Грозный идол, или Строители ада на Земле (Собрание сочинений. Т. III) - Эльснер Анатолий Оттович (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗
Василиса, сидя на полу, постепенно подымала голову все выше, и в лице ее было двойное выражение: боязнь верить словам «пророка», и надежда, и радость. К концу его речи радость сверкнула из ее впалых глаз, так как она поверила, что «пророк» боится выдуманного им бога, и, подымая руки, в восторге воскликнула:
— Лай-Лай-Обдулай — добрый бог, спаси обоих нас, спаси…
— Радуешься как, за его-то больше, Гвоздикова! — проговорил Парамон, в то время как ярость в душе его поднялась, как огненная волна, и пахнула из глаз, и бледное лицо в рамке ниспадающих ровными прядями волос как бы окаменело в выражении беспощадной злобы. Тем не менее, он все-таки проговорил:
— Да нет, Василиса, жаловался я богу на вас, осерчал и он: пророк божий не дьявол, чтобы плясать на рогах его, говорит, вот я пошлю им черта, и он уже на рогах своих свезет их в ад… Там и блудить будут… И вот, миленькая, что вышло: услышав слова бога, Герасим-Волк и придушил Гвоздикова… На крючке висит он и воняет уж…
— Он убит! — раздирающим голосом вскричала женщина, закидывая голову и руки назад.
— Блудодейка! — воскликнул Парамон, вонзая кинжал в ее горло. — Вот как много слез о милом сразу пролилось, но только красных. Не будешь больше плакать ты о нем и сердить пророка…
Он перевернул в ее горле кинжал, потом, вытянув его, отошел на шаг и задумчиво стал смотреть на неподвижное, облитое кровью тело.
«Тело-то красивое, хоть и блудливое, — любил его».
Своей ногой он грубо и с пренебрежением отбросил одну ногу Василисы и, глядя на нее, страшно засмеялся.
— Ну, папаша, — заговорил он, глядя через окно на небо, — скверненьким ты сотворил меня, и посему скверненько и покончит Парамоша, а все же Зеленый Рай под моей ступней… вот…
Он ударил ногой о землю, и нервы по всему лицу его задвигались от глаз книзу, и рот искривился в страшной улыбке. «Молчишь, отче, и будет так… молчи…»
Вдруг, точно сорвавшись с места, он быстро пошел к двери, на ходу взглянув на мертвое тело и проговорив: «Прощай, Василиса».
В окно влетела ласточка и стала кружиться вокруг столба над окровавленным телом женщины, но в каком-то смятении, опускаясь то совсем низко, то испугано подымаясь вверх. Вдруг она пронзительно защебетала, точно высказывая свой ужас, и, как стрела, вылетела в окно.
XI
Солнце начало опускаться. Крестьяне с разных сторон с косами и серпами, а иные с сетями, в которых трепетали живые рыбы, возвращались в Зеленый Рай. Лица их были хмуры, и большинство их шли с опущенными вниз головами, и если кое-где и раздавался смех, то в нем не слышалось никакой веселости. Вместо смеха раздавались ворчливые голоса всяких мелких начальников и белобородых отцов, обязанных, под страхом самим быть высеченными, учить смирению и покорности людей молодых. Они это и делали, одни из боязни, другие по чувству власти, и потому теперь постоянно раздавались покрикивания, понукания и слова: «Драть тебя надо, каналья!» Кровавая роса, окропившая в первый раз Зеленый Рай, казалось, запала в сердца, и из глубины каждого сердца вызвала к жизни дремавшего там палача. Люди перестали себя понимать, чему способствовало также выпиваемое теперь вино, отуманивающее разум. Почти в каждом доме теперь было и орудие истязания — розги, и взамен прежнего беззаботного хохота часто слышались брань, ссора, и иногда крики избиваемого. В общем получалась такая картина, как будто бы люди после долгих лет мира, взаимного доверия и любви, внезапно обезумев, прониклись общим озлоблением, ненавистью, подозрительностью и желанием наделать один другому как можно больше зла и обид. Устроив такого рода порядок в Зеленом Раю, «пророк» дальновидно прозревал, что в каждом главе многочисленной семьи он имеет своего полицейского и в каждом сыне — доносчика и шпиона. С помощью своих особых людей он искусно поддерживал такое положение, не забывая устраивать время от времени торжественное сечение какого-нибудь почтенного старца за послабление, делаемое им сыновьям и внукам. Зеленый Рай все более начинал напоминать царство обезумевших, жестоких, несчастных и распутных людей. «Плясание», получившее религиозное значение, сделалось эпидемией, охватившей решительно всех. Плясали не только под орешником, но и на кровлях, в садах, в поле, на улицах. Плясали и вертелись мужчины, женщины, старики до головокружения и полной потери сознания, и кончалось это иногда общей оргией под завесой укоризненно шелестящих листьев. В результате порок поощрялся, и подлежали всяким наказаниям и розгам такие преступления, как непризнание божественности Лай-Лай-Обдулая, отрицание небесного назначения Парамона и его законов, высказывание самостоятельных суждений, подрывающих авторитет власти, и еще некоторые в этом роде. Сильные средства вырывали все эти пороки с корнем из умов и сердец жителей и на образовавшихся гниющих ранах насаждали добродетели, благоприятствующие укреплению власти трех бюрократов. Зеленый Рай со своими обитателями, казалось, после долгих лет мира и счастья сорвался с места и с головокружительной быстротой летел в раскрытую пасть ада.
Крестьяне разбрелись по домам, и немного спустя снова стали появляться в своих садиках, на улицах и на крышах. Впрочем, особенно много их было у крайнего дома, только что выстроенного, где продавалось виноградное вино и другой, очень дорогой напиток — водка. Здесь около самого дома стояли две бочки и на столиках разных размеров стаканы: каждый пил, что хотел — виноградное вино — из одной бочки, или целебный русский напиток — из другой. Сидевший здесь старик принимал от жителей Рая персидские монеты, но, так как их было мало, то отдавали различные вещи и даже домашних птиц и четвероногих.
Среди толпы царило молчание и какая-то общая неловкость. Всем было неприятно, и все чувствовали, что над ними протянулась как бы чья-то рука с розгой. Сознание это невольно хотелось заглушить, и для этого существовал волшебный напиток из России: выпить — и человек запляшет. Однако же, все-таки неловкость продолжалась. Вдруг раздался громкий голос:
— Разойдись, душа моя… Уж попотчую тебя вином сладким, душа моя.
На крыше соседнего дома стояли две женщины, одна против другой, и каждая держала над головой стакан с водкой.
— Уж выпью.
— И я выпью, — отвечала, соперничая с первой, другая женщина, приставляя стакан к широко улыбающимся губам.
— До дна пей.
— Да ты тоже не надуй: непременно чтобы до самого дна.
Вторая женщина закричала, выпивая:
— Дай же Боже, чтоб душа моя доскакала до неба.
Первая женщина, не желая отстать от нее, тоже воскликнула:
— Дай же Бог, чтобы моя душа в раю наелась пирогов сладких!..
Выпив водку, обе они сразу опьянели и, стоя одна против другой, начали плясать.
— Ловко отжаривают ногами, — раздались голоса среди толпы, и несколько рук сразу протянулись к бочке.
— А ей-же-ей, такая жисть мне по сердцу, — говорил молодой крестьянин, пошатываясь и наливая себе второй стакан из бочки. — Вино сладкое — одно тебе угощение, бабы — другое… Так весело жить, и вера такая приятная… Пляши себе только, а там уже чудотворец определит тебе твое положение на небе… Такая веселая, право…
Широко улыбаясь, он вдруг заплакал, повторяя в то же время, что жизнь веселая. Под действием выпиваемой водки толпа все более веселела. Раздались свистки, ругань и песни. Вдруг появилась женщина, со взбившимися на голове волосами, красная и пьяная, и закричала, разводя руками:
— А ребенка Ульяны змея укусила, ядовитая…
— Врешь, врешь! — закричали голоса, так как в этом роде известия и раньше приходилось слушать в Зеленом Раю, но они оказывались вздорными, и все начинали думать, что пророчество «невесты бога» никогда не исполнится.
— Ядовитая змея укусила, — снова повторила женщина, — и я вот пойду поглядеть, какой ребеночек мертвенький…
И, выйдя из толпы, она направилась вдоль линии домиков к крайнему дому, где жил Никита со своей женой. За ней шли несколько женщин и мужчин.
