Наследники (Роман) - Ирецкий Виктор Яковлевич (читать бесплатно книги без сокращений TXT) 📗
Уличные газеты озаглавили это интервью “Норвежка Карен Хокс — спасительница Европы” и поместили ее портрет, переданный по радиоскопу.
Вот теперь история с Гольфстремом получила, наконец, ту пошловато-бульварную форму, — красавица, демонический датчанин, Пернамбуко, тайная запродажа, — при помощи которой политическое событие европейской жизни проникло в цитадели мещанского равнодушия и вызвало истерический трепет у базарных торговок, горничных, парикмахеров и биллиардных маркеров. Что там закат цивилизации, Стилихон и Аэций, Каталаунская битва!
Слова олеографичной красавицы Карен Хокс, жертвующей неустойкой, были понятней и прозвучали на кухнях и базарах, как Роландов рог в Ронсевальских теснинах.
“Нас всех запродали Америке! Долой Америку!” И то слово, которое давно уже лелеяли в своих душах вершители европейских судеб, — министры, банкиры и промышленники, — яростно мечтавшие отделаться от цепких лап неумолимого заатлантического кредитора, было впервые произнесено на улице: война!
Вершители судеб отлично знали свою паству, и сценарий, ими сочиненный, был разыгран без запинки. Теперь, когда этот неистовый кавардак уже позади, всякому должно быть ясно, что стремительный ход европейской комедии — три дня! — мог направляться твердой рукой одного режиссера. Это он насыщал газеты соответствующим материалом! Это он подбавлял жару, усиливая темпы, и накалял воздух той остервенелостью, при которой человек не замечает, произносит ли он собственное слово или подсказанное ему. И, зная наперед, что он собирается подсказать оголтевшему простолюдину, режиссер заранее привел в боевую готовность новую непобедимую Армаду, тихо и незаметно вывел ее из портов и полным ходом безбоязненно двинул ее к берегам Америки, вполне уверенный, что уличный крикун все это одобрит.
Так оно и случилось. Когда на площадях завопили «Война!», огромнейший флот из 164 вымпелов — английских, французских, немецких, норвежских, итальянских — под начальством английского адмирала — уже приближался к тому самому месту, о котором героическая Карен любезно сообщила кому следует и которое за неделю до этого было так тщательно исследовано, обнюхано и общупано гидрографами, инженерами, артиллеристами и наиученнейшими зоологами. В то же самое время у Панамского канала внезапно вынырнули из тумана шесть быстроходных крейсеров, достали откуда-то десяток брандеров и заградили выход. Этим путем весь североамериканский флот, развлекавшийся игрой в оловянные солдатики где-то у Калифорнии, был обречен на полное бездействие.
По существу, это была только морская демонстрация, ибо ни одного выстрела не было сделано, но в течение четырех дней эта демонстрация именовалась войной. Вашингтон, не успевший опомниться, достаточно струсил и после 12-часового молчания выслал к врагу 8 парламентеров. Их очень любезно приняли на броненосце “Dexterity”, что означает “Ловкость”.
Это было прекрасное зрелище. Американцы его запомнили на всю жизнь: “Dexterity” стоял в тридцати ядрах от заградительного острова, который ради такого случая был под водой освещен огромными электрическими лампами. В почтительном отдалении, выстроившись правильным кругом, замерла непобедимая Армада, в которую втирались колыхавшиеся айсберги. Парламентеры в водолазных костюмах опускались на дно, щупали полипняки и тут же под водой пожимали плечами.
Совещание было непродолжительным. Мирные переговоры продолжались всего четыре дня. К восьми парламентерам присоединилось еще шесть человек, в том числе три банкира. Последние вдруг вспомнили, что мирные переговоры обычно происходят на какой-нибудь нейтральной территории и предложили Мексику. Надо ли рассказывать, что их никто не слушал? К тому же, как известно, время — деньги. И те, которые установили этот принцип, должны были ему подчиниться и подписали соглашение, в силу которого подводный остров, преграждающий течение Гольф-стрема, немедленно уничтожается. Но беда была, конечно, не в этом. Следовал еще скромный post scriptum. Был еще один пункт договора, как будто очень мало вытекавший из всего предыдущего, однако представители Европы держались за него цепко, как обезьяны за ветки пальмы. Он гласил: невыплаченные с 1920 года долги Англии, Франции и Италии настоящим договором аннулируются. Банкиры лезли на стены… Впрочем, какие же стены бывают на броненосцах? Ну, значит, они лезли на мачты, почесывали лысины, давились собственной слюной и — договор подписали.
После этого все суда расцветились флагами. Гремела музыка. Ухали салюты. И, чтобы довершить свое гостеприимство, веселые европейские моряки решили развлечь своих гостей невиданным зрелищем.
“Dexterity” отошел в сторону. Кинооператоры защелкали, как андалусские кастаньеты. Адмирал махнул британским флагом. И тогда внизу, в пучине, раздался гул, за ним другой и над темно-синей поверхностью Гольфстрема грузно вздыбилась огромная водяная гора. Она шумно проклокотала в воздухе, напоила его брызгами и расцветила его гигантским снопом радужных искр. Затем, точно обессилев от собственной тяжести, водяная гора рухнула в виде необъятной кучи желтоватых кружев. Кружева стремительно расплылись во все стороны, ударились о борта всех судов, схлынули назад и с ворчливым рокотом медленно поплыли по старому извечному пути — к берегам Норвегии.
Это действительно было прекрасное, редкое зрелище. С этим согласились даже янки. Единственное, что им не понравилось — слишком дорогая плата за вход. И верно: с них взяли немножко дорого.
Всем известно, что было потом, — заканчивала копенгагенская газета. Целых полгода по всей Европе неистовствовал бешеный карнавал. Во всех видах (при посредстве шоколада и папирос ее имени) прославляли красавицу Карен, присудили ей Монтионовскую премию, нобелевскую премию мира, многократно сжигали на площадях чучело Янки-Дудль, детей учили ненавидеть страну Беспокойного Дьявола и произносились огнедышащие речи о непоколебимости международного права. И только после шести таких сумасшедших месяцев точно выяснилось, что вся эта история — величайший из блефов, до которого мог додуматься лишь сатана. Небольшая искренняя книга нашего соотечественника, известная сейчас каждому грамотному человеку, разъяснила весь беспроигрышный макиавеллизм Англии: ни Соединенные Штаты, ни Дания не имели к воздвигнутому острову ни малейшего касательства; Англия знала об этом, но делала вид, что не знает и, прикрываясь священным знаменем права, справедливости и прочей риторики, сознательно натравила Европу на своего неумолимого кредитора, обвинив его в тяжком нарушении заповедей восьмой и десятой. А чтобы как-нибудь объяснить, зачем понадобилось Соед. Штатам отгонять Гольфстрем к берегам Гренландии, принадлежащей датчанам, Англия не пожалела маленькой Дании и обвинила ее в том, что она заключила с Вашингтоном тайный договор. К счастью, во время карнавальной суматохи о Дании не подумали и забыли ее наказать.
Но когда эта книга появилась и всем стала понятна злостная мистификация, было уже поздно. Вексель 1920 г. уже не существовал. Европа чувствовала себя свободной от долгов и вкушала радость безмятежного бытия, как вкушает ее мот, запутавшийся в долгах и вдруг узнающий о внезапной гибели своего главного кредитора вместе с портфелем, где лежали векселя.
Оттого, что вашингтонское правительство вместе с президентом, все время вынужденное признавать возводимую на него вину (иначе за что же было прощать Европе ее огромный долг?), полетело к черту и попало под суд, дело не изменилось нисколько. Бедной справедливости восторжествовать не пришлось, заведомая гнусность и воровство были молчаливо утверждены и это утверждение совершенно наглядно показало еще раз, что Европа прогнила насквозь и для поддержания своего ветхого, источенного червями организма нуждается в обмане».
Автором этой статьи был Натан Шварцман.
Пространное интервью с Карен было одновременно напечатано в утренних норвежских газетах, в английских и французских. В Копенгагене оно появилось в двенадцатичасовом листке, снабженное примечанием редакции, которая прямо указывала, что датчанин, актрисой не названный, не кто иной, как Георг Ларсен, действительно всего только на днях прибывший из Америки. Редакционная заметка, набранная жирным шрифтом, заканчивалась резким обращением к самому Ларсену: «Общественное мнение вправе требовать от вас немедленных объяснений».
