Том 6. Заклинательница змей - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" (читаем книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Любовь Николаевна вышла на круглую песочную дорожку перед открытою полянкою с большою круглою куртиною посредине и с бордюром из мелких, голубеньких, лиловых, розовых летников. Она села на скамью, прислонилась к ее нагнутой, тонкой спинке и затуманившимися глазами смотрела на легкие, по небу бегущие тучки, на ясную синеву неба, и казалось ей, что безмерно грустен этот день, еще такой ясный, но уже охваченный боязливым предчувствием заката. Ах, дни, умирающие навсегда! Печальная неудержимость времени!
Николай нелепо маячил пред матерью и напевал бессмысленные слова:
Любовь Николаевна смотрела на него внимательно и печально. Вот сын, которого она родила и воспитала! Тот, над которым почила святая любовь матери и ее неустанные заботы!
Николай вдруг придал лицу притворно-ласковое выражение, от чего стал еще противнее и страшнее, — жаба, вымазанная вареньем, — подошел к матери и, умильно глядя на нее, заговорил отвратительно сладким голосом:
— Мамочка, когда у любящего сына чего-нибудь необходимого не хватает, к кому же ему идти, как не к любящей матери?
Фальшиво и оскорбительно звучали эти слова. Может быть, сам того не замечая, он на слове «любящей» (матери) сделал какое-то неуловимо наглое ударение, так что в этом слове слышался гнусный намек.
Любовь Николаевна слегка покраснела. Почувствовала неприятное замирание в сердце. Спросила:
— Что тебе надобно? Ты хочешь опять просить денег?
Николай утвердительно кивнул головою. Любовь Николаевна говорила:
— Я не понимаю, Николай, — ты от отца получаешь так много!
— Большие деньги, подумаешь! — насмешливо воскликнул Николай. — Видишь ли, мама, ты этого не можешь понять, — дамы никогда не платят.
Любовь Николаевна поглядела на него с удивлением. Николай принялся объяснять:
— Ну, в ресторанах, за экипажи, цветы, на чай, ну там разные мелочи, — вообще, множество расходов, которых дамы не могут подсчитать, — ведь они же никогда ни за что не платят, — все мелочи, но в общем это составляет нечто. И весьма, скажу тебе, заметное в сумме. Притом же, странно мне было бы сквалыжничать! Я — не кто-нибудь. Я — Горелов. Так все на меня и смотрят. Того все от меня и ждут. И не могу же я!.. Имя, как ты хочешь, обязывает. Надеюсь, ты и сама понимаешь, что если носишь такое имя, то несешь и соответственные обязанности. По крайней мере, в порядочном обществе. Надеюсь, что это и тебе понятно!
Презрительное молчание матери раздражало его, и он продолжал на разные лады растолковывать все одно и то же. Как речь на чужом варварском языке звучало все это для Любови Николаевны. Как это грустно! Вот он, рожденный и воспитанный ею, провел с нею более двадцати лет, лучшую, самую чистую и впечатлительную пору своей жизни, и они словно говорят на разных языках!
Наконец она тихо и сдержанно сказала:
— Вот именно потому, что ты не кто-нибудь, как ты выражаешься, а Горелов, тебе и нет надобности швырять деньги направо и налево. Кому и что ты этим можешь доказать? Солидность фирмы известна всем. А если станут говорить про твою расточительность…
Николай, перебивая ее, закричал нахально:
— Ну, поехала! Все эти турусы на колесах я наизусть знаю.
Любовь Николаевна вздрогнула от этой неожиданной грубости. Сказала с упреком:
— Николай, ты очень странно выражаешься!
Николай спохватился, — в самом деле, надобно сначала попробовать, не приведет ли к цели ласковость. Он сказал, не слишком, впрочем, любезно:
— Извини, мама, но если бы ты знала мои дела, ты бы не удивлялась тому, что я несколько взволнован.
— Ты проигрался? — спросила Любовь Николаевна, бесцельно и тоскливо глядя перед собою.
За куртинами, жасминными кустами и песочною площадкою видна была боковая стена кирпичного, красного, большого дома. Красивая, но немного вычурная архитектура дома была сегодня неприятна Любови Николаевне. С Волги доносилось торопливое постукивание моторной лодки, и это было единственным звуком, нарушавшим теперь тишину здесь, в саду. Направо от цветника, вверх от Волги, тянулась липовая аллея. Любовь Николаевна вспомнила, что липы цветут, и ей показалось, что их пряный, нежный и волнующий аромат набегает на нее томными струями. Недалеко от нее на кусте сирени пестрая, верткая птица с красным брюшком и голубою шейкою закачала упругую ветку, осмотрелась и полетела, воровато и низко, за липы, в густой вишенник. Все эти разрозненно метнувшиеся в сознании черты развлекли Любовь Николаевну, и она очень невнимательно выслушала ответ от Николая.
— Проигрался? Нет. То есть да, — говорил Николай. — А, черт! Одним словом, мне не до выражений. Кажется, можно это понять и хоть иногда войти в мое положение. Одним словом, мама, мне очень нужны деньги, и я убедительно прошу тебя дать мне хоть рублей восемьсот, что ли. Без крайней необходимости я бы не стал беспокоить тебя. Собственно говоря, мне бы надо тысячу. Но я прошу только восемьсот.
Любовь Николаевна молчала. Николай говорил все громче, почти кричал:
— Мама, да ты, кажется, не слушаешь? На это ухо мы глухи? Проснись, пожалуйста! Пойми, я прошу у тебя всего восемьсот рублей. Ну, в крайнем случае, семьсот. Надеюсь, эта сумма тебя не разорит. А мне положительно до зарезу. Что называется, — вынь да положь.
Мечта поставила перед матерью иной дом, иную семью. Веселые глаза ласкового сына глянули в ее глаза так ясно, так живо, как наяву. Она тряхнула головою, отгоняя сладкое очарование мечты. Суровые подняла глаза на Николая и решительно сказала:
— Николай, я не дам тебе никаких денег. Из заботы о тебе я не дам тебе денег.
— Напрасно! — злобно сказал Николай. — Повторяю, мне деньги до зарезу нужны, и я на все готов, чтобы их достать. Для тебя деньги — меньги, как говорят армяшки, а для меня это — жизненный вопрос. Как порядочный человек, предупреждаю тебя, мама, что я ни перед чем не остановлюсь. Я говорю совершенно серьезно.
Любовь Николаевна внимательно посмотрела на него и сказала:
— Попроси у отца, если тебе так необходимы деньги.
Николай засмеялся злобно и нагло. Сказал:
— Ты напрасно посылаешь меня к отцу, мама. Предупреждаю тебя, — это не в твоих интересах.
— Проси у отца, — повторила Любовь Николаевна. — А я тебе не дам.
Она встала со скамьи и пошла к липам. Николай злобно кричал:
— Да и пойду, и буду просить у отца. Но ты, мама, лучше бы не доводила меня до этого.
Любовь Николаевна остановилась и смотрела на Николая с удивлением, слегка презрительным и грустным. Николай несколько понизил тон, слово вдруг загипнотизированный ее пристальным взглядом. Но тон его слов оставался все таким же злобным, когда он говорил:
— Ты знаешь, у отца на все свои правила, самые самодурские. То ему не жалко на свои прихоти тысячами швырять, а для сына, — да он скорее удавится, чем для меня лишний рубль даст. Поневоле влезаешь в долги, имея отцом такого аспида и жидомора.
Любовь Николаевна отвела глаза от искаженного злобою лица Николая и тихо, но решительно сказала:
— Николай, об отце нельзя так говорить. Неужели ты сам этого не понимаешь?
Николай грубо отвечал:
— Говорю правду. Имею на это достаточно оснований. Иногда, знаешь ли, сказать правду бывает очень пользительно. Знаю, отец не расположен давать мне деньги. Даром, знаю, не даст. Но я ему продам кое-что. Дело, так сказать, коммерческое.
Он смеялся нагло и трусливо и смотрел на мать, стараясь придать лицу многозначительное выражение, но от этих стараний его лицо становилось напряженно-тупым и более обыкновенного глупым. Наступило, по его соображениям, время пустить в ход последний, решительный аргумент, — и он волновался. Последние сдержки привитой воспитанием порядочности еще мешали ему бросить в мать приготовленные тяжелые слова. Он еще надеялся, что если намекнуть ей похитрее, в чем дело, и дать понять, что он не остановится перед разоблачением ее сердечной тайны, то она догадается, испугается, сделает вид, что уступила его просьбам, что вошла в его положение, и даст денег.
