Бремя нашей доброты - Друцэ Ион Пантелеевич (лучшие книги читать онлайн TXT, FB2) 📗
Лето было засушливое, на полях хлеба выгорели, сельсоветы едва вывезли одну треть положенных поставок, и больше уже взять было неоткуда. А ночи стояли тревожные, и районы стали выдавать сельским Советам оружие. По десять-пятнадцать винтовок, по одному-два трофейных автомата. Патронов не выдавали, патронов было полно. Получив винтовки, сельские Советы начали создавать отряды. Парнишкам пятнаднати-шестнадцати лет, жаждавшим военных приключений, выдавали винтовки и справки на право ношения оружия. Едва получив оружие, эти подростки тут же бежали в поле собирать патроны, и теперь уже не только по ночам, но и белым днем то тут, то там щелкали выстрелы.
Из районов начали приезжать офицеры. Приезжали тучные, хмурые, замученные канцелярской работой военкоматчики. Позванивая медалями, они доставали из своих планшетов по-военному обстоятельную карту района, разрисованную разноцветными карандашами. И может, потому, что на эти карты было занесено решительно все, вплоть до заброшенного колодца в поле, а может, потому, что в этих разноцветных знаках никто ничего не смыслил, ужас охватывал местные власти - видать, и вправду быть войне.
Приезжали молоденькие лейтенанты милиции, едва получившие звания. Они собирали стрелков где-нибудь в овражке за деревней, обучали их элементарным правилам обращения с оружием, хвастали собственным начищенным пистолетом и, конфисковав у какой-нибудь старушки самогонный аппарат, уезжали. Не успевает улечься пыль после их отъезда, а в кабинете председателя уже сидит сонный и хмурый офицер. Никто не знал, когда, на чем, какой дорогой он приехал, не знали, когда, на чем, какой дорогой уедет.
- Доложите обстановку.
Ему рассказывали все как на духу: и то, что было на самом деле, и то, что, может, было, а может, и не было, и то, чего наверняка не было, но о чем по деревне шли разговоры. Он слушал молча, глядя в пол, сопел, изредка краешком глаза поглядывая на активистов, точно все они были связаны с лесными бандами и нарочно его заманили сюда. Он им не верил и не скрывал своих чувств.
- Составьте мне новые списки.
Председатель бросал в бой все силы, все ресурсы, но оказывалось, что вся эта работа впустую: списки никому не нужны, офицера уже нет в деревне. Волнение с каждым днем нарастало, приготовления к большой войне шли полным ходом, и единственные, кто не поддавался этой всеобщей тревоге, были, как ни странно, только что демобилизованные из армии. Сдав старшине оружие и боеприпасы, стосковавшиеся по своим семьям, по своим родным полям, они приезжали умиротворенные, и вся эта возня казалась им детской забавой. Но проходил день, два, три, и какими-то непостижимыми путями эта тревога начинала добираться и до них.
Мирча вернулся как раз тогда, когда ожидалось со дня на день большое сражение. Говорили, что не сегодня, так завтра выйдут из лесу банды, и по ночам устраивались засады. Сельские Советы были полны военными, и по ночам не разрешали зажигать в домах свет. У Мирчи, правда, в первый вечер его возвращения горела керосиновая лампа, и им никто ничего не говорил. Он был гость, ему нужно было дать отдохнуть с дороги, но покоя не было во всей степи, и его не могло быть и в доме Мирчи. С первой же ночи почувствовав эту всеобщую тревогу, он тоже начал просыпаться. Сначала он не понимал, что именно его будит, потом сообразил - он просыпался оттого, что Нуца бодрствовала рядом.
- Ты чего не спишь?
Она в ответ еле шевелила губами:
- Ты тоже слышал?
- Что?
- Выстрелили.
- Ну так что же?
- Страшно как-то.
И вот он тоже начал сладко, на ходу подремывать белым днем, в глазах предметы начали двоиться, размножаться до бесконечности, а недельку спустя он обнаружил у изголовья старой кровати заржавленный австрийский штык, который много лет валялся без надобности на чердаке и который Нуца почему-то достала оттуда. Он ее спросил, зачем она вооружается.
- Ты разве не видишь, что тут у нас творится? - сказала она. - В лесу полно банд, говорят - не сегодня-завтра нападут.
Мирча засмеялся - он представил себе Нуцу, вооруженную этим штыком и участвующую в битве, но ей это не казалось смешным.
- И напрасно ты гогочешь, - сказала она. - Были другие, похрабрее, а теперь вот ходят да помалкивают. А те, у кого земля под самым лесом, так боятся собрать урожай. У кого подсолнух, так чуть не плачут - подсолнух весь осыпается, а вывозить боятся.
- Послушай, - сказал он, - что ты несешь? У нас ведь тоже подсолнух под лесом. И ты ничего, собрала.
Она ответила тихо:
- Пропадет и наш. Хоть я его и сняла с корня, ну так что? Часть заплесневеет, часть мыши растащат.
- Ну нет, - сказал Мирча, - они себе как хотят, а подсолнух мы соберем и вывезем.
Это говорил сержант Красной Армии, кавалер ордена Славы.
- Ты с ума сошел! - прошептала Нуца, но он ее уже не слушал, он начал готовиться, чтобы на следующий же день начать вывозку подсолнуха.
И все-таки это очень красиво - молодая чета, огромное, наполовину убранное поле, теплый осенний день и тысячи снопов подсолнуха, лежащих плашмя на земле в ожидании своего удивительного путешествия в деревню. Работа началась. Нуца, по своей врожденной бабьей доброте, выбирает наиболее скромные и неказистые снопы, те, которым и в голову не могло прийти, что настал их черед, нарочно обходя важные и заносчивые. Мирча, стоя на телеге, складывает их. Работают ловко, хватко. Они не сговаривались заранее, какой труд на чью долю достанется: они знают от дедов и прадедов, кому что нужно делать, когда наступит пора вывозки подсолнечника. Все их движения продуманы и разработаны за много столетий до их рождения, и они подчинились этой унаследованной мудрости - Нуца носит снопы, Мирча их укладывает, а лошади, запутавшись в сбруе, плетутся от былинки к былинке, норовя опрокинуть навзничь своего хозяина.
Кругом стоит удивительная тишина, и кажется просто невероятным, что в этих местах гремели бои, и еще более удивительным, еще более нелепым кажется слух, что в шелестящем неподалеку лесочке стоят, притаившись, вражеские силы. А это, между прочим, совсем рядом. Кривая цепочка снопов срезанного подсолнечника течет ручейком до вьющейся впереди пыльной дороги, а там, за дорогой, наполовину спустившись с холма, шумит опаленный первой желтизной осени дубовый лес. Листва о чем-то печалится, что-то ей не по себе, да только осенью времени в обрез - и поплакаться некогда, и пожалеть некому.
Непокорный полуседой чуб Мирчи прилип к виску, сдался наконец. Зарделись румянцем девичьего стыда Нуцыны щеки, и этот румянец как-то удивительно вяжется с темным блеском ее карих глаз. Спешат оба, молчат оба, но изредка то он, то она беззвучно пошевелят губами, точно переговариваются меж собой, и, глядя на них, ужас как хочется узнать - о чем это они.
Хотя, видимо, и сам этот немой разговор унаследован ими от прадедов. Едва передав в мускулистые руки мужа тяжелый сноп подсолнечника, Нуца тут же ошалело бросается за другим, внимательно глядя себе под ноги, и все ее существо как будто говорит - только бы он не подумал, что я ленивая, только бы он этого не подумал. Ей кажется, что без тяжелого снопа она писаный лодырь тут, в поле, и, схватив очередной, ловко закинув его на плечо, став под его тяжелую шершавую защиту, спешит к мужу.
В это время Мирча, стоя на телеге, внимательно и строго следит за всеми ее движениями, точно весь мир собрался тут посмотреть, на ком это он женился. Временами ему кажется, что она не очень умело делает свое дело, и он снисходительно улыбается, как бы говоря собравшимся свидетелям: что же вы хотите - женщина. Умела бы она складывать снопы, я бы сам вмиг перетаскал их, да ведь бабы не умеют складывать. Ему кажется, что идет она к телеге слишком медленно, хотя оттуда, с телеги, Нуцы и вовсе не видать - только большой сноп подсолнечника плывет по воздуху, да еще где-то там, под ним, едва шевелится край старой юбки, и временами мелькнут крепкие женские ноги, разрисованные мягкими шершавыми разводами, точно писали по ним мелом. Но там, под снопом, озорно, с любовью поблескивают глаза Нуцы и шепчут губы, точно говорят мужу: думаешь, стоял бы кто другой там, на телеге, так бы я быстро помогала ему?!
