Inanity - Малахов Олег (читать полностью книгу без регистрации txt) 📗
Медленно погружаясь в воду блошиного озера, я подумал, что, если бы я не умел плавать, то мои нервы бы напряглись, и мне было бы легко почувствовать приближение смерти, смелое, смелой. Воду смело смерчем, я раскрыл розу под водой, но праздник любви не удался, символы превратились в митинг на улице, в петтинг в подъезде. Пьер уже был не рад, что Агнесса умерла так рано, хотя он всегда ее жалел, но на этот раз, он любил ее.
Пьер воодушевлял меня лишь своими стремлениями ласкать свою ленивую девочку, стремящуюся вернуться домой в ожидании нового предложения. Не сукой ли она была, отказываясь слушать его советы. Однажды она потерялась в метро; оно для нее стало вдруг Токийским, отчасти соединяющимся с Лондонским, и, в конце концов, бесконечно тянущимся в сетку Нью-Йоркского. Пьер искал ее, не находя слов, описывая ее пассажирам, пытая их, а я видел их смеющимися. Тогда она поняла, насколько необходимы ей странствия, и она не пыталась найтись, а в японских словах она находила звучание голосов своих любимых кукол, в говоре англичан она различала гамму словарного разнообразия этикеток кофейных пачек и правдивость сообщений телевизионных каналов, которые Пьер смотрел вечером и утром, когда выдавалась свободная от мыслей минутка. Она решила послать Пьеру письмо, но для этого ей нужно было научиться писать, хотя бы выучить алфавит, а она даже разучилась произносить слова на родном языке, как будто он чаровал ее лишь во сне, и исчезал, когда она просыпалась. И еще она поняла, что опоздает на самолет, если не вспомнит, где находится ее мозг, и кто в нем поселяется. Картины из своей комнаты она унесла в своем ребенке, которому еще не довелось родиться, но он станет великим художником.
Башня Tower. На мониторе хранился мониторинг. Полна надежд, она сливалась с миражами бумажной индустрии, неравномерно распространяющимися на континентах ее интересов. Она успела погрузиться в самолет, и Пьер оставил тело свое в бассейне, глаза вынул, и успокаивал себя лишь тем, что теперь все равно ему не увидеть ее. Лучи Багамских островов -- все, что у нее оставалось. Так далеко она еще никогда не улетала. Она посетила приют, в котором содержались дети Пабло и Марии, они не пили алкоголь, как их сверстники, они облизывались, когда нянечка приносила им кокосовые орехи, и разбивала на их глазах, сок проникал в глаза, и они начинали видеть свои выступления на сценах древней Греции. А она прилетела и посетила приют. Она думала, что Апулей не встретит ее, спускающуюся по трапу. Она ошибалась в очередной раз, когда уверилась в своем безрассудстве, протирая глаза, и не узнавая Апулея. Он носился вокруг нее, не испытывая стеснения, а она не могла верить, как льдинка, боящаяся растаять, когда зима уже завершается, но оставляет надежду на последние морозы. езонным было бы подождать его в VIP-зале. Но Апулей неожиданно увлекся некой латиноамериканкой, оставив позади Климентину.
До остатка.
аскат грома в морге. Гастроном -- напротив. И замкнутость непреодолимая. аспушив волосы, рюкзак с карманами. Останови inanity.
....
......
...
..
Ночью Климентина не могла спать, ее крик никто не считал человеческим, токсинами заполнялась полость рта Климентины, эманацией называла она поведение своих соседей. Она кричала моим голосом, моим нутром. Ей нельзя было доверять мечты моей молодости, она их раскрасила в свои буйные краски, чувственные и несмываемые. Без касаний и без дыхания вплоть до состояния затухания, в эпилепсии, смешивая расстояния, Климентина разбивала мои мечты, и топтала осколки или сжигала обрывки, доедая и перерабатывая все вкусное, что покоилось в трюмах моего маленького кораблика, в парусах которого она спрятала мертвую чайку, отдав ей свое имя. А когда я спрашивал у нее, умеет ли она плакать, рыдал сам, утираясь ее платками с вышитыми на них ласковыми сердечками. Упиваясь созерцанием моей грозы, Климентина говорила со своими любимыми игрушками, и впоследствии от меня ничего не оставалось. Ее куклы оживали и отрезали разные части моего тела, и дарили своей хозяйке, а коала преподнесла ей мое сердце.
Апулей мучил себя попытками влюбиться. Латиноамериканка до поздней ночи рассказывала ему о своей бабушке, которая видела совокупляющихся пантер каждое утро, ожидая рождения девочки.
есурсы страны были чрезвычайно бедны, реставрационные работы проводились медленно и не вдохновенно. Когда Климентина побывала здесь впервые, ей рассказывали про меня прохожие: Он прекрасно учился в школе, не дрался с собутыльниками из всех школ, которые он посещал. Концерты его нравились супермоделям, он сношался с ними в гостиницах, в которых он жил, их приветствовали его коллеги по группе и наполняли их бокалы вином, а свои заливали виски и водкой, напивались и любили друг друга, ему не терпелось выпустить новый сингл, ему всегда хотелось этого, каждая новая песня ему казалась намного лучше предыдущей, но любил он их одинаково. Он обсуждал с Лари будущее музыки и не верил Алу, который уверял его в том, что она иссякла, больше нет. Но Лари был для него лишь хорошим собеседником, а понять его могла лишь Лаура, которая играла с его сердцем в "скорую помощь", и в бейсбол играла его головой, и он так хотел.
Не дозвонился в аэропорт, и рейс не задержали, Пьер, не думая о Климентине, расправился с пробкой на бульваре Клише, и въехал на стоянку больницы. Под капельницами пленные плевались пеной. Пьер небезгенитально делал умозаключения о том, что лучше было бы умирать, нежели попадать в плен к незнакомым производителям пластика. Чертовски жутко ругался Пьер, когда к нему в кабинет заглянул неопытный, резавший безжалостно больных, Груниэль, и попросил посодействовать в операции по пересадке почек пятнадцатилетнему пациенту. Когда-то Пьер будет бояться того, что, если с Климентиной случится что-то, то кроме Груниэля никто больше не станет ее оперировать, если он (Пьер) умрет раньше нее.
Длинные монологи санитарок на прифронтовой линии выводили из себя и Пьера, и Груниэля. Но война не заканчивалась. Груниэль отправил своему сыну письмо, на него ответил его командир, и Пьер случайно узнал о трагедии в семье своего бездарного коллеги, когда-то незнакомого и смешного мальчишки. Come to my sweet melody. Слышал часто, и упивался своей беспомощностью. А она уже прилетела, и шла по эскалатору, удивляясь отсутствию приветствия своего прибытия Пьером.В
She desired to hurt somebody with a whisper, I heard it all the time wherever she walked and whenever she broke any silent moment. С Лари было веселее всего, когда он не пытался заучить слова и ноты песен, которые мы исполняли. Though he believed in Anstie's test. And friends had been laughing at his worries. Playing tricks and trying to invent some stupid fearful story of green wine victims. Difficult to remember his hands and genius fingers.
Продюсер давно интересовался мной, но я ему все время предлагал Климентину. Она часто стеснялась, когда он приглашал ее на кофе. Иногда отказывалась, но продюсер в то время уже терял интерес к женскому полу. А Климентина была чудесным дизайнером, ей удавалось превращать ткань не просто в трикотажную одежду, а в культурологические путешествия. Только в датской сказке ее не хватало оловянному солдатику. I got in love being disposed in space ... testless. Rays of X penetrated my body, my eyes like Ghetto riots. Best friends of them are reckless in making acquaintances with Ray, it was our punishment. We only remember his gloves. Bloody in galore. Oh!! Does we all. And you are all overall loveralls. Wind! Punch me once with a blow. Steal my disharmonic gaze in the scissors of moonlight. I'll be lying in your hands in your bed being fed with stories of your sorrowful wanderings and strange enlevements of wanted gorgeous ladies. And their flavours. You'll cover me inside. But what happens with my bodies... No Indian wisdom is here to spread an explanation. And did I lose her or starting to lose. Her name is Clementine. Or she is crashed and blasted with unpredictable storms coming from islands with no shore. And nameless gone. Forgetting who it is. Making sense of nonsense. Странный день, бесцветный и не предполагающий отсутствие свежего воздуха. Морщины рук. Горсти прощаний. Дикий в мире ребусов и запоздалых признаний в любви. Под гнетом голоса звездочета, спящего в моей детской постели. Что только не происходит, но ничего не происходит. Однажды в неформальной обстановке Пьер расспрашивал меня о причинах моего сомнамбулического состояния. Я терялся в догадках, сам интересовался этим вопросом. Несомненная беспечность звучала в моих ответах, когда я попал на первое собеседование в клинику. Пьер ничуть не удивлялся тому, что я вспоминал все то, о чем он говорил с другими пациентами, о существовании которых я не мог знать. Но я даже прикоснулся к теме его отцовства и его неопределенно беспокойных отношений со своей дочерью. Он убеждался в том, что ему и Агнессе придется долго работать над моими перевоплощениями. Груниэль принял меня за стандартного больного, но мной уже становился Пьер; я не мог не позволить ему воспользоваться моим телом. Подобно тому, как сон поглощает привередливость молодой девушки, неожиданно приобретающей чьи-то глаза, больничная койка притянула к себе и показалась мне родным и долгожданным приютом. Lost in inanity of forgettable silence when no one's supposed to feel sense. Inside of groups of lost forever in again and again. Unreal and wild with strange wine making eyes insane. Pretty masculine-feminine inanity was the first lecture delivered by Maria's husband. Громадные сердца, разбросанные хаотично на улице без зданий -- все, что Климентина помнит после прощания с городом Апулея. Джордж и Климентина -- безупречный союз, Пьер заботился о том, чтобы все получилось так, как бы ему хотелось. Климентина в связи с этим была пятнадцать раз беременна, сделала двадцать абортов, и звезда, которую назвали в ее честь, упала на одну из стран, где она еще не была, и столицу которой не смогла вспомнить на одном из уроков географии, отвлекшись на доделывание домашней работы по физике; ее сыновьями могли бы стать Эйнштейн и Кайдановский. They seemed to be preoccupied. I left the room. Обед был не очень вкусным, разве что я сидел у Агнессы на руках, и она кормила меня комками картофельного пюре, и ел я его, потому что была такая возможность соприкосновения с Агнессой. От нее пахло кипарисовой хвоей, и этот аромат обволакивал меня, несмотря на господствующие в столовой запахи кухни. What's the problem..... Density of destiny in gracious living was all what I wished to recreate. Though helplessly in arms of Agnes / in gladly looking insinuations of Clementine walking through my summer-time to be OK I appear. Greetings during happy hours and feeling happy. And dear, do not judge a book by its cover. So sorry, baby, leaving you down on the front views of the unique stairways and do love you. When signs are upper in space of Woodstock festivals we send our hands to our eyes and falling into ants' being under the sunniest sounds and no memory shall show how it was and we'll see nothing (even dreaming). Нет вдоха. Нет выдоха. Ocean dry. Ocean waits. In mists. Lowering snow. Ocean tries. Insomniacs are leaning to waves. Water cycles. Этих слез не будет. Лишь бы притвориться. Сделать первым шагом все, что ускользает. Видимость. Беспечность. Лучшие конфеты. Прибегая в школу, находя детскую влюбленность. Уберите свои грязные лица....... Джордж ушел в состояние перерастания в расстояния. Джордж умудрился презентовать Климентине давно забытые всеми его друзьями песни на очень некачественной кассете, с улыбкой, таящей пошлые высказывания по ее поводу его же друзей, музыкантов, в которых он души не чаял. Чаял ли. Либо исчезла связь с Пьером.. Хотелось ее восстановить. Но для этого приходится воскрешать Агнессу.
