Суер - Коваль Юрий Иосифович (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
Потом что-то шелестело, хрустела галька, сипел песок, но я не открывал глаз, пока Пахомыч не сказал:
- Сошлися!
И я открыл глаза.
Перо ветра, конечно, улетело.
Пальмы брякали кокосами.
Нищие тянули руки.
Суер раздавал червонцы.
Я шел к шлюпке.
Глава LXXII. Стакан тумана
Ух, какое огромное облегчение почувствовал я, когда мы наконец отвалили от этого тяжелейшего острова. Гора с плеч!
И матросы гребли повеселее, и Суер глядел в океан платиновым глазом, лоцман Кацман отирал просоленный морем лоб, Пахомыч споласкивал граненый стакан, перегнувшись через борт.
- Слушай-ка, Пахомыч, - сказал я, - откуда у тебя туман-то взялся?
- Туман у меня всегда при себе, - отвечал старпом, доставая из внутреннего жилетного кармана объемистую флягу (так вот что у него все время оттопыривалось! А я-то думал - Тэтэ!). На этикетке написано было "ТУМАН", 55 копеек:
Т - трудноусвояемый
У - умственноудушающий
М - моральноопустошительный
А - абалдительный
Н - напитк.
- Напитк? - утомленно переспросил я. - А "О"-то куда подевалось?
- А "О", господин мой, вы как раз и выпили, находясь в состоянии помрачения. Не желает ли кто распить и остальные буквы?
- Можно, - сказал Суер. - Немножечко "А". Тридцать пять грамм, на самое донышко.
- А мне "ЭН", - согласился и лоцман. - На два пальца.
- А вам, юнга?
Юнга промолчал. Он вообще как-то поник, замолк, иссяк.
- Что с вами? - ласково спросил старпом. - Нездоровится? Глоток тумана вполне поможет. Это проверено.
- Я здоров, - отвечал юнга, - но немного расстроен. Дело в том, что там, на острове - мой бедный папа.
- Там? Папа? И вы промолчали?
- Растерялся... Да и вы были слишком заняты туманом и этим бегством от самого себя.
- Что же теперь делать? - спросил Суер, оглядывая нас. - Возвращаться?
- Не обязательно, - сказал юнга, - я только посмотрел на него, и достаточно.
- Но вы уверены, что это ваш отец?
- Конечно, сэр. Вот его портрет, всегда при мне, - и юнга достал из-за пазухи золотой медальон, на котором изображен был человек вроде бы с усами, а вроде бы и без усов.
- Не пойму, - сказал старпом, - с усами он или без.
- Вот это-то и есть главная примета, - отвечал юнга. - Мне и мама всегда говорила. Главная примета папы: так это не поймешь - с усами он или без.
- Надо возвращаться, - сказал капитан, - все-таки должен же сын поговорить с отцом, тем более с такою приметой. Дело за тобой, друг мой, - и капитан глянул мне в глаза, - в силах ли ты вернуться?
- Я не в силах, - отвечал я, - но и не вернуться тоже нельзя. Ненавижу этот остров, но потерплю. Пахомыч, друг, еще хоть полстакана.
Глава LXXIII. Сидящий на мраморе
Нашим возвращением островитяне были потрясены не меньше, чем крепдешином в небе.
Действительно, ведь так же не бывает: подающий подает, проходит мимо и обычно не возвращается. А тут вдруг вернулись. Да неужто целковые раздавать?
Не раздавая, однако, никаких целковых, ведомые медальоном, мы просекли строй нищих и подошли к мраморному камню, вокруг которого собрались особо грязные и жалкие собиратели подаяний. Они однообразно скулили:
- Подайте, кто сколько может... Подайте, кто сколько может... Подайте, кто сколько может...
кто сколько может...
сколько может...
На мраморном же камне сидел человек, который эту фразу, отточенную веками, трактовал иначе:
- Подайте, кто сколько НЕ МОЖЕТ.
Такой поворот идеи несколько обезоружил нас, и лоцман даже забормотал:
- Да как же так, ребе, откуда же мы возьмем?
- Действительно, - поддержал я Кацмана, - скажите, равви, как это я МОГУ подать столько, сколько НЕ МОГУ?
- Очень просто. Рубль вы можете подать?
- Могу.
- А двадцать?
- Ну, могу.
- Без "ну", без "ну", дорогой благодетель.
- Могу, - сказал я, скрипя зубами.
- И без скрипенья зубов, пожалуйста.
- Пожалуйста, - сказал я, убрав скрипенье. - Вот двадцатка.
- Э, да двадцатку вы можете, а я прошу, сколько не можете.
- Это сколько же?
- Да я-то откуда знаю? Ну, скажем, сотню.
- Куда? Чего? Это уж вы хватили. Сотню... да я и денег-то таких в глаза... нет, никак не могу...
- Ну, а если поднапрячься?
- Нет.
- А если дико-дико перенапрячься?
- Нет, нет и нет!
- А вы в глубину-то души загляните. Загляните и поглядите, чего там, в глубине-то вашей? Есть ли сотенка?
Повинуясь какому-то магнетизму, исходящему от этого человека, я действительно заглянул в глубину своей души и нашел там, прости меня Господи, парочку сотен. Доставать их, конечно, не хотелось, но тогда чего я, как дурак, ввязался в эту философию?
- Могу, - сказал я. - Пару сотен могу, но уж не больше.
- А тыщу?
- Ну, это уж вы вообще... откуда? Тыщу чего? Рублей? Долларов? Пиастров?
- А если б ты все продал? - ввязался неожиданно лоцман Кацман. - Набрал бы небось тыщонку.
- Дружба с вами, лоцман, стоит значительно дороже, - обиделся я. Вопрос: кто даст такие деньги?
- Я не дам, - сказал капитан и развел нас с лоцманом мановением пальца. - Позвольте теперь и мне задать вопрос. Я прекрасно понял фразу: подайте, кто сколько НЕ МОЖЕТ. В этом, наверно, и есть смысл истинного подаяния. Но - бывало ли такое? Подавал ли вам кто-нибудь? Получали ли вы просимое?
- Бывало, подавали, получал, - кратко ответил сидящий на мраморе.
- Часто?
- Примерно раз в два года.
- И что это за люди, подающие столько, сколько НЕ МОГУТ?
- Вполне достойные люди.
- Но все-таки: возраст, пол, образование?
- Всякий раз - это уникальный случай, - уклончиво отвечал сидящий на камне.
- Ну расскажите же, это так любопытно.
- В каждой профессии есть свои секреты, - усмехнулся сидящий на мраморе. - А потом, вы как будто из комиссии по расследованию. Приплыли на своем "Лавре", испоганили небо крепдешином, да еще рассказывай, кто мне сколько подает. Скажу одно: тот, кто слышит мою просьбу о подаянии, всегда задумывается о своих возможностях, как умственных, так и морально-материальных. Все!
И сидящий на мраморе прикрыл очи.
- Нет, не все, - парировал вдруг Пахомыч. - У нас есть еще вопрос, очень и очень важный. А именно: нам бы хотелось знать, С УСАМИ вы или БЕЗ?
Глава LXXIV. Усы и невозможное
