Двое (рассказы, эссе, интервью) - Толстая Татьяна Никитична (первая книга txt) 📗
Нас флажками наградил.
Через сорок лет я напомнила Оле ее стихи. Она улыбнулась:
- Хорошо, что тот бригадир чем-нибудь другим не наградил. Он нас, девчонок, в амбар заманивал.
В старших классах мы больше не ездили на дачу, и наши дороги разошлись. Оля поступила на геофак и потом уехала куда-то на восток, где, по слухам, сменила нескольких мужей, а после смерти мамы и бабушки вернулась в Ленинград. Одна.
Я никуда не уезжала и все писала и писала свою диссертацию о способах перевода деепричастия, на те языки, где деепричастия не было и никогда не будет. Мой статус назывался "соискатель". Хорошее слово, будто я ищу смысл жизни и есть кто-то рядом, кто ищет того же. Нет, кроме деепричастия никого рядом не было. Первые два года я любила его, узнавала, выписывала на карточки. "Доктор, прощупавши пульс...", "Дунечка, вступив в дом гувернанткой..." Потом, как водится, я возненавидела тот угол комнаты, где лежал мой сизифов труд. Помню, как в солнечный летний день я сидела у открытого окна. Веял тихий ветер и шевелил листы "Вступления" и "Первой главы". В окно влетела птичка и села на письменный стол, на стопку карточек с примерами. Я ясно увидела Знак, сложила бумаги и прекратила мучения.
Когда мы с Олей случайно встретились в районной поликлинике, нам показалось, что можно реставрировать бездумную детскую дружбу. Те годы она вспоминала как утраченный рай: добрая бабушка печет пироги, мама шьет и перешивает, чтобы одеть дочку, "как куколку", а Олечка пишет стихи к слету городского актива. В каждой школе были девочки, которые, как и Оля, шли после уроков не домой к маме, а в пионерскую комнату и сидели там у ритуальной стенки с пионерской символикой. Когда пришла цветущая юность, те же девочки перешли в комнату выше этажом, где размещался комитет комсомола, и оттуда со светлыми лицами призывали других, не обращенных, к противоестественному: "Останемся на лето в городе и отремонтируем школу!", "После десятого класса - на ферму!"
Я не знаю, какая была Оля, когда ушла молодой бродить по Дальнему Востоку с геологическими партиями, но вернулась она оттуда уже пережив отпущенные ей жизненные драмы, смиренная. От первого мужа у нее родился неполноценный ребенок, и ей пришлось оставить его в доме хроников на берегу Тихого океана. Это было давно, того мальчика, может быть, и на свете уже нет.
Выглядела она, прямо скажем, неважно: мешки под глазами, без передних зубов. Встречая через много лет бывших одноклассниц, всегда думаешь: я-то еще ого-го, а они...
- Как поживаешь, Оля?
Помолчав, она ответила:
- Живу, как видишь.
Автобус был загружен наполовину. Мы насчитали восемнадцать человек, и все, как и мы, за полцены. Две немолодые сестры, папа с дочкой, мама-учительница с нелюдимым сыном и группа мужчин-сослуживцев. Мужчины сели в конец автобуса, и уже через полчаса оттуда послышался тихий перезвон стаканов и запахло колбасой "чайная".
Дорога до Новгорода скучная, не на что смотреть, разве что на ведра у обочин. Торгуют одним и тем же - прошлогодней картошкой. Туристам она ни к чему. А все равно обсуждают: у бабули вялая, проросшая, а у мужичка - сверху крупная, а внизу наверняка мелочь. Знаем, покупали. Сестры, хриплые курильщицы, комментировали все, на что падал их взгляд.
- От понастроили хоромы, ворье. Подпалить бы, чтоб с крыши попрыгали и ноги переломали.
Бороться с хамками в замкнутом пространстве невозможно, надо терпеть. Главное, не вступать с ними в мировоззренческие споры. Перед самым Новгородом я увидела указатели "На Выползово", "На Болотную Рогавку". Я толкнула Ольгу:
- Поехали на будущий год в Выползово, откроем там школу топ-моделей, будем учить местных девушек манекенному шагу. А в Рогавке...
Подруга детства пожала плечами:
- Не понимаю тебя. Народ вымирает, а ты остришь.
Так, шутки в сторону. Вообще-то с таким настроением лучше сидеть в Пупышеве.
В Новгороде нам достался двухместный номер с ванной такой высоты, что туда можно было забраться, только став на стул. На дне ванны, на бумажке с надписью "Продезинфицировано", сидела мокрица. Должно быть, это и была болотная рогавка. Ольга после шести вечера не ела, а я, радуясь предстоящей неделе, завалилась на кровать и умяла пять котлет, которые иначе не дожили бы до утра, потому что в номере не было холодильника. Ночью я видела кошмары.
Я проснулась в семь утра от духоты. Оля спала, а до завтрака оставалось два часа. Я тихо вышла из гостиницы и пошла туда, куда вели стрелки "К центру". В сквере перед Кремлем было пустынно. Две девушки в коротких юбках, стоя под деревом, пили пиво из бутылки и дрожали от утреннего холода. У крепостной стены в кустах, на сплющенной картонной коробке, лежала женщина, разрушенная алкоголем. Ее друг, пригорюнившись, сидел на ящике и, по-видимому, упрекал ее в чем-то. Женщина приподнялась на локте и сказала с гневом:
- Да не ссы ты! Запомни, я прежде всего - женщина. А твоя Светка блядь, кошка драная.
Он не нашел, что возразить, и еще ниже опустил голову.
Через три часа я шла с нашими туристами по тому же парку. Был чудесный день, на улицу выставлены белые столики, вдоль дороги выстроились продавцы сувениров в рубашках-косоворотках. Пенсионер в прорезиненном плаще играл на баяне "Амурские волны". Дрожащие от холода девушки и неприкаянные пьяницы исчезли, как призраки при восходе солнца.
У ворот нас уже ждал местный гид Иван Никитич. Бородка, мятый отечественный костюм, советские сандалии с дырочками, а через плечо - сумка с аппликацией: Буратино с подъятым золотым ключиком. Иван Никитич смотрел весело и сразу расположил к себе нашу разношерстную группу.
- Дорогие друзья! Дай вам господь здоровья, успехов, добрых деток. Ну-с, начнем, помолясь...
Он хорошо знал предмет - новгородские храмы и монастыри - и был тут своим человеком. Войдя в Софийский собор, приветствовал служительницу:
- С праздником тебя, Аннушка!
Аннушка сунулась было: "Иван Никитич, а где наряд на экскурсию?" - но наш гид махнул рукой: "Завтра принесу, родненькая. Мы же русские люди. Я забыл, а ты простила".
Голос из горящего куста, исцеление Лазаря, жены-мироносицы большинство экскурсантов впервые про это слышали и всё писали, писали на ходу в блокнотики, не глядя по сторонам. На мосту через Волхов Иван Никитич спросил:
- Может, вопросы появились? Не стесняйтесь, спрашивайте.
Учительница поинтересовалась:
- А новые храмы строят в Новгороде? Наш экскурсовод будто ждал этого вопроса:
- Новых - тысячи и тысячи. Вы спросите, где? Пока еще под землей. Но настанет час, поднимутся церкви, и расступятся тучи. Прислушайтесь, и если вы чисты перед Спасителем, то услышите колокольный звон оттуда, из-под земли.
- Иван Никитич, а к памятнику тысячелетия России пойдем?
Он сразу поскучнел:
- Не знаю, не знаю. Если время останется.
Времени не осталось, пора было обедать. За столом мы оказались рядом. Иван Никитич подозвал официантку.
- Собери мне, Любаша, пустые бутылки из-под фанты, мне для святой воды много тары надо.
- Иван Никитич,- спросила я,- где вы так загорели?
- Неделю как из Иерусалима вернулся, паломником по святым местам. Первый раз за границей, хотя двадцать лет оттрубил гидом в Интуристе. Вы подумайте: без визы, совершенно бесплатно прожить месяц на Святой Земле!
- Каким же образом?
- Промыслом Божиим, красавица. А вот вы,- он дотронулся до Олиного плеча,- уже приближаетесь, вам скоро откроется. Исповедуетесь?
Оля кивнула, собрала со стола хлебные крошки и положила их в рот. На прощание они обменялись адресами.
Назавтра автобус повез нас в Старую Руссу. Дело Ивана Никитича не пропало. Всюду на сиденьях лежало печатное слово: "Грехи России", "Мой путь к истине", "Христианину о компьютере".
Старая Русса показалась мне задумчивым тенистым садом. У заросшей реки Перерытицы - дом-музей Достоевского. На первом этаже тапочная и платный туалет, на втором - экспозиция. Подлинные только цилиндр и перчатка, а остальное - большой и малый кофр, свеча с нагаром - от чужих людей. Девушка, проводившая экскурсию, была еще молода и не вошла в роль какого-нибудь из персонажей Федора Михайловича, но неизбежное случится. Я давно сделала открытие: в музеях Достоевского работают Сонечки Мармеладовы и Настасьи Филипповны, тут или близкие слезы, или экзальтация.
