Другой ветер - Крусанов Павел Васильевич (читать книги онлайн без .TXT) 📗
- Я думала - вы подеретесь.
Исполатев простил Ане розыгрыш.
- С какой стати? - отложил гитару Алик.
Петр посмотрел на Шайтанова.
- Я понимаю - это бред, литература, но все-таки, что ты играл?
- Я играл трамвай, вообразивший себя Прометеем. У трамвая искрит токоприемник, и получается, что он везет на крыше факел.
Исполатев молча налил в рюмку водки и, запрокинув голову, выпил. Снова включили магнитофон. Погасили верхний свет - елка вспыхнула цветным электричеством. Вспомнили, зачем собрались, и долго путались - почему по григорианскому стилю октябрьский демарш прыгнул в ноябрь, а Новый год как будто стек по календарю вспять. За спором сильно опьянел нестойкий к алкоголю Женя Скорнякин.
Дальше сознание Исполатева работало как проектор с кассетой диапозитивов - оно выхватывало картины, перемежая их дремучим мраком небытия. Внезапно Петр обнаружил, что Шайтанов сидит под елкой и пытается укусить зеленый стеклянный шар; солдатка Вера, раскрыв рот, спит в кресле, и лицо ее похоже на скворечник, сработанный под женскую головку, а рядом с ним, Петром, примостилась Жля, и он гладит ее коленку. Далее: Скорнякин, повесив бороду на гитарную деку, жестяным голосом трубит романс "Не соблазняй меня парчой", Паприка мокро плачет, стараясь не смотреть, как Аня влезает за женским счастьем без очереди; закрыв апрельские глаза, Жвачин большим и указательным пальцами сдавливает на своем горле пульсирующую сонную артерию. Картина третья: спрятавшись за отворенную дверцу платяного шкафа, Исполатев целуется со Жлей и вздрагивает от гуляющего во рту резвого жала, - краем глаза Петр видит в шкафу, под рыжим кожаным пальто бутылку "Ркацители", предусмотрительно запрятанную Жвачиным на случай недопива. Следом: Исполатев, Шайтанов и румяная Варвара Платоновна - мать Жвачина, вернувшаяся из гостей, - сидя за кухонным столом, под пластиковым посудным шкафчиком пьют водку, и Исполатев объясняет собранию, что слова античного любомудра: человек-де должен жить не по закону государства, а по закону совести и добродетели - следует понимать так: государственный закон пишется для тех, в ком нет ни совести, ни добродетели, а в ком они есть, те по законам государства не живут, а только умирают. И наконец: небольшой чулан возле кухни, в одном углу по-праздничному сыто урчит холодильник, в другом шишковатым колобком примостился рюкзак с пустыми бутылками, в пространстве между холодильником и рюкзаком Петр обнимает Жлю и шепчет в серьгу с крупным минералом какой-то нежный вздор.
Проснулся Исполатев в несусветную рань. Хозяин с солдаткой (судя по храпу и посвисту) спали в соседней комнате. Петр лежал на застланном простыней диване, совершенно голый, в пяди от его головы, на подушке покоилась еще одна голова и смотрела на него мерцающим взглядом.
- Клянусь тебе, Лаура, никогда с таким ты совершенством не играла, сказал случайные слова Исполатев. - Как роль свою ты верно поняла!
- Всех бы вас, развратников, в один мешок да в море.
- Слушай, я тебя...
- Привет! Это я тебя... В чулане, на пустых бутылках.
- Ничего не помню...
- Придется повторить, - хохотнула Аня-Жля и вздохнула в сторону: Прости и это, Цаплев-Каторжанин...
2. Новые сведения
о короле Артуре
и рыцарях Круглого Стола
Целая вещь не поет
Дырочка звук создает.
Б. Б.
За ночь и утро каменный Петрополь впал в детство и растекся в хлипкое болото. Вместо крещенских морозов внезапно звезданула оттепель: с козырьков крыш срывались и глухо шлепались в вязкую кашу тротуаров девственные снежные бабашки, водосточные трубы гремели оттаявшим льдом, шарахались от труб старушки и пугливые утренние пьяницы.
Петр Исполатев, Аня, Жвачин, солдатка Вера и примкнувший после утреннего телефонного звонка Скорнякин, промочив ноги в атлантиде Петроградской стороны, зашли в "Янтарный". Заказали пиво, сушки и холодного копчения сардинеллу. Глядя в окно, Петр думал, что никому еще не удалось сыграть хмурый городской пейзаж лучше, чем сыграли его... И никому не удалось спеть морось, впитавшую смог, лучше, чем спел ее... Исполатев забыл имя музыки, тревожившей его внутренний слух. Повернулся, чтобы напеть Жене, но встретил виноградный Анин взгляд и замер. Внезапно он стал маленьким, неполным, нуждающимся в уточнении.
Принесли заказ.
- Воды в пиве много? - Жвачин поймал официанта за полу пиджака.
- Есть маленько - оно же жидкое, - нашелся человек.
- Хоть кипяченая? - спросил Скорнякин, опасавшийся сырой воды за ее нитратный нрав.
"Ведьмачка!" - Исполатев с трудом выбирался из оцепенения.
Сушки на длинной металлической тарелке влажно опухли.
- Я три дня не выходила на улицу, - сказала Вера, - а в пивных ничего не изменилось. Я больше не хочу выходить на улицу. Я хочу выйти замуж за Жвачина.
"А ты чего-нибудь хочешь? Хотя бы жениться?" - спросила Аня-Жля. Исполатев нечаянно выдохнул в кружку. "Твой ответ сказал мне больше, чем сказала бы любая клятва", - удовлетворилась проказница.
После первых глотков в сердцах воцарилось благодушие. Солдатка Вера беззлобно перемалывала косточки всем отсутствующим знакомым по очереди. Женя, склонив к столу широкое бородатое лицо, возвышенно задумался над опустевшей кружкой. Исполатев с восторгом сжимал в руке Анину ладошку, и ладошка нежно ему отвечала.
Жвачин поманил пальцем уборщицу и попросил чистый стакан. Стакан тут же появился из кармана замызганного халата. На столе возникло вино, - утром при осмотре тайных мест (платяной шкаф, пространство между двойной входной дверью, грудная клетка пианино) Жвачин обнаружил предусмотрительный запасец: бутылку хереса и две бутылки "Ркацители". Одна утайка принадлежала Андрею, остальные, как пенициллиум, выросли сами: никто из гостей - Паприка и Шайтанов были утром допрошены по телефону - в причастности к заначке не сознался.
Пивную заполнял тугой влажный гомон. Кажется, гомонили о выборах.
"Народовластие имеет свойство приедаться, - призналась Аня. - Сейчас у него вкус увядшего яблока". - "У тебя душа художника, - сказал Исполатев. Он чувствовал на сердце жаркую ранку, в которой копошились трихины сладкой хвори. - В век пуританства ей хочется разврата, в век разврата - аскезы, при самодержце - народовластия, аристократизма - при демократии..." - "Мне это не к лицу?" - "Лучше бы ты была дурочкой. Глупые барышни меня привлекают - они легковерны, податливы на ухаживания, и в этом есть особая прелесть игры. Для них я выдумываю себя заново и любуюсь, каким бы я мог быть. Их заученные взгляды, лгущие слова дают мне право относиться к ним несерьезно". - "Твоя ирония целуется с цинизмом". - "Часто ирония необходима, когда нет желания вникать в глупость и грязь. Ирония и цинизм подчас заменяют стыдливость". - "А мне кажется - я дура, - созналась Аня. Разве не признак глупости мой вкус? Ведь все, что мне нравится - или вредно для здоровья, или безнравственно, или запрещено". Исполатев, не выпуская из руки Анину лапку, принял от Жвачина стакан вина и со словами:
- Любовь, вино и безумие делают из человека художника, - передал его Скорнякину.
- А я думала, художниками рождаются, - сказала солдатка Вера.
- Нет, - заверил Петр. - Дар - от Бога, а искусство воплощения дара дьявольское. Дароносец должен сам спуститься в ад, в визги его и стоны, в вонь и слизь, должен сохранить там душу и вынести из хаоса мелодию - свое искусство. Без этого дар бесплоден. Любовь, вино и безумие помогают отыскать врата адовы.
- Должно быть, ты это не сам придумал, - похвалил речь Скорнякин. Обычно музыканты и поэты глупее своих произведений, ведь музыка и поэзия это прозрение, происходящее помимо опыта, и стало быть, оно ничему автора не учит.
- Чего только не услышишь в пивной, - сказал Жвачин. - Теперь - моя очередь. Внимайте, друзья, как погибло знаменитое королевство логров. Никто больше вам этого не расскажет, потому что только я один знаю правду. Андрей ненадолго задумался. - Разумеется, во всем была виновата женщина. Если кто-то знает королевство, погибшее из-за мужчины, тот может смело выйти вон. Само собой, это была не какая-нибудь замарашка с кухни Камелота, это была прима - королева Гвиневера. Коротко опишу вам ее буйный нрав... Нет, пожалуй, не стоит. Началось все как будто с пустяка: королева ввела в Камелоте новшество - по утрам она приглашала рыцарей в будуар и одевалась в их присутствии. Дальше - больше: вскоре сэры наблюдали, как перед сном королева превращается в ню. Ночью смущенные рыцари прихватывали с собой эль - остроумный сэр Гавейн называл это баром со стриптизом... Собственно, дальше неинтересно. Храбрейшие рыцари почли за благо сменить систему ценностей. Доблесть и благородство уступили место выгоде и тяге к комфорту. Вскоре субэтнос логров впал в фазу обскурации и был без труда покорен Кордовским халифатом. Вы спросите: при чем здесь королева Гвиневера? Ответ прост, друзья мои: с легкой руки этой отъявленной женщины в королевстве не осталось добродетели, а королевства без добродетели не стоят. Вот он где марксизм!
