В списках не значился - Васильев Борис Львович (читать полную версию книги txt) 📗
Темная фигура на миг заслонила пролом: кто-то осторожно заглянул в каменный мешок и тотчас же отпрянул. Плужников беззвучно снял автомат с предохранителя. Сердце билось так сильно, что он боялся, как бы немцы не услыхали этот стук.
Вновь, совсем рядом, раздались голоса. В пролом влетела граната, ударилась о дальнюю стенку подвала, но они успели упасть на пол, и раздался взрыв. Тут, в тесном подземелье, он был болезненно резок. В стены застучали осколки, вонючий дым близкого разрыва опалил лицо.
Плужников не успел ни испугаться, ни обрадоваться, что осколки прошли выше. Немцы были рядом, в двух шагах, и он не смел даже спросить товарищей, не задело ли кого. Надо было лежать, лежать, не шевелясь, безропотно ожидая очередных гранат.
Но гранат немцы больше не кидали. Поговорив, пошли дальше, к следующему подвальному отсеку. Шаги удалялись, глухо донесся гранатный взрыв: немцы проверяли соседние помещения.
- Целы? - еле слышно спросил Плужников.
- Целы, - отозвался Денищик. - Замри, лейтенант. Весь день они пролежали в этом подвале. Весь день До темноты, боясь шевельнуться, не решаясь вздохнуть, потому что немцы ходили рядом: настороженным слухом они ловили их непонятный говор. От постоянного напряжения мучительно сводило мускулы.
Они не знали, что происходит наверху. Отчетливо слышалась стрельба, дважды противник обращался с предложением сложить оружие, давая часовые передышки. Но они не смогли воспользоваться и ими: немцы заняли этот участок казарм.
Рискнули выползти ночью, хотя эта ночь была беспокойнее предыдущих. Немцы прочно блокировали берега, ярко освещали крепость ракетами и не прекращали минный обстрел. То и дело слышались глухие взрывы: немецкие саперы методически рвали фугасами стены, потолки и перекрытия, расчищая путь своим штурмовым группам.
Денищик вызвался в разведку. Долго не возвращался: Сальников уже шипел, что надо тикать. Но близких выстрелов не слышалось, а Плужников не мог поверить, что пограничник сдастся без боя, и поэтому ждал.
Наконец послышался шорох, в проломе появилась голова:
- Ползите. Тихо: немец рядом.
Снаружи было душно, отчетливо доносился сладковатый трупный запах, и пересохшее горло все время сжимали судорожные рвотные спазмы. Плужников старался дышать ртом.
Повсюду слышались немецкие голоса, стук ломов и кирок: саперы проламывали проходы в стенах, подводили фугасы. Пришлось долго ползти по обломкам, замирая при каждом выстреле ракеты.
В глубокой яме, куда наконец ввалились они, нестерпимо воняло: на дне лежали вспухшие на трехдневной жаре, развороченные взрывами трупы. Но здесь можно было передохнуть, оглядеться и решить, что делать дальше.
- Обратно в костел надо, - горячо убеждал Сальников. - Там стены - ого! А водичку я достану. Под носом проползу, а достану.
- Костел - мышеловка, - упрямился пограничник. - Немцы по ночам до стен добираются: окружат и - хана. Надо в подвалы: там народу побольше.
- А водички поменьше! Ты день в воронке дрых, а я там сидел: раненым по столовой ложке водичку отпускают, как лекарство. А здоровые лапу сосут. А я - без водички…
Плужников слушал эти пререкания, думая о другом. Весь день они пролежали в двух шагах от немцев, и он собственными глазами увидел, что противник действительно изменил тактику. Саперы упорно долбили стены, закладывали фугасы, подрывали перекрытия. Немцы грызли оборону, как крысы: об этом следовало доложить немедленно. Он поделился этими соображениями с бойцами. Сальников сразу заскучал:
- Мое дело маленькое.
- Как бы свои не подстрелили, - озабоченно сказал Денищик. - Напоремся в темноте. А крикнуть - немцы минами забросают.
- Надо через казарму, - сказал Плужников. - Не могут же все подвалы быть изолированными.
- Еле уползли, теперь - обратно, - недовольно ворчал Сальников. - Лучше в костел, товарищ лейтенант.
- Завтра в костел, - сказал Плужников. - Надо сперва саперов пугнуть.
- Это мысль, лейтенант, - поддержал пограничник. - Шуранем немчуру и - к своим.
Но шурануть саперов не удалось. Под Плужниковым осыпались кирпичи, когда он вскочил: подвела задетая осколком нога. Он упал, и тут же прицельная очередь автомата разнесла кирпич возле его головы.
Им так и не удалось прорваться к своим, но все же они перебежали к кольцевым казармам на берегу Мухавца. Этот участок казался вымершим, в оконных проемах не было видно ни своих, ни чужих. Но раздумывать было некогда, и они вскочили в ближайший черный пролом подвала. Вскочили, прижались к стенам: немецкие сапоги протопали поверху.
- Долго совещались, - сказал Денищик, когда все стихло.
Никто не успел ответить. В темноте клацнул затвор, и хриплый голос спросил:
- Кто? Стреляю!
- Свои! - громко сказал Плужников. - Кто тут?
- Свои? - из темноты говорили с трудом, в паузах слышалось тяжелое дыхание. - Откуда?
- С улицы, - резко сказал Денищик. - Нашел время допрашивать: немцы наверху. Ты где тут?
- Не подходить, стреляю! Сколько вас?
- Вот чумовой! - возмутился Сальников. - Ну, трое нас, трое. А вас?
- Один - ко мне, остальным не двигаться.
- Один иду, - сказал Плужников. - Не стреляйте. Растопырив руки, чтобы не наткнуться в темноте, он ушел в черную глубину подвала.
- Жрать хочу, - шепотом признался Сальников. - Супцу бы сейчас.
Денищик достал плитку шоколада, отломил четвертую часть:
- Держи.
- Откуда взял?
- Одолжил, - усмехнулся пограничник,
- То-то несладкий он.
Вернулся Плужников. Сказал тихо:
- Политрук из четыреста пятьдесят пятого полка. Ноги у него перебиты, вторые сутки лежит.
- Один?
- Товарища вчера убило. Говорит, над ним - дыра на первый этаж. А там к нашим пробраться можно. Только рассвета ждать придется: темно очень.
- Обождем. Пожуй, лейтенант.
- Шоколад, что ли? А политруку?
- Есть и политруку.
- Пошли. Сальников, останешься наблюдать. У противоположной стены лежал человек: они определили его по прерывистому дыханию и тяжелому запаху крови. Присели рядом. Плужников рассказал, как дрались в костеле, как ушли оттуда, нарвались на немцев и отлеживались потом в каменном отсеке.
- Отлеживались, значит? Молодцы, ребята: кто-то воюет, а мы - отлеживаемся?
Политрук говорил с трудом. Дыхание было коротким, и у него уже не было сил вздохнуть полной грудью.
- Ну и перебили бы нас там, - сказал Плужников. - Пара гранат, и все дела.
- Гранат испугался?
- Глупо погибать неохота.
- Глупо? Если убил хоть одного, смерть уже оправдана. Нас двести миллионов. Двести! Глупо, когда никого не убил.
- Там очень невыгодная позиция.
- Позиция… У нас одна позиция: не давать им покоя. Чтоб стрелял каждый камень. Знаешь, что они по радио нам кричат?
- Слыхали.
- Слыхали, да не анализировали. Сначала они просто предлагали сдаваться. Запугивали: сметем с лица земли. Потом - «стреляйте комиссаров и коммунистов и переходите к нам». А вчера вечером - новая песня: «доблестные защитники крепости». Обещают райскую жизнь всем, кто сложит оружие, даже комиссарам и коммунистам. Почему их агитация повернулась на сто восемьдесят градусов? Потому, что мы стреляем. Стреляем, а не отлеживаемся.
- Ну, мы сдаваться не собираемся, - сказал Денищнк.
- Верю. Верю, потому и говорю. Задача одна: уничтожать живую силу. Очень простая задача.
Политрук говорил что-то еще, а Плужников опять плыл в лодке, и опять через борт плескалась вода, и опять он пил эту воду и никак не мог напиться. И опять на корме сидела Валя в таком ослепительном платье, что у Плужникова слезились глаза. И наверно, поэтому он не смеялся во сне…
Растолкали его, когда рассвело, и он сразу увидел политрука: невероятно худого, заросшего щетиной, среди которой все время двигались искусанные в кровь тонкие губы. На изможденном, покрытом грязью и копотью лице жили только глаза: острые, немигающие, пристально упершиеся в него.
