У дикарей(Рассказы. Совр. орф.) - Носилов Константин Дмитриевич (список книг txt) 📗
Раздался оглушительный рев взбешенного зверя, он встал красиво-грозно на дыбы, но собак уже не было около него, они торопливо отбежали, выжидая удобную минуту.
А пестун, бедный пестун, только озирался во все стороны — так поразило его это нападение собак, так все это было для него неожиданно и странно.
Ясное дело — предстояла редкая охота; мы уже рассыпались было, окружая белых медведей и выбирая себе лучший прицел, когда вдруг картина травли изменилась.
Рядом была открытая вода, звери быстро и незаметно этим воспользовались, и в тот момент, когда мы считали уже охоту начатой, она сразу прекратилась.
Медведи с шумом и плеском бухнули в море. Собаки остановились в недоумении на краю льда и, подбежав к нему, мы только заметили одни круги, — медведи нырнули в глубокую воду.
Только сажен за сто, если не более, показались вслед за тем их белые головы. Увы! они уплывали от нас в открытое море.
Только там, чувствуя себя в безопасности, крупный медведь решился выбраться на лед и посмотреть, кто его так потревожил, и мы с минуту видели редкую картину. Медведь спокойно поднялся на торос пловучего белого льда, взошел на самую вершину остроконечной глыбы и там встал на дыбы, как бы высматривая нас и удивляясь тому, откуда взялись тут люди.
Как он хорош был в бинокль, сколько непринужденности, гордости было в его стоящей на дыбах фигуре. Он — царь этих льдов. Он видел другого царя — человека.
Мы не удержались и приветствовали его салютом из ружей, и громкое эхо раскатилось по морю тихому, разбудив спящую полярную природу.
КЛУША
Около самой нашей зимовки на Новой Земле поселилась клуша.
Разумеется, первым заметил ее появление наш поваренок Мишка, отличающийся такою наблюдательностью, что ему позавидовал бы всякий натуралист.
— Барин, — вбегает он поспешно в мою комнату, — клуша прилетела!.. Ей-Богу, клуша прилетела, сам своими глазами видел ее сейчас над самым нашим домиком.
Стоял еще март на дворе, на нашем острове было еще страшно холодно; кроме солнца, яркого, сияющего, но холодного, ничто еще не напоминало о приближении весны, и радостная весть словно всколыхнула всю нашу зимовку, и мы все сразу выбежали на крыльцо, обрадованные неожиданною вестью, чтобы увидеть этого первого вестника весны…
Действительно, недалеко от нашего полярного домика, на отвесной скале, уже отделившейся от нашего острова, чтобы упасть в море, сидела клуша.
Громадная белая чайка, размером с нашу домашнюю курицу, как только увидала людей и заметила движение около нашего домика, тотчас же снялась со скалы с громким, пронзительным в тишине неподвижного, словно весеннего, воздуха, криком. «Ку-лы, ку-лы-ы, кло-кло», — донеслось ее зычное, громкое и, вместе с тем, как бы радостное клокотание, и она, плавно скользнув с самой вершины скалы, понеслась навстречу нам, размахивая широкими крыльями, и взмыла над нашей зимовкой.
— Клуша, клуша прилетела, — заговорили весело матросы-зимовщики. — Слава Богу, недалеко весна, — ответили другие, и этот крик крупной белой птицы, теперь ныряющей над нами в воздухе, так обрадовал нас, как-будто мы увидали кого родного.
А громадная клуша, отливая на солнце своими голубоватыми крыльями, носилась и носилась над самой нашей колонией с криками, как-будто в свою очередь удивляясь тому, откуда взялись люди в ее отсутствие на этом пустынном берегу, на этом острове, рядом с ее гнездовищем…
Теперь мы вполне рассмотрели ее. Это, действительно, была настоящая клуша, самая крупная из породы чаек на этом острове, самая смелая и сильная из них, которую за что-то иностранцы называют бургомистром. Мы с удовольствием рассматривали ее, когда она бросалась на наших собак с высоты своего полета и, чуть не касаясь земли, ныряла в светлом, сегодня сияющем воздухе, и слушали ее крик, словно пробудивший наш остров к весне, теплу и счастью. Потом возвратились в нашу зимовку как-будто другими.
А поваренок Мишка уже мечтал:
— Вот ужо, ребята, она тут загнездится, я достану вам ее яйца, какая селянка выйдет с треской, если полить ее маслом!.. Бывало, мы на Мурмане целую весну кормились яйцами, как только прилетят клуши.
— Посмей только ты у меня, — оборвал я его мечтания, — прошу не трогать ее яиц, можешь, где угодно, брать их себе, только не рядом с зимовкой…
Мишка, казалось, понял мои намерения, и мне более не пришлось об этом ему говорить, хотя и самому хотелось страшно такой селянки.
А клуша, наша вестница весны, полетала, полетала около нашего домика и, словно решив, что мы не тронем ее, спокойно уселась на своей скале, любуясь знакомой родной картиной.
Залив еще спал под толстыми неподвижными льдами; в горах еще не было даже проталинки, и из ущелья гор наносило таким холодом, что, казалось, до весны еще очень было далеко. Но присутствие клуши нас радовало и, когда я прогуливался утрами по нашему берегу, она спокойно сидела на своей скале, как-будто говоря, что будет весна; когда я подходил к самой ее неприступной скале, у обрыва нашего скалистого берега, она спокойно разглядывала меня своими умными серыми глазами, и только тревожилась при виде собаки моей, кажется, предполагая в ней врага своему гнездовищу.
Скоро клуша так привыкла к моему регулярному появлению на берегу, что мне казалось, что она даже ожидала моего появления, приветствовала его своим криком, даже не слетая теперь при приближении моем со скалы, даже не волнуясь более видом моей собаки.
И чем больше я узнавал ее, наблюдал, — тем она мне все более и более нравилась, и чем более я с нею знакомился, разговаривая даже порой, тем она становилась смелее.
В одно ясное утро на скале появились две клуши. Понятное дело, это была пара, которая решила тут гнездиться. Они облюбовали эту скалу, и уже не боялись присутствия человека.
Скоро между клушами начались, видимо, самые веселые разговоры: «кло-кло-кло» звонко раздавалось в воздухе клоктание первой птицы, ему немного нежнее откликалось: «ку-лы, ку-лы-ы, ку-лы» и, порой, их можно было видеть то весело парящими в воздухе, то мирно сидящими рядком на скале.
Но скоро холод апреля месяца стал уступать надвигающейся весне; на южном горизонте моря встало какое-то темное марево, вестник тепла; неожиданный ветер сломал наши льды и унес их в бушующее море, залив открылся, у нашего берега снова заиграла волна, и сияющее солнышко, оставаясь день за днем все более и более на горизонте, так грело скалы, что появилась первая зелень. И с этим надвинувшимся теплом, с бегущими шумно речками, словно ожил самый остров: загудели пингвины на берегу, заносились в воздухе пеночки, зазвенел мелодичный голос белого лебедя, закричал серый гусь, и наши клуши занялись гнездованием.
Они все дни таскали откуда-то сухие грубые водоросли, устилая ямку в отвесной скале, носили туда разный хлам, намытый морем с берега, и скоро на скале появилось их гнездышко в виде большой и темной корзины.
Теперь они почти не улетали от своего гнездовища, видимо, зорко присматривая за ним, быть может, опасаясь еще близости нашего дома, еще не веря людям. И я часто, прогуливаясь по самому берегу, подходя к их отвесной, падающей в море скале, мог видеть, как одна из них спокойно сидела уже на гнезде, а другая или плавала под самою скалою, покачиваясь на волнах, или стояла на одной лапе на самом белом выступе скалы, как бы в виде сторожа своего гнездовища. Но по всему видно было, что они уже не опасались меня и моего вечного спутника — пса и только посматривали на нас с высокой скалы, когда мы гуляли.
Полагая, что есть уже яйца, я как-то послал Мишку посмотреть гнездо, так как он был несравненный мастер взбираться на высокие скалы.
Клуш, по счастию, не было около, они улетели куда-то за добычей, и Мишка живо взобрался на скалу и крикнул оттуда:
