Сорочинская ярмарка(Совр. орф.) - Гоголь Николай Васильевич (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT) 📗
Тут в самом деле послышался какой-то неясный звук, весьма похожий на хрюканье свиньи; все побледнели… Пот выступил на лице рассказчика.
— Что? — произнес в испуге Черевик.
— Ничего!.. — отвечал кум, трясясь всем телом.
— Ась? отозвался один из гостей.
— Ты сказал?..
— Нет!
— Кто ж это хрюкнул?
— Бог знает, чего мы переполошились! Ничего нет!
Все боязливо стали осматриваться и начали шарить по углам. Хивря была ни жива, ни мертва.
— Эх вы, бабы, бабы! — произнесла она громко. — Вам ли казаковать и быть мужьями! Вам бы веретено в руки, да и посадить за гребень! Один кто-нибудь, может, прости Господи… под кем-нибудь скамейка заскрипела, а все и метнулись, как полоумные!
Это привело в стыд наших храбрецов и заставило их оборотиться. Кум хлебнул из кружки и начал рассказывать далее:
— Жид обмер; однако ж свиньи на ногах длинных, как ходули, повлезали в окна и мигом оживили плетеными тройчатками, заставя плясать его повыше вот этого сволока [2]. Жид — в ноги, признался во всем… Только свитки нельзя уже было воротить скоро. Пана на дороге обокрал какой-то цыган и продал свитку перекупке; та привезла ее снова на Сорочинскую ярмарку, но с тех пор уже никто ничего не стал покупать у нее. Перекупка дивилась, дивилась и, наконец, смекнула - верно виною всему красная свитка: не даром надевая ее, чувствовала, что ее все давит что-то. Не думая, не гадая долго, бросила в огонь — не горит бесовская одежда!.. «Э, да это чертов подарок!» Перекупка умудрилась и подсунула в воз одному мужику, вывезшему продавать масло. Дурень и обрадовался; только масла никто и спрашивать не хочет. «Эх, недобрые руки подкинули свитку!» Схватил топор и изрубил ее в куски. Глядь — лезет один кусок к другому, и опять целая свитка! Перекрестившись, хватил топором в другой раз, куски разбросал по всему месту и уехал. Только с тех пор каждый год, и как раз во время ярмарки, черт со свиною личиною ходит по всей площади, хрюкает и подбирает куски своей свитки. Теперь, говорят, одного только левого рукава недостает ему. Люди с тех пор открещиваются от того места, и вот уже будет лет с десяток, как не было на нем ярмарки. Да нелегкая дернула теперь заседателя от…
Другая половина слова замерла на устах рассказчика: окно брякнуло с шумом; стекла, звеня, вылетели вон, и страшная свиная рожа выставилась, поводя очами, как будто спрашивая: «А что вы тут делаете, добрые люди?»
VIII
…пiджав хвiст, мов собака
Мов Каiн, затрусив увесь;
Из носа потекла табака.
— Ай! ай! ай! — отчаянно закричал один, повалившись на лавку в ужасе и болтая на ней руками и ногами.
— Спасайте! — горланил другой в отчаянии, закрывшись тулупом.
Кум, выведенный из окаменения вторичным испугом, пополз в судорогах под подол своей супруги. Высокий храбрец полез в печь, несмотря на узкое отверстие, и сам задвинул себя заслонкою. А Чеверик, как-будто облитый горячим кипятком, схвативши на голову горшок, вместо шапки, бросился к дверям и, как полоумный, бежал по улицам, не видя под собою земли: одна усталость только заставила его уменьшить скорость бега. Сердце его колотилось, как мельничная ступа; пот лил градом. В изнеможении, готов уже был он упасть на землю, как вдруг послышалось ему, что сзади кто-то гонится за ним… Дух у него занялся…
— Черт! Черт! — кричал он без памяти, утрояя силы, и чрез минуту без чувств повалился на землю.
— Черт! Черт! — кричало вслед за ним, и он слышал только, как что-то с шумом ринулось на него. Тут память от него улетела, и он, как страшный жилец тесного гроба, остался нем и недвижим посреди дороги.
IX
Ще спереду ж так, и сяк:
А ззаду, ей же, ей, на черта!
— Мне какое дело? — проворчал, потягиваясь, лежавший подле него цыган, — хоть бы и всех своих родителей помянул!
— Но, ведь, так закричал, как будто давят его!
— Мало ли чего человек не соврет спросонья!
— Воля твоя, хоть посмотреть нужно. А выруби-ка огня!
Другой цыган, ворча про себя, поднялся на ноги, два раза осветил себя искрами, будто молниями, раздул губами трут и, с каганцем в руках (обыкновенною малороссийскою светильнею, состоящею из разбитого черепка, налитого бараньим жиром), отправился, освещая дорогу.
— Стой! Здесь лежит что-то. Свети сюда!
Тут пристало к ним еще несколько человек.
— Что лежит, Влас?
— Так, как будто бы два человека — один наверху, другой внизу. Который из них черт, уже и не распознаю!
— А кто наверху?
— Баба.
— Ну, вот, это ж-то и есть черт!
Всеобщий хохот разбудил почти всю улицу.
— Баба взлезла на человека… Ну, верно, баба эта знает, как ездить! — говорил один из окружавшей толпы.
— Смотрите, братцы! — говорил другой, поднимая черепок от горшка, которого одна только уцелевшая половина держалась на голове Черевика, — какую шапку надел на себя этот добрый молодец!
Увеличившийся шум и хохот заставили очнуться наших мертвецов, Солопия и его супругу, которые, полные прошедшего испуга, долго глядели в ужасе неподвижными глазами на смуглые лица цыган. Озаряясь светом, неверно и трепетно горевшим, они казались диким сонмищем гномов, окруженных тяжелым подземным паром во мраке непробудной ночи.
X
Цур тобi, пек тобi,
сатаниньске наважденiе!
Ярмарка зашумела. Овцы заблеяли, лошади заржали; крик гусей и торговок понесся снова по всему табору, и страшные толки про красную свитку, наведшие такую робость на народ, в таинственные часы сумерек, исчезли с появлением утра.
Зевая и потягиваясь, дремал Черевик у кума под крытым соломою сараем, между волов, мешков муки и пшеницы, и, кажется, вовсе не имел желания расстаться с своими грезами, как вдруг услышал голос, так же знакомый, как убежище лени — благословенная печь его хаты, или шинок дальней родственницы, находившийся не далее десяти шагов от его порога:
