Евгений Онегин. Драматические произведения. Романы. Повести - Пушкин Александр Сергеевич (читать книги онлайн без TXT) 📗
В отличие от героя «Кавказского пленника» образ Онегина не дан в качестве единственного в романе представителя «молодежи 19-го века». Другим представителем новой, молодой России является полярно противоположный Онегину образ Ленского. Пылкий и восторженный романтизм Ленского – явление в своем роде не менее характерное для передовой дворянской молодежи пушкинского времени, чем «охлаждение» и скептицизм Онегина. Для наибольшего прояснения характера Ленского Пушкин также показывает среду, в которой он развивался. «Возвышенные чувства» и «девственные мечты» Ленского, его наивная вера в «мира совершенство» – результат полной оторванности от реальной русской действительности. Его романтизм – благоуханный цветок, выращенный в «Германии туманной#, на почве немецкой идеалистической философии и романтической литературы.
Не менее, если не более чем Онегин, значителен в романе образ Татьяны. Отношения между ними и составляют основную сюжетную его линию. Однако в их личной любовной коллизии таится далеко идущее содержание – именно в ней и заключен наиболее полный ответ на вопрос поэта о причинах печального одиночества главного героя романа, об истоках «русской хандры» Онегиных.
Подобно Онегину и Ленскому, Татьяна чувствует себя чужой среди окружающих и так же мучительно ощущает это. Вместе с тем характер ее сложился в другой общественной среде, развился в совсем иной обстановке, условиях. Героиня – «русская душою», говорит о ней поэт и полностью раскрывает, почему это так. Татьяна (уже одно считавшееся тогда простонародным имя это, впервые «своевольно» вводимое поэтом в большую литературу, влечет за собой ассоциации «старины иль девичьей») выросла, в противоположность столичному Онегину, «в глуши забытого селенья», в патриархальной близости к народу – «бедным поселянам», в атмосфере русских народных сказок, поверий, «преданий простонародной старины».
Если сопоставить картины детства, отрочества и юности Татьяны и Онегина, сразу же видишь, что они во всем противостоят друг другу. У Евгения – иностранцы-гувернеры, у Татьяны – няня, простая русская крестьянка, прототипом которой, как прямо говорит сам Пушкин, была его няня Арина Родионовна, живой источник близости к народу для самого поэта. Там – ненормальный, противоестественный образ жизни, обращение «утра в полночь», здесь -жизнь в полном соответствии с природой: Татьяна, «ранняя пташка», просыпается на рассвете, как крестьянские девушки, первым снегом умывает «лицо, плеча и грудь». Там – «наука страсти нежной», цепь легких и скоро приедающихся побед, здесь – мечты о настоящей, большой любви, об единственном, сужденном небом, избраннике. Правда, на эти мечты, как и на формирование всего духовного мира Татьяны, оказали существенное влияние сентиментальные иностранные романы – «обманы и Ричардсона и Руссо». Больше того, поэт сообщает нам, что его героиня «по-русски плохо знала… изъяснялася с трудом на языке своем родном». Письмо к Онегину пишется ею по-французски. Но в обрисовке облика Татьяны, который столь дорог поэту, является его «милым идеалом», с не меньшей степенью, чем в обрисовке Онегина, к которому он умеет отнестись с такой критичностью, сказывается стремление Пушкина быть полностью верным жизненной правде. Татьяна – высокоположительный, «идеальный» образ русской девушки и женщины; но этот образ не просто объективированная мечта поэта, он не навязывается им действительности, а взят из нее же самой, конкретно-историчен. Татьяна зачитывалась иностранными романами, но ведь русских романов такой впечатляющей силы в ту пору, до начала и даже до середины 20-х годов, еще не было; она затруднялась выразить свои чувства к Онегину на русском языке, но в то же время поэтом с помощью тонкого художественно-психологического приема раскрывается ее «русская душа». Под подушкой у нее французская книжка, но видит она русские «простонародные» сны.
Мимо всего этого Онегин и проходит. Даже тогда, когда в его охладевшем, давно «потерявшем чувствительность» сердце внезапно вспыхивает настоящее, большое чувство, он увлекается не той Татьяной, какой она была в деревне, «в глуши лесов». Он стал «томиться жаждою любви» к Татьяне, оторванной от своей родной почвы, «неприступной богине роскошной, царственной Невы». А ведь все лучшее в духовном облике Татьяны (ее высокое душевное благородство, искренность и глубина чувств, целомудренная чистота натуры) связано, подсказывает нам поэт с ее близостью к простому, народному началу. Даже знаменитый, не понятый Белинскпм ответ ее в сцене финального объяснения с Онегиным:
– перекликается со словами народной песни: «Я достануся иному, друг.
И верна буду по смерть мою». Татьяне «душно здесь», в той новой, светской среде, в которой она и стала так мила Онегину; она ненавидит «волненье света», презирает «постылой жизни мишуру», «ветошь» светского «маскарада» – «весь этот блеск, и шум, и чад». Вот почему Татьяна, продолжая любить Онегина, называет его вдруг загоревшуюся любовь к ней «мелким чувством». Здесь она и права и неправа. Повод к внезапной вспышке этой любви был действительно «мелок» («Запретный плод вам подавай, А без того вам рай не рай»,- с горькой иронией замечает в связи с этим Пушкин). Но полюбил Татьяну Онегин искренне и беззаветно.
Термин «лишний человек» получил широкое употребление лет двадцать спустя после пушкинского романа, с появлением «Дневника лишнего человека» Тургенева (1850). Но слово «лишний» в применении к Онегину находим уже у Пушкина. Онегин на петербургском рауте «как нечто лишнее стоит» (вариант беловой рукописи VII строфы восьмой главы). Действительно, образ Онегина – первый в той обширной галерее «лишних людей», которая так обильно представлена в последующей русской литературе. Генетически возводя литературный тип «лишнего человека» к образу Онегина, Герцен точно определил социально-историческую обстановку, в которой складывался этот характер: «Молодой человек не находит ни малейшего живого интереса в этом мире низкопоклонства и мелкого честолюбия.
И, однако, именно в этом обществе он осужден жить, ибо народ еще более далек от него… между ним и народом ничего нет общего».
Разобщенность между носителями передового сознания, передовых освободительных идей и народом – трагическая черта всего дворянского периода русского революционного движения. В этом причина декабрьской катастрофы, поставившей, по словам Герцена, перед всеми мыслящими людьми «великий вопрос» о преодолении этого разрыва. В «Евгении Онегине», в том виде, как он был оформлен автором для печати, не только нет ответа на этот вопрос, но нет и его прямой постановки. Нет в романе и непосредственно политической тематики. Вместе с тем даже и в этом виде он весь овеян дыханием современности. В трагических исходах судеб двух типичных представителей русской молодежи XIX века, не удовлетворенных своей жизнью и далеких от народа, явно сквозит общая проблематика эпохи, дает себя чувствовать общественная атмосфера периода декабрьского восстания.
Особенно остро и живо современники ощущали злободневную знаменательность гибели романтика Ленского. Убийством Онегиным Ленского, льдом – пламени, были,- считал Герцен,- уничтожены «грезы юности» – поры «надежды, чистоты, неведения»; «Ленский – последний крик совести Онегина, ибо это он сам, это его юношеский идеал. Поэт видел, что такому человеку нечего делать в России, и он убил его рукой Онегина – Онегина, который любил его и, целясь в него, не хотел ранить. Пушкин сам испугался этого трагического конца; он спешит утешить читателя, рисуя ему пошлую жизнь, которая ожидала бы молодого поэта». Однако Герцен не знал, что Пушкин, говоря перед этим о возможности для Ленского и другого, противоположного пути – «славы» и «добра», намечал еще один столь же выразительный, сколь сугубо конкретно-исторический его вариант: Ленский мог «быть повешен, как Рылеев» (слова из пропущенной и обозначенной в тексте романа только цифрой строфы, которая вследствие именно этих слов, конечно, не могла бы появиться в печати). Как видим, здесь уже открывается прямой просвет в тему декабризма. И этот просвет не случаен. В окончательном тексте лишь глухо упомянуто о политической настроенности Ленского – его «вольнолюбивых мечтах». В рукописях Пушкина этот мотив развит гораздо подробнее. Но и независимо от этих вариантов образ Ленского вызывал у некоторых современников характерные ассоциации: настойчиво указывали в качестве его прототипа на поэта-декабриста Кюхельбекера; «другим Ленским», «полным мечтаний и идей 1825 года» и «сломленным в свои двадцать два года грубыми руками русской действительности» называл Герцен поэта-любомудра Дмитрия Веневитинова.
