Железный доктор (Собрание сочинений. Т. I) - Эльснер Анатолий Оттович (книга регистрации TXT) 📗

— Безумный хохот и безумные слова, — спокойно проговорила Тамара.

Старик рыдал.

Тамара снова начала его утешать и успокаивать. С каким неподражаемым искусством она это делала: я просто стал любоваться ею. Когда же, склонившись к нему, она начала его гладить по голове, как ребенка, он окончательно впал в блаженное состояние загипнотизированного и стал улыбаться сквозь слезы. Я презирал его от души. Одно сладострастие пылало в нем неугасаемым пламенем, выжигая все остальные чувства, не исключая и самых священных — родительских. Под влиянием Тамары он превращался в паяца, годного только забавлять нас обоих.

Мое уединение мне надоело; приблизившись к ним, я стал в позу оратора и начал импровизировать на тему об ужасном положении медиков, которым часто, по невежеству, вместо добра воздают злом. Затем, перейдя к его дочери, я должен был с прискорбием констатировать факт ее умственной ненормальности. Я снова почувствовал себя сильным и спокойным и бес гордости и зла снова овладел моим умом и сердцем.

Как это, однако, быстро рассеялось мое недавнее мятежное настроение, которое вполне можно было назвать болезненным. Оно прошло, как проходит ужас перед белым привидением вместе с рассветом. Я полагал, что все наши «ужасы и страхи» и болезни духа, не получают оседлости даже в сердце убийцы, а овладевают им, как пароксизм, и если у человека есть воля, то они оставляют его навсегда. Природа действует, как хищная птица: нападает только на слабых. Что ж, я готов с ней побороться и посмотрим, кто победит. Железная воля — всепобеждающее божество. Сократ, Будда, Магомет и Моисей — что такое, как не воплотившаяся, просветленная разумом воля? Это звезды, светящие над миром, в фокусе которых пылает светоч воли их творца. Вы скажете, что этот свет — свет мысли и истины. Нет, я положительно с вами не согласен. Всякая идея, изшедшая из головы хотя бы самого дьявола, но заключенная в броню всеувлекающей воли, может сыграть роль солнца, внезапно озарившего мир. В глазах людей она будет истиной, пока не зажжется новая звезда, свет которой уничтожит сияние первой. В сущности, существуют только идеи, которые или царствуют, как монархи, или развенчаны, как низвергнутые цари; но истин никаких нет. Надо иметь волю, чтобы вдунуть в голый остов мысли пламя своего духа, и она превратится в звезду истины. Магомет это сделал с дешевыми идейками, которые зажглись над миром, воспламеняя сердца миллионов. Повторяю — одна воля всевластное божество, злая или добрая — безразлично, и потому дьявол и ангел попеременно увенчиваются короной и порфирой мира.

Я чувствовал себя прекрасно и продолжал свою игру с князем и его женой. Во время обеда было много гостей и я острил, как никогда. Я видел, что дамы положительно увлекались мной и находили меня загадочно-интересным. Тамара попеременно бледнела и краснела, и в ее глазах как бы выражалась фраза: «Что ты за человек, знаю одна я, но как бы ни было — ты восхитительное чудовище». Надо добавить к этому, что любить такое чудовище льстило ее самолюбию и раздражало ее воображение и страсть.

Во время обеда бедная дочь князя отсутствовала по неизвестным причинам. Прошло несколько часов и все с беспокойством заговорили, что ее исчезновение представляется все-таки очень странным. Вдруг кто-то произнес фразу, заставившую всех беспорядочной толпой выбежать в сад.

XIV

— Княжна утопилась! Бегите к озеру!.. Бегите к озеру!.. Утопилась!..

Все эти фразы: «утопилась, бегите к озеру» и так далее, изшедшие сначала из уст одного из лакеев, стали повторяться гостями в то время, как все они беспорядочной толпой бежали по направлению к озеру. «Как это она могла утопиться, — я не верю». «Ах, не говорите, на свете все бывает, самое невозможное». «Бедняжечка, если это так! Но в таком случае она, конечно, была влюблена». «Любовь, любовь!.. верьте мне, одно только это чувство может побудить девушку ее лет лишить себя жизни». «О, этот загадочный медик… в его лице что-то фатальное… я предчувствовала беду».

Прислушиваясь ко всем этим фразам, я подумал: «Милая княжна оказала нам последнюю любезность — сошла с дороги, не желая нам мешать, великодушно и гордо. Я всегда находил, что она была создана для небес, а не для этого мира — развернула крылышки и улетела. Одна искра любви ко мне обратила это хрупкое тело в пепел. В моем сердце нет жалости, я изгоняю ее… Кто я? Убийца, созерцающий мир сквозь призму отрицания. Кандинский, Кандинский!.. Мне иногда кажется, что я последний из людей… Лгу!.. Я воин в царстве мысли».

Иронизирующее направление моих рассуждений внезапно оборвалось. Колесо мыслей моих в моем мозгу повернулось в обратную сторону и точно обручем сдавило мой череп. На бегу меня качнуло в сторону, точно сильным порывом ветра. Невыразимо гадливое чувство к самому себе вызвала мысль убить себя, в то время как в воображении моем стоял образ девушки, которая, ударяя по струнам, пела надтреснутым голосом и точно дразнила меня своей последней фразой: «Голова обрита и бубновый туз». Казалось, в самом моем существе звенела струна, звенел ее голос, и звон этот отдавался в мозгу, звучал в воздухе… Я бежал наряду с другими и хотел бы вечно бежать; в уме моем промелькнула дикая фантазия: мне хотелось, чтобы все вокруг меня превратилось в хаос, чтобы все закружилось и почернело и вьюга и ветер понесли бы меня в бесконечную даль и я бежал бы, обезображенный страхом, но невидимый ни для кого. Среди такого необычайного для меня настроения в уме моем все-таки пробегала насмешливая мысль: все преступники большие фантазеры; очевидно, рассудок оставляет их и очевидно, что я охвачен пароксизмом, о котором недавно думал. Эта мысль была молнией среди ночи: в глубине моего существа что-то рассмеялось, мне захотелось силой характера овладеть собой и, остановившись, я прислонился к дереву.

Мимо меня пробегали все гости — грузинские дамы и князья. Их лица выражали испуг и любопытство и странно мне показалось, что все они как бы повеселели. Что ж, это понятно: жажда зрелищ всегда таится в этом звере, имя которому — толпа; балаганный шут и зрелище казни — то и другое пробуждает этого зверя потехи. Мне трудно было решить, какое выражение преобладало в данное время в лицах гостей: ужас или удовольствие, испытываемое ими вследствие ожидания увидеть эффектное зрелище смерти. Я подумал, что я один умею презирать своих ближних искренне и глубоко, и в этом был совершенно прав.

Дамы шли вприпрыжку, приподымая на ходу свои платья и, неизвестно зачем, шуршащие юбки, и это раздражало меня и злило. Какой-то господин споткнулся о камень и глупо рассмеялся; я искренне пожелал ему всего скверного. Но вот я увидел отца жертвы моих замыслов: он бежал, с каждым шагом как бы падая на палку. Лицо его было в слезах, оно исказилось отчаянием и как бы смеялось. «Шута я превратил в трагического героя и увенчал розами. Теперь он зверь одинокий, вечно вздыхающий и печальный».

«Это ты все сделал, Кандинский, ты, ничтожнейший из всех убийц».

Призрак совести заглянул мне в глаза, и в душе моей простонал, заохал, засмеялся протяжно, жалобно, отвратительно. Мне хотелось броситься лицом в траву, рыдать и рвать грудь ногтями; но какой-то другой голос во мне зло осмеивал меня.

— Какое у тебя лицо, Кандинский.

Предо мной стояла Тамара. Она была бледна, но спокойна, и ее вид был даже как-то торжествен. Мне показалось, что она смотрит на меня с презрением и насмешкой.

— Я не ожидал от вашей падчерицы такой быстрой разделки с жизнью. Меня ужасает этот неожиданный подвиг — броситься в воду.

— Прохладная смерть — сознаюсь, но я не ужасаюсь, а совсем напротив… посмотри, я весела…

Она посмотрела мне прямо в глаза, точно желая заглянуть в глубину моего сердца.

— Ее уже нет — ну что ж, очень рада. Заметь, Кандинский, мы невинны как голуби, а между тем, наш путь к блаженству, независимости и богатству укоротился на всю длину ее ела. Ты, однако, очень бледен, ты, который одинаково презирал жизнь и смерть. Ведь по твоим понятиям человек — инструмент… ну вот, лопнули струны — арфа больше не поет, вот и все…