Весна в Карфагене - Михальский Вацлав Вацлавович (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗
– А вы какой роты, Севастопольской или Владивостокской? – спросила Машенька рыженького.
– В-в-в-вла-вла-ди-востокской, – ответил он с большим трудом, и таким образом выяснилось, что в минуты особенно сильного волнения ему свойственно заикаться.
– Я тоже теперь Владивостокской, – гордо сказала Машенька. – Тогда давайте знакомиться. – И она с легким книксеном церемонно протянула ему руку. – Мария!
– Оче-оче-оч-ч-ень прия… – еле выдавил из себя голубоглазый, пунцовый от смущения мальчик. – Але-алек-александр Ба-ба-каров!
– Бабакаров? – переспросила Машенька.
– Не-не, Ба-не-ба-ка-ров!
– Бакаров?
Мальчик просиял и утвердительно затряс головой.
Воцарилась пауза. И тут вдруг рыженький проговорил совершенно четко, звучно и даже щелкнул при этом каблуками грязных стоптанных туфель:
– Князь Александр Бакаров!
– Ишь ты! – засмеялась Машенька, радуясь, что заика овладел собой. – Если ты – князь, тогда я – графиня Мария Мерзловская! – И она протянула ему кисть руки для поцелуя.
Кадет сначала не понял, чего от него хотят, а когда сообразил, склонился в поклоне и коснулся губами ее тонкой руки, при этом на его сером, давно не мытом лбу выступила легкая испарина.
А Машеньке стало вдруг так радостно, так вольно, что от избытка чувств она полуобняла маленького замурзанного князя за худенькие плечи в драной, давно потерявшей всякий цвет и фасон курточке, и они двинулись по залитой ярким солнечным светом, забитой вещами палубе разыскивать командира Владивостокской роты, чтобы представить ему очаровательную вольнослушательницу.
Машенька вписалась в жизнь Морского корпуса с ходу – уже в обед она принарядилась в импровизированные белый передник и белый кокошник и орудовала на камбузе вместе с поварами и поварятами, разливала суп по котелкам и мискам кадетов и гардемаринов. Она и сама отказалась от столования в семье адмирала дяди Паши и перешла на общий бедный кошт, от серебряных ложек и вилок к оловянным.
В пятнадцать лет у нее уже было главное – твердый характер и непостижимое никакими выкладками и расчетами чувство точки – умение оказываться в нужное время в нужном месте. Это умение жило в ней с детства – когда играли в прятки, она умела спрятаться там, где никому не приходило в голову ее искать, а когда играли в лапту – попасть в нее мячиком не удавалось почти никогда и никому.
ХVIII
О, этот аппетитный дух жареной баранины!
О, этот дурманящий аромат свежемолотого арабского кофе!
Небольшой, но плотный ветерок дул строго с берега, и волны дразнящих запахов наплывали с набережной Бизерты на русские корабли в гавани, на полуголодных беженцев – одна за другой, без устали и без пощады.
– Слушайте, с ума можно сойти!
– Это прямо какой-то садизм!
– Натуральное издевательство!
– Боже мой, полцарства – за чашечку кофе!
– А у вас есть царство?
– Своего нет, но я готова отдать половину Франции или всю Тунизию!
– Щедра, ничего не скажешь. Это по-нашенски, по-русски!
– Когда же, когда же наконец мы ступим на землю Африки!
Так переговаривались между собой стоявшие неподалеку от Машеньки три еще моложавые дамы в летних платьях и под маленькими цветными зонтиками от яркого африканского солнца.
"Три сестры, – почему-то подумала о них Машенька названием чеховской пьесы. – Те рвались в Москву! В Москву! А эти – в Африку! В Африку!" Машенька с детства обожала театр – любительские спектакли были у них в Николаеве не редкость, все следили за театральной модой, все так или иначе участвовали, кто в роли актеров, кто – суфлеров, гримеров, декораторов, кто в роли зрителей.
Машеньку тоже раздражали запахи с набережной, она тоже глотала слюнки, но молча. Она ведь теперь была не просто дочь погибшего адмирала, но и сама человек военный – кадет Морского корпуса. Тетя Даша не раз пыталась соблазнить ее и чашечкой кофе, и чем-нибудь вкусненьким, но Маша была непреклонна: "Вы что! Как я теперь могу есть и пить не то, что все другие кадеты? Нет, нет – это невозможно!"
Земля была рядом, а люди тупо слонялись по забитой домашним скарбом стальной громадине корабля, злились на французов, друг на друга, на грязь, что практически не поддавалась искоренению, на скученность и неустроенность, в которых им приходилось выживать. Даже в Морском корпусе никак не налаживались дела, никак невозможно было привести воспитанников в то должное состояние, на которое уповал адмирал Герасимов и его помощники преподаватели.
Адмирал дядя Паша был одним из тех, кто не поддался унынию. Дух предпринимательства подвигнул его на разработку ветряного электрического двигателя. Идея пришла к адмиралу как бы сама собой.
– Боже мой, какие унылые взгорья вокруг этой Бизерты и как осточертел этот противный ветер! – заметила однажды его жена тетя Даша, оглядывая окрестности.
– Горы красивые, кое-где даже зелененькие, – не согласилась с ней Машенька.
– Горы-горы-горы-горы… ветер-ветер-ветер-ветер, – вдруг забубнил себе под нос дядя Паша, взглянул на свою жену, а затем и на Машеньку тусклым отсутствующим взглядом и вдруг выкрикнул – звонко, молодо: – Какая красота! Какие будут ветряки! Сколько электричества дадут они нам! Нам!
Его темно-карие глаза со слившимися зрачками заблестели тяжелым горячечным блеском, черные усы встопорщились, лицо разгладилось и стало почти юным – влюбиться в такого можно было в одну секунду! Так что деваться Машеньке было просто некуда. Да и зачем? Она уже давно поняла, что влюбилась бесповоротно и надолго, а может быть, и на всю жизнь.
Она любила его голос – бесцветный, слабо интонированный, можно сказать, занудный, когда собеседник был ему малоинтересен, и мгновенно наполняющийся соками жизни, игрой и силой, когда ему становилось интересно. Она любила его вспыльчивость и отходчивость, любила, как он фыркает, когда умывается, как он бесшумно и не торопясь ест за столом, как он улыбается, показывая свои ровные, чистые зубы, один из которых, третий нижний, с выщербинкой. Машеньке казалось, что именно эта выщербинка придает его улыбке особое обаяние. Ей нравилось, что он не говорит ни о ком дурно, она восхищалась его удивительным многознанием и тем, что он не только не бравирует им, но всегда старается сгладить свое превосходство над теми, кого превосходит.
Мама твердила ей с детства: "Не сотвори себе кумира!"
До поры до времени так оно и было. Но прошла та пора, прошло то время… Кумир явился взору, что называется, на ровном месте, им стал тот, о ком еще год назад ей не приходило в голову и подумать такое. Не приходило и вдруг пришло, как будто бы спустили курок и прогремел выстрел, переменивший в ее жизни буквально все – и ощущение самой себя, и ощущение мира, и представление о смысле жизни, которое раньше только брезжило в ее сознании, а теперь определилось очень ясно: жить – это значит любить дядю Пашу, а все остальное – только фон, только задник той декорации, в которой разворачивается действо.
Кумир явился, все прочие перестали для нее существовать… Гардемарины и кадеты ходили перед Машенькой колесом, но это никак ее не трогало, только раздражало, и то не очень сильно, а так, как дождь или ветер, их ведь не запретишь, да и не надо – всегда можно отвернуться, раскрыть зонтик или поднять воротник. Все молодые люди стали для нее теперь, как рыбки за стеклом аквариума: раздувают жабры, плавают себе и плавают, такие яркие, цветные, – очень мило.
Дядя Паша засел за чертежи и расчеты ветряной электростанции. В помощь себе он отпросил у командира Владивостокской роты Машеньку: она хорошо соображала в математике, умела чертить и на лету схватывала все то новое, что объяснял ей дядя Паша. К тому же у Машеньки были особые отношения с цифрами – с малых лет они казались ей одушевленными и исполненными глубокого смысла, можно сказать, она родилась с этим даром небес.
Так что, когда дядя Паша стал посвящать ее в науку чисел, это захватило ее в высшей степени. Он рассказал ей о том, что до того, как были изобретены арабские цифры, во всех семитских языках, в латыни, в греческом числа обозначались буквами алфавита или комбинацией этих букв. И как бы само собой получалось, что числа приобретали вид имени, или названия вещи, или понятия, или некоторого намека. Дядя Паша объяснил ей значение натурального ряда чисел от одного до десяти. Рассказал об учении чисел Пифагора, который был уверен, что "числа управляют миром". О том, что другой великий ученый, Аристотель, хотя и не полностью разделял точку зрения Пифагора, но тоже считал, что "число составляет сущность всех вещей мира". Особенно поразил воображение Машеньки рассказ о Данте и Беатриче.
