Акварельный портрет - Кнорре Федор Федорович (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗
В детдом союза речников я ее отдать отказалась. Я в ту пору на грузовой пристани в конторе работала. Так мы и продолжали с ней, с маленькой, жить вдвоем. Ананасов, шоколадов не видели, а сыты были, жили опрятно... Вот и дожили... врозь с Лелечкой третий год...
Ольга Ивановна замолчала, машинально протянула руку, взяла стакан и, подставив его под самоварный кран, начала наливать чай.
Все время, пока говорила Ольга Ивановна, Митя сосредоточенно старался представить себе лицо девушки с акварельного портрета, и наконец оно совсем у него слилось с рассказом о ее жизни, и ему стало грустно.
Они помолчали некоторое время, думая каждый о своем. Потом Митя, продолжая свои мысли, проговорил вслух:
- Да, удивительное дело: приедешь в какой-нибудь город, поживешь короткое время, сделаешь кучу фотографий, а уезжаешь - и думаешь, как мало все-таки узнал о жизни, о людях... Встал ко мне под аппарат человек, улыбнулся, сказал несколько слов и пошел дальше. А какая его судьба будет, что в нем самое главное и чем отличается он от всех других?.. Сие на самой моей светочувствительной пленке не отражается...
Ольга Ивановна его не слушала. Митя понял: разговор уже не склеить и, распрощавшись, ушел к себе в комнату. Там он сейчас же улегся поудобнее, так что и матрос с приветом из Порт-Артура, и невзрачная девочка, сложившая тонкие ручки на переднике с карманами, и акварельный портрет были у него прямо перед глазами.
"Так вот у этого окошечка, значит, ты сидела, - говорил себе Митя, вышивая павлиньи перышки, когда туманились и слепли уже эти твои бедные серые глаза, потом разбирала неумелыми пальцами "Лунную сонату", что до сих пор лежит рядом с брошенными тут кем-то грубыми рукавицами. И здесь плакал в одиночестве по ночам машинист закопченного волжского буксира, твой Никиша, после твоей смерти..." С нежной грустью он смотрел и смотрел на портрет и все думал: ах эти старые портреты девушек, которые давно уже состарились, умерли!.. И тебя давно нет на свете, и все-таки ты вот глядишь на меня из потускневшей рамочки, и готовая возникнуть улыбка чуть приоткрывает тугие, влажные губы, точно ты вот-вот готова вскрикнуть от радости, нетерпеливо вглядываясь удивленными серыми глазами в твое давным-давно миновавшее будущее.
Кто знает, сколько никем не востребованной силы, любви и таланта перекипало, растрачивалось зря в домишках этих слободских переулков? Какие порывы к широкому вольному свету, какая жажда лучшей жизни, какие душевные богатства бесследно гасли в темных посадских тупиках под гиканье пьяных купцов в монтекарлах?..
О каких красивых, великолепных людях мы так ничего и не узнаем никогда? Даже того немногого, о чем я только догадываюсь, наслушавшись болтовни твоей старушки сестренки, глядя на твой портрет, милая ты, сероглазая!..
На следующий день кончался срок командировки Мити, и в кармане у него лежал уже билет на вечерний пароход. Рано утром, едва выйдя за калитку, он заметил, что у соседей напротив, где жил старик, посвятивший его в тайну Монтекарловского переулка, происходит что-то необычное.
Прямо на зеленой травке во дворе стоял обеденный стол, тюфяки и свертки стеганых одеял лежали тут же на сундуках, горшки с геранями и столетниками рядами выстроились на скамейке у ворот, и шелковый абажур настольной лампы высовывался из ведра. Сам старик сидел за столом, как именинник, в зеленой фетровой шляпе, при галстуке, и потел на припеке о большим узлом на коленях.
Напротив него сидела пожилая женщина и тоже держала узел на коленях и еще кошку, высовывавшую усатую морду из кошелки. Какой-то паренек, стоя на стремянке, отключал электрические провода от дома.
- С отъездом? - крикнул Митя.
Старик, узнав Митю, чуть поклонился, насколько позволял узел, упиравшийся ему в подбородок.
- Дожидаем машину! Отбываем к более современной жизни!
Митя, задержавшись на минутку, снял старика с узлами и кошку, потом снял паренька с проводами и, торопливо попрощавшись, побежал дальше: недоделанных дел у него на последний день, как всегда, оставалось многовато...
Вечером к Ольге Ивановне неожиданно явились гости: Леля со своими товарищами.
- Это что за новости, тетенька? - входя, громко сказала Леля и сморщила нос. - Табачищем у тебя пахнет! Кавалера себе завела?
- А что ж, и завела! - вызывающе ответила Ольга Ивановна. - И варенье дарит. Каждый день по банке!
Лелина бывшая одноклассница и подруга Нина Аргамакова взяла банку и, разглядывая ее на свет, одобрительно пробормотала:
- А что? Ничего кавалер. Не очень изобретательный, а старательный.
Парни, курившие у раскрытой двери террасы, тихонько рассмеялись. Двоих из них - рыжего Генку и ушастого Зайкевича - Ольга Ивановна знала давно: они уже четвертый год работали вместе с Лелей в одной строительной бригаде. Третий, кудрявый, белокурый, которого все называли Люша, пришел в первый раз и знаком был Ольге Ивановне только по имени.
Она была взволнована и обрадована приходом Лели. Даже шум и громкие разговоры ей были сейчас приятны, а поэтому она старалась держаться как можно равнодушнее и холоднее, чтобы, не дай бог, не подумали, что она соскучилась без людей, особенно без племянницы, которую за глаза она называла всегда Лелечкой, а в глаза Лелькой.
- Ну что ж, надо вас чаем угостить, - небрежно объявила Ольга Ивановна. - Сейчас самовар поставлю.
- Ни в коем случае! - тихо и решительно сказал Люша, отнял у нее из рук самовар и понес на крыльцо.
- Постой, погоди хватать! - сварливо приговаривала Ольга Ивановна, не отставая от него ни на шаг. - Привыкли со своими бульдозерами, а самовара, может, в жизни в руках не держали!
- Держали! - так же коротко и решительно ответил Люша и, ловко вытряхнув остатки углей, налил воды, закрыл крышку и собственным перочинным ножом начал стругать щепочки на растопку. Убедившись, что он дело знает, Ольга Ивановна принесла и молча вручила ему трубу.
- Пошли в твою комнату, бывшую, - попросила Нина. - Сыграешь нам что-нибудь на пианино.
- Давненько что-то не брала я в руки шашек! - ответила Леля.
Войдя первой в комнату, она зажгла лампу с розовым абажуром в форме тюльпана, подошла к пианино и засмеялась:
- Вот они, оказывается, где! Я их тут забыла, а думала, стащил кто-нибудь! - Она приподняла двумя пальцами, чтобы не испачкаться, брезентовые рукавицы с верхней крышки пианино и осторожно уронила их на прежнее место.
- Это твой отец? - спросил Гена, разглядывая фотографию матроса из Порт-Артура.
- Сто раз спрашивал, - не оборачиваясь, ответила Леля. - Дедушка, а не отец.
- Точно, я вспомнил. А девочка с кармашками, в передничке - это мама? Точно. Видишь, все помню!
- Вы лучше обратите внимание, как лампа поставлена: как раз чтобы выгодно освещать портрет, - сказал Зайкевич, стоя перед акварелью.
- Такова сила подлинного искусства, - томно прищурясь, проговорила Нина и тотчас добавила обыкновенным тоном: - Вообще-то у меня этот портрет получился удачненько, но ведь уже больше двух лет прошло, сейчас я бы лучше написала. Складки на вороте как деревянные.
- Не прибедняйся! - сурово сказал Гена. - Что хорошо, то хорошо. Может быть, немножко стилизовано под старинку, не знаю, но улыбка Лелина, хоть сейчас ее сравни с портретом. И глаза так и смотрят.
- Тоже эксперт-дегустатор! - грустно сказал Зайкевич. - На портрете она вовсе не улыбается. А вообще выражение схвачено. Молодец, Нина!
- Мне кланяться? - польщенно проговорила Нина.
- Подвиньте-ка лучше лампу, а то я нот не вижу, - попросила Леля.
Нина подвинула лампу так, что свет упал на ноты и на лицо Лели.
Сидя перед пианино, она внимательно вглядывалась в раскрытую тетрадь, слегка потирая рука и машинально все повторяя:
- Давненько... давненько я не брал...
Нина, облокотившись о край пианино, слегка улыбаясь, смотрела попеременно то на лицо Лели, освещенное розовым светом, то на Лелин портрет, висевший в тени почти прямо напротив. Минуту спустя она быстро обернулась, собираясь что-то сказать Генке и Зайкевичу, но, увидев, что они смотрят туда же, куда и она, только кивнула.
