Колдовской цветок (Фантастика Серебряного века. Том IX) - Шишков Вячеслав Яковлевич (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Лыком привязал их себе Яшка, взмахнул и очутился на дубу. На дубу два ворона сидят, их-то и нужно ему, — взял одного, другого, попробовал слезть, а руки заняты, ухватиться не чем. Пробовал в зубы одного брать, да птица большая, глаза заслоняет… Бился, бился, ничего у него не выходит, скоро срок, а надо еще и до озера добежать.
Бесячья порода хитрая, изворотливая, и придумал-таки Яшка, как ему из беды выкрутиться.
Одного ворона он пустил, и уж в поле поймал чернокрылую птицу-грача, — все равно, мол, Водяной не заметит, и понес к Водяному.
Обрадовался Водяной, — двух воронов принес ему Яшка! Зеленые зубы оскалил, целоваться лезет и сует в копыто янтарю кусочек: уж очень доволен.
Подслеповат был старый Водяной и неприметно ему, что надул болотяник.
Посадил Водяной чудесных птиц в клетку и понес к Лесовику в лес.
Жил Лесовик богато в хоромах, — из пней вывороченных срублены хоромы. Подходит Водяной, а страх его дрожью так и прохватывает.
Глядит, а навстречу сам Лесовик, и такой смирный!
— На, достал тебе Соль Земли, отдавай дочку! — а сам смотрит на Лесовика, не узнает: стоит Лесовик и глаза в корни опустил, не ругается.
Подоспела тут дочка-русалка:
— Батюшка Водяной, не сердись, не пыхти. Хорош был со мной Лесовик, хочу у него жить.
У Водяного и клетка из рук и рот до ушей, сказать ничего не может. Давно хотелось ему в мире с Лесовиком жить, и заплакал рахманый: любил поплакать Водяной, и потекли слезы ручьями говорливыми и до сей поры текут под корнями древесными радостные лесные ручьи.
Большая в лесу была радость, — закружились веселые листья, заговорила осина и сама береза в тот радостный день подняла плакучие ветви.
На радостях чуть было про птиц не забыли, да вспомнила дочка-невеста:
— Сегодня всем радость! — и выпустила на волю ворона и ту черную птицу-грача.
И тогда великое чудо приключилось: земля побелела, — побелела земля и перестала родить, как прежде. Приняли цветы, упали вековые деревья и не стало вечного дня, пришла темная ночь.
И никто не знал, откуда беда такая, один знал плут Яшка.
Соль-то Земли в двух воронах таилась, и как одного не стало, умерла земля наполовину.
И летает одинокий ворон, ищет брата и не находит, земля, где на дубу живет брат, шагами не мерена, верстами не измерена, а знает про нее один плут Яшка.
И до сей поры летает печальный ворон, и его печаль темная заслоняет солнце и тогда сходит на землю черная ночь. А когда-нибудь найдет брат родимого брата, и снова загорится яркое солнце, сгинет ночь, и засияет вечный веселый день.
А когда это будет, кто знает, кто скажет? Мне-то не сказать, а вот про то, как Лесовик на Водяного дочке женился, могу.
Долго тогда веселилось Лесное и Водяное, и такое было веселье, и такая была радость, что горе земли всей нипочем показалось, и живут теперь Водяной с Лесовиком в превеликой дружбе и даже один без другого жить не может: где вода, там и лес, а где лес повырубят, там и вода усыхает.
Иван Соколов-Микитов
ЛЕСОВОЕ
Илл. Н. Любавиной и др.
Кто золото и богатство, а я собирал сучки всякие рогатые диковинные, камушки необыкновенные, грибы, что на березовых пнях растут, всякую раструсицу, которую сапогами топчут. А, бывало, этакая заковырка попадется, ну, никакому художнику не изобразить, — самая настоящая чертячья морда, точь-в-точь, как гоголевскому деду над кладом казалась.
Лежали у меня в берестяном кузовке янтарный Мальчик-Пальчик, — в вишневом саду его подобрал, из вишневого клею сам собою склеился, — была горелая кочерга ягиная, та самая, которой Баба-Яга в печке жар загребает, чтобы ловчей лопатой действовать, был Ааронов жезл, чудесно расцветший, и самое удивительное посреди всех богатств моих, — диковинный лесовой Засупоня, сам что еловая шишка, а глаза, как бисеренки.
А подарил мне Засупоню Петушок — Петушок его из еловой шишки и смастерил.
Квакушка-лягушка на бережку греется, о червяках думает. А зовут лягушку Петровной.
Вечер на землю — Петровна в гости.
— Ква! Ква! Ква! Завтра дождь будет! Ква-ква!
— Вы бы потише, Пелагея Петровна, — вежливо просит гусь, — мои гусенятки спят.
— Ква! Ква! Ква!
— Ф-фу, ты, горластая! — шипит гусь, — и нет на тебя угомону!
У Сивого Зайца в лесу именины: зайчиха его Заяда Попаловна именинница. Решил Сивый перед гостями хвастнуть — стол у него полон:
Едят гости, похваливают, ведут разговоры.
— Я, — сопит Михайло, — только у меня вид такой, а я зверь добрый, я своей жизнью доволен, мне только от блох беспокойство.
— Ха! — хи! — хикнула Патрикевна, — от того, что не моетесь, Михайло Михайлыч.
— Некогда, — сопит Медведь, — когда мне мыться! Смеются над Михайлой гости.
— Гу-ук! — на весь стол икнул за бараньей костью Серый Волк.
Евгению Ивановичу Замятину
Живет Засупоня не в лесу, не в поле, на моховой кочке, а кочка посередь болота.
Ночью курлыкает, — слышали? — жа-лоб-но.
Похож Засупоня на еловую шишку, о трех главах, глаза, что бисеринки.
Прилетел весной Журавель от теплой реки, и прямо на Засупонину кочку.
— Пошел вон, я тут гнездиться стану.
И согнал Засупоню.
Пал Засупоня духом, уж не курлычет.
— Я ему отплачу!
А чем отплачивать: рук нет, ног нет — еловая шишка.
— Я ему яйца перепорчу, я ему…
Сказано — сделано: улетит Журавель, а Засупоня к яйцам, над стукает, и пропало яйцо!
Понял Журавель:
— Нечисто место.
Взял Журавель в клюв, что было, перенес на новое место.
— Пропадай ты пропадом, несчастное место!
А Засупоне того и надо: у Засупони кочка.
И закурлыкал еловый по-вешнему, — слышите?
Михаилу Михайловичу Пришвину
У Лешего в гостях Медведь сидит. Смерть надоел, а не выгонишь — ведьмедь.
Ну и придумал Леший уловку.
— Не угодно ль вам заячьей капустки попробовать, Ми-хайло Михайлович?
Известно, Медведь о капусте слышать не может, а тут смолчал.
— Ну что ж, — говорит, — съем, пожалуй.
И пришлось Лешему на стол заячье кушанье ставить, а Медведь сидит и сидит.
«Вот, — думает Пеший, — леший какой! Как бы мне его выкурить?»
И начинает этак — сам на дверь смотрит:
— Подумайте, Михайло Михайлович, как народ необразован. Сегодня утром пришли ко мне из Лядищ две девочки: «Дяденька, — спрашивают, — нет ли у тебя медвежьего сальца, у матери голова болит».
— Ну, — Медведь понял, — мне, кажется, пора: засиделся.
