Южный Крест - Бонч-Осмоловская Марина Андреевна (читать полную версию книги .txt) 📗
Но она словно не замечала его рук, впившись глазами в письмо.
- А вы откуда знаете? - при последних его словах она вскинула голову. Откуда у вас это?!
- Я много чего знаю... - хитро прищурился Николай Николаевич, чувствуя неожиданный свой вес и значение. - Хорош Шустер? Сегодня он вас медом кормит, а завтра с потрохами продаст! да хоть... такому же, как сам, а?!
При этих словах Света начала страшно бледнеть и невидящими глазами уставилась на собеседника, потому что перед ее глазами скакала возбужденная Иркина физиономия и гремели слова подслушанного из чуланчика разговора. Николай Николаевич, не ожидая и не понимая такого впечатления, но мгновенно и сильно обрадовавшись, весь прижался к ней.
Света инстинктивно дернулась в сторону, вырвавшись наконец, с усилием переводя дух. "Ай да Максик-шалун!" - в волнении, дрожа, заговорила она, пройдя несколько шагов. Ярость охватила ее. Она обернулась к Николаю Николаевичу и резко спросила:
- А вы-то зачем мне такие гадости даете!
- Я как порядочный человек... Это мое доверие вам! - выпалил Николай Николаевич, рассчитывая на неуязвимость этого аргумента.
"Что-то за этим, конечно, скрывается..." - вполголоса протянула Света, стремительно раскладывая в своей голове пасьянс. Сердце ее гремело. Отношения ухажеров быстро становились сложнее, и в них намечалась сильная трещина. Все это стоило крепко обдумать. Новость была интересна и, конечно, могла быть использована с разных сторон. Она обернулась.
- А все-таки... - начала она, с удовольствием выговаривая этому лопуху, - если к вам, Николай Николаевич, это письмо попало не случайно, а ведь, наверное, с какой-то целью!.. - прибавила она, проницательно взглянув на него, - то нехорошо этим пользоваться и кому-то третьему показывать!
Николай Николаевич озадаченно смотрел на нее, как будто не сознавая ее слова, но понимание наконец проступило на его лице: он сконфузился и смущенно развел руками:
- Виноват, Светланочка, сам вижу, нехорошо... я это...
- Признайтесь, Николай Николаевич, вы для меня расстарались? - спросила она строго, но глаза ее потеплели, и он, подхватив ее настроение, приободрившись, радостно закивал головой.
- В другой раз так не делайте! Не станете больше, правда?
Он посмотрел на нее стеклянными глазами, помедлил, открыв рот, будто к чему-то прислушиваясь, и неожиданно брякнул:
- Отчего же, и в другой раз так сделаю.
Света не произнесла ничего, изумленно усмехнулась, отошла и вновь оглядела его пристально. Будто что-то стукнуло Николая Николаевича: он испугался, и, не зная как поправить положение, с досадой на себя заговорил:
- Я вас уберечь хочу! Зачем с плохими людьми водиться? И папу вашего я знаю - он очень хороший человек!
Света нервно дернула ногой, но он не оценил ее впечатления.
- Эти волчары вас пользуют! - вскричал он с сильным чувством, распалился и лицо его покрылось синюшным цветом. - То там, то здесь ищут, как бы схватить и в кусты! А вы! - взревел он, - я вас отдавать не хочу! Постойте, не уходите! Вы мне верьте, мне так одиноко! Я уже не молод. А вы!.. Вы мне позвоните, позвоните, да хоть на той неделе?!.. - скороговоркой шептал он, хватая ее за плечи.
- О чем вы, Николай Николаевич? - медленно произнесла она, смотря на него тяжелым взглядом, а он осекся на полуслове, глядя на нее жадно и робко, и так исказилось его лицо этими несочетаемыми чувствами, что ее передернуло и она почти прошипела:
- Засиделись мы с вами тут... Нас искать будут. Пойдемте в дом.
В гостиной было шумно. Она быстро нашла глазами Вадима, и сердце ее заколотилось. Он разговаривал с Ильей, не смотрел в ее сторону. Света мигом забыла о Шустере, Николае Николаевиче, доносе, забыла о своей ненависти, ощущая только гулкое колотье внутри. Илья, заметив ее взгляды и приняв их на свой счет, самодовольно улыбнулся:
- Какая женщина... Хороша?
Вадим задумчиво потрогал бокал.
- Нет, - просто сказал он.
Илья посмотрел с интересом, но не сказал ничего.
* * *
Время, однако, подходило к полуночи, и захмелевшая компания, вспомнив о Рождественской службе, постепенно переместилась в нижний холл с твердым намерением не опоздать. Но болтовня и неразбериха достигли такой силы, что Николай Николаевич, помнящий, что если и есть здесь верующий, то это именно он, умаялся, подыскивая наиболее трезвых на роль водителей и рассаживая народ по машинам. Света знала, что Вадим где-то рядом, возможно в машине Анжелы, но когда они собрались у ворот церкви, обнаружилось, что его нет. Илья обнял Свету и Анжелу за плечи и повел вперед, следом потянулись остальные.
Церковь была заполнена народом, многие кивали друг другу. Служба шла, и пел хор. Иконы поблескивали в полутьме, сияя золотыми пятнами в мерцании свечей. Лампадки, волны ладана, слова и снова мерные волны древнего запаха. Внешний гул затих, пропал, отодвинулся вдаль: начала совершаться другая жизнь. В другом ритме, на другом языке. В своем собственном представлении. Загадочные слова сплетали особую, невиданную ткань прошедшего, древнего, несуществующего мира, но вошедшего тонкими нитями в мир наш и пропитавшего самые отдаленные точки нашего сознания. И этот несуществующий мир начал мало-помалу воскресать, по капле восстанавливаться из небытия прямо здесь и сейчас в дрожащем воздухе. Странное и неповторимое чувство! Магическое, волшебное возрождение ушедших веков с их философией, устоями и представлениями, с тем, что они понимали как добро и как распад. С пра-языком - удивительными, неугасающими звуками пращуров, вдруг наполняющими наши головы, - полные таинственной и глубокой красоты. Звуки, пропитавшие мелкие поступки и крупные деяния всех живших до нас, всевластно вбирая души в поток общей жизни. Торжественно, неизменно, нетленно прошедшие сквозь столетия, нанизывая их на единый стержень связующего все смысла. Смысла речи, памяти, духа нации.
Стоявшая внизу группка людей, вероятно не знавшая до конца ни одной молитвы, вслушивалась в слова древних распевов, не удивлялась им, как неслыханной ранее музыке, но ощущала, как родные, исконно знакомые звуки, связавшие их память и все другие памяти бывшие раньше. С дрожью входишь ты в этот воскресающий мир, трепеща, слушаешь его, глубоко разворачивающего тебя к прошлому, и ты видишь свою жизнь необходимым звеном в этом сгустившемся потоке памяти, заполненным до краев проторенной глубиной поколений. Это твоя жизнь, твой род. Это то, что сотворило тебя. И ты стоишь перед этим воплощенным прошлым, не понимая очень старых слов, но ощущая их прожитую мощь и незаменимость. Это твое прошлое, и другого не будет никогда. Хотя ты будешь отрицать все и вся, не разводя черное и белое, давнюю память и недавнюю, кратковременную память: события столетий, напитавшие тебя добром и события последнего столетия, напитавшие тебя ненавистью. Ты только слабая былинка в этом густом бору. Тебе понятней то, что лежит ближе к тебе и связано с твоей жизнью. И ты смотришь себе под ноги.
В своей решимости спрятаться от себя самого тебе не поможет бегство, переплывание океанов и перелеты на другой конец Земли, тебе не помогут старания забыть, а также попытки врасти в чужую жизнь. Ты будешь тратить годы и годы, убеждая себя и других, приводя аргументы и доводы, меняющиеся в зависимости от обстоятельств. Сегодня ты сумеешь написать четыреста страниц в защиту, а завтра четыреста страниц в опровержение той же самой идеи - ты сам поверишь в то, чему ты хочешь верить! Но однажды ты услышишь службу в простой церкви или, может быть, в неожиданный и неподходящий момент тебе сведет горло, и ты скажешь устами блудного сына: "...моя родина".
Хор пел. Из голосов выделялся глубокий мужской голос. Он не был очень сильным и не был очень красивым, но певший человек кажется забыл все на свете. Он был не здесь, он не старался для других. Благодарением и сильным светом был наполнен его голос. Стоящие внизу притихли, кто смущенно, кто с любопытством и даже с изумлением, кто в глубокой задумчивости, нечаянно, но сильно тронутый искренностью немолодого человека.
