Passe Decompose, Futur Simple - Савицкий Дмитрий Петрович (онлайн книга без .txt) 📗
- Вы наверное имели в виду, - начал молодой человек голосом унылым и томным, но в этот момент зеркальные двери гостиной разлетелись и, ни на кого не глядя, в залу вломился толстый, выше среднего роста, изрядно широкоплечий и сильно плешивый человек. Подтягивал брюки, он пересек голубую в розовых разводах лужайку ковра, извлек из пепельницы сигару и лишь тогда, осыпая пеплом распахнутый, в кофейную полоску, пиджак, горчичного цвета жилет и мятые парусиновые ботинки, повернулся к присутствующим.
- Люсьен, пальчики Ванды ожили и опять впились в рукав Бориса, голос ее наполнился нежным дребезжанием, - вот наш русский писатель, ты помнишь? о котором я тебе столько... Он собирается...
- Коллега! - протянул пухлую, но цепкую руку, животом наезжая, Гаро-старший. - Рад, чрезвычайно рад... Давно вы к нам из ваших степей? Сидели мы как-то с Бабелем. В "Ротонде"... Прекрасно, кстати, говорил по-французски. Бабель. Я его уговаривал остаться... Степи... И он мне говорит, что по весне вся степь у вас так и пылает маковым цветом. Так сказать опиум для народа в экологически чистом виде... - Так вы пишете? Что же?
- Милейшая Ванда преувеличивает, не без раздражения улыбнулся Борис. Я давным-давно в отставке...
- Возможно ли? спросил Гаро, руки не отдавая.
- Партизанить в литературном подполье - еще куда ни шло, на это меня в Союзе хватало. Но вот так - с открытым забралом...
- Вандочка, что он имеет в виду под этим "партизанить"? - спросил академик. - Опять что-нибудь зарезервированное для славянских душ и страданий?
На безымянном пальце левой руки у него и вправду сиял тяжелый перстень.
- Мы все что-нибудь калякали на родине, - сказал Борис, злясь все больше и улыбаясь все любезнее.
- Форма оппозиции, если угодно. Возможность сбежать, не покидая подвала... Да и с чувством вины полегче. Я имею в виду - из-за собственного бессилия: все же действие!
Гаро клешню разжал, не глядя ткнул сигару в подставленную пепельницу, переморгнув, мутным взглядом вопросительно уставился на Бориса. У него были водянистые на выкате глаза, крупного зерна желтые мешки под ними, и густые, во все стороны торчащие, брови.
Холестерин, почки, давление...
- Франция единственная страна в мире, - сказал Гаро-старший, наконец отворачиваясь,- где каждый чиновник и каждая консьержка мечтают написать книгу. У нас особое отношение к печатному слову. У вас, правда, тоже... Мне, например, всегда казалось, что большевистская ваша затея вся вышла из литературы... А? Что вы думаете? Из плохой литературы. Из никудышной... Из ража ваших свидригайловых, записывавшихся в революцию, как в провинциальный любительский театр!
Они стояли теперь у окна, за которым обваренная полднем, плоско и криво, как плохая декорация, уходила вбок Марбеф.
- Я думаю, что...- начал Борис, но Гаро его не слушал. По складкам его лица шли волны. Гаро рябило. Откуда-то издалека доносился голос Ванды, она то исчезала, то появлялась опять, ее передвижения сопровождались веселыми сквозняками, колыханием штор, запахами кухни.
- Так вы мне не сказали... Откуда вы к нам? С брегов Невы? Из ваших еловых джунглей? - спросил Гаро, доставая золотисто-переливчатый платок, и взмокший лоб оттирая. Расфокусированные глаза его медленно набухали грустью. Ишемия? Дышит с присвистом. Не хватает энергии. Вверх-вниз. Живет перебежками.
- Из Москвы.
- Давно?
- Скоро тринадцать.
- Собираетесь возвращаться?
- Может быть... Впрочем, вряд ли... Куда?
* *
Стол был накрыт в соседней комнате: по южному выбеленной, с прозрачной солнечной шторой, с бледными охровыми пейзажами Прованса в тускло-золотых барочных рамах. Сияло серебро чайников и канделябров на комоде, сияли приборы на столе, завиток венецианского зеркала в улитку закручивал крошечную ультрамариновую радугу. По застекленному фотопортрету Ванды тридцать лет, шезлонг южной виллы, лист винограда и Грегори Пек, вылезающий из бассейна - ползла пчела.
Вошла Крыся-Зося, неумело, с плохо скрытым выражением ужаса на личике, неся фарфоровую супницу с гаспаччо.
Лед глухо звенел, звенели подвески люстры на горячем сквозняке, шуршало платье Ванды. Борис, разворачивая накрахмаленную салфетку на коленях, сквозь танцующие пятна света на стене увидел вдруг выгоревшее поле ржи, дрожащий силуэт фермы, одинокое облако в бледном небе и в ноздри ему ударил запах дорожной пыли и деревенских цветов. - Чешир, наехало слово. Подобные наслоения происходили с ним постоянно. - Двойная экспозиция, сказал бы Ким.
Салфетка под тройным подбородком, глаза, как два свежих плевка, друг знаменитых мертвецов, советник министров и банкиров, секретарь комиссий по распределению и оказанию, владелец правого журнальчика левого направления Люсьен Гаро посредством серебряной ложки вливал себе в рот свернувшуюся кровь гаспаччо.
- Мне говорили,- хлюпал он, не отрывая глаз от тарелки, - что в анналах вашей словесности существует некая порно-поэма удивительных достоинств. Он отерся салфеткой, раскрошил хлеб и вдруг окаменел, припоминая.
-Лукас Щи? Мука Льдищев? Статский советник... Юсупов мне переводил... Клод ЛеПети - ребенок по сравнению! А какой гротескный юмор?!
Не дожидаясь ответа, он продолжал:
- В молодые годы я издавал с приятелем эротическую серию en octavio с рисунками монпарнасских друзей. От греков...
- До варягов,- закончил за него Борис.
- Не понял? - задрал густую бровь Гаро.
- Люсик,- встряла Ванда, - Борис твой неистовый поклонник. Ты же знаешь, как тебя ценят в России. Он давно мечтал с тобой познакомиться и расспросить о..., для...
- Ага... - поднял ложку Гаро. Знаменитый клоун, придурковатый скоморох медленно просыпался в нем. Пудра и блестки сыпались в тарелку и на скатерть, конфетти и обрывки серпантина... Меж лопаток его, прорастая, надувался горб. - Ага!
-Тем более,- продолжала Ванда, при каждом слове дергая головой, Скажи сам! - повернулась она к Борису, но тут же продолжила: - Тем более, что он пишет о тридцатых годах. О Тцара, Андре, о всей вашей банде.. Я ему говорю: расспроси Люсьена...
Гаро положил ложку, поднял лицо и, недовольно посмотрев на Бориса, потянулся за вином. Скосив глаза, он уставился на этикетку. Chateau Cheval-Blanc. Семьдесят седьмого года рождения. Наверняка осталось от какой-нибудь пирушки. Сама Ванда ничего крепче минеральной не пила.
Гаро осторожно поставил бутылку на место и, разглядывая с колен на пол соскользнувшую салфетку, показал Борису загорелую плешь:
- Что ж, конечно... К вашим услугам. Чем быть... Чем могу...
Из бархатных подушек видного Борису через зеркало дивана глухо завопил телефон. Крыся-Зося, наклонившись над аппаратом, выставила розовые ляжки и кружева исподнего. Господин Гаро, выпрямившись и мощно жуя, через второе зеркало, глядя не отрываясь туда же, куда и Борис, морща лоб, словно пытаясь вспомнить забытое, продолжил:
- Валяйте, не стесняйтесь. Стариков нужно атаковать в лоб. Если с флангов - они валятся на пол.
... Хлебную золотистую мякоть винной кровью запивая.
Борис неловким движением выложил нагревшийся в руке "олимпус" на скатерть.
- Я хотел бы...,- начал он. Но Гаро остановил его, подняв руку.
- С Бретоном мы разругались еще до войны. Из всей этой кодлы остался лишь Супо. Кто именно вас интересует?
- Эрве Вальдбург...
- Bien joue... Не помню, кто сказал - life is a sigh between two secrets. По нашим мерзким временам я бы переделал бы это на - "a yawn between two secrets.... " Хотите с этого и начнем?
-- Госпожа,- по-польски сказала служанка, не разгибаясь, - Никола спрашивает не оставил ли он в спальне записную книжку?
- Я посмотрю,- так же по-польски ответила Ванда, вставая. Никола - был Гаро-младший.
- Есть много способов давать уроки русского,- подумал Борис. - Правда это ограничивает словарь. Однако, quelle courage!
На подоконник за танцующей шторой с треском сел голубь, втянул короткую шею и тут же, крылоплескуя собственному страху, улетел.
