту: железо, бетон, стекло,.. Из-под земли выросло... Резиновый комбинат... А вон за буграми - дымит гигантское на все небо - вторая в Эсесер по мощности торфяная станция... И - то же самое - два года назад: болото, кулики, комарье... Вот как...

Тем временем профессор Родионов пробирался по четвертому классу в поисках Нины Николаевны. Она умыла Зинаиду, вернулась на корму и заплетала девочке косу.

Зинаида вертела головой, следя за чайками.

- Зинаида, стой смирно...

- Мама, птицы.

- Вижу, вижу... Не верти же головой, господи...

- Птицы, мама...

На корме, под висящей лодкой, среди тряпья, медных тазов, кастрюль, сидели цыгане, похожие на переодетых египтян. На покрышке трюма - русские: пятидесятилетний мужик со звериным длинным носом, утопшим в непричесанных усах, без шапки, на босых ногах - головки от валенок. Рядом - дочь, мягкая девка в ситцевой кофте, линялая полушалка откинута на шею. Ей не то жарко, не то беспокойно: поминутно вынимает из соломенного цвета волос ярко-зеленую гребенку, чесанет и опять засунет. По другую сторону отца - человек в хороших сапогах, в сетке вместо рубахи, чисто выбритый, все лицо сощурено, локти на раздвинутых коленях, - видимо, ему не доставляет удовольствия нетерпеливое движение берегов: едет по делу. Поодаль - четвертый мужик, с болезненно-голубоватым лицом и лишаями на лбу. Лениво надрезает ржавым ножиком заплесневелый хлеб, жует, с трудом проглатывая. Наверху, на палубе первого класса, стоят американцы - Лимм и Педоти, с биноклями и путеводителем.

- Я спрашиваю - для чего русским такие неизмеримые богатства? - говорит Педоти. - Кусок черного хлеба и глоток воды их, видимо, вполне удовлетворяют... Несправедливо, чтобы дикий, безнравственный и неприятный народ владел подобными запасами энергии.

- Вы правы, мистер Педоти: несправедливо и опасно...

- И у нас легкомысленно не хотят понять все размеры этой опасности...

Профессор Родионов появился на корме. Нина Николаевна оглянулась на него, чуть-чуть нахмурилась.

- Вот где ты, - сказал он.

- Да, как видишь... (Взяла дочь за плечи и решительно повернула к нему.) Зина, это - папа, ты не забыла его, надеюсь?

- Ляля здравствуй. - Он присел перед дочерью; она насупилась, отодвинулась к матери в коленки. - Деточка милая, ты помнишь папу? Заморгал. Нина Николаевна, отвернув голову, глядела на облако. Начала моргать и Зинаида, опустились углы губ. Тогда Нина Николаевна сказала: Зинаида, пойди с папой на палубу...

- Лялечка, пойдем кормить птичек, чаечек...

Нина Николаевна пододвинула девочку к отцу; Зинаида задышала. Он взял ее на руки, поцеловал и, оглянувшись на мать:

- А ты, Нина, не пройдешь наверх?

- Нет...

- По-моему, нам нужно очень, очень как-то поговорить...

Она отвернулась. Профессор ушел с Зинаидой на руках.

Заросший мужик со звериным носом, ни на кого не глядя, сказал натужным голосом:

- Пятьдесят лет работаю... Я не трудящийся? Это - как это, по-вашему? (Человек в сетке и хороших сапогах, крутанув головой, усмехнулся.) По какой меня причине голоса лишают?

- А по той причине, что ты - кулак.

- А это что? (Показывает ему руки.) Мозоли, дружок...

- Креститься мне на твои мозоли?

- Перехрестишься, - трудовые...

- Врешь, - кулацкие...

- Тьфу! - плюнул заросший мужик. - Дятел-толкач... Разве такие кулаки-то?

- Вот то-то, что такие...

- Книжник ты, сукин ты сын!

Тогда дочь его, мягкая девка, сморщилась, ущипнула отца за плечо:

- Да что ты, тятенька? Я тебе говорю - молчи...

- Нет, не такие кулаки-то... Я из навоза пятьдесят лет не вылезаю... Хлеб мой небось жрешь, не дависся...

- Это вопрос, - взглянув на него холодно, ответил человек в сетке. Может, я и давлюсь твоим хлебом...

- Врешь!.. Дунька, врет... - И бородищей прямо в лицо колхознику: Объясни мне эту политику...

- Голоса тебе сроду не дадим, потому что ты - отсталое хозяйство и ты кулак как класс... Батраков сколько держал?

- Ну, держал... А тебе какое дело... Что ты мне в душу лезешь!

Дунька, сморшась, опять ущипнула отца за плечо:

- Да что ты, в самом деле? Я тебе говорю - молчи...- И человеку в сетке: - Чего ты с ним разговариваешь - он выпимши...

На верхней палубе появилась Шура. Навстречу ей вывернулся Ливеровский. Приподнял шляпу:

- Мы, кажется, ехали в одном вагоне.

- Чего? (Споткнулась, но вид Ливеровского был настолько предупредителен, что Шура приняла знакомство.) Я вас тоже видела...

- Знаете, - отдыхает глаз - глядеть на такую счастливую парочку.