Избранное - Григорьев Николай Федорович (серии книг читать бесплатно .txt) 📗
Далее "Земская газета" от рассуждений общих перешла к местным
симбирским делам: "Несколько лет тому назад в одном инспекторском
отчете было рассказано по поводу инспектирования одной из лучших
сельских школ..."
"Эге, это обо мне! - И Илья Николаевич быстро пробежал глазами
следующие строки, улыбнулся: - Да, да, припоминаю... О микроскопе
речь!"
Этот ценный прибор он приобрел как учебное пособие, сам же и
демонстрировал его в школах, потому что не только для учеников, но и
для самих сельских учителей микроскоп был в диковинку.
Одна из учениц после этого в сочинении написала:
"Когда мы смотрим простыми глазами, в капле воды ничего не видно,
а когда посмотрим на нее в особый инструмент, называемый микроскоп, то
увидим, что в капле воды есть змеи и гады".
Сочинение девочки-крестьянки было написано грамотно, мысли
наивные, но изложены толково и самостоятельно, и Илья Николаевич,
порадовавшись тому, что и женские школы в губернии наконец-то пошли в
нормальный рост, привел сочинение в ближайшем же своем годовом отчете,
как неплохой образец школьной работы.
Автор-аноним раскопал его и ударился в филиппику: "Скажите на
милость, с какой целью было посвящать детей в таинства
микроскопического мира? Вообразите положение мужика и бабы, родителей
этой ученицы, когда она, с полным авторитетом, поведает, что они,
глотая воду, глотают с нею разных гадов и змей! А инспектор доволен, -
язвит аноним и заключает: - Весьма понятно при подобных условиях
нерасположение нашего народа к новой школе".
- Ложь! - Илья Николаевич едва удержался, чтобы не порвать
газету. - Только на плечах мужиков да баб и держится наша новая
народная школа! Семьдесят - восемьдесят копеек крестьянских в каждом
школьном бюджетном рубле! А на пустое дело мужик гроша ломаного не
даст! - И в новом приливе гнева: - Пачкун, вот пачкун! Пакостник из-за
угла! - Илья Николаевич почувствовал слабость. Лег на диван. Ему не
хватало воздуха. Расстегнул воротник, закрыл глаза.
Отлежавшись, сел, потянулся, зевнул и, складывая газету, опять
увидел объявление о продаже кареты. "У кареты, следственно, зад
рессорный, благоустроенный, а в голове - неважно что. Не так ли и у
иных господ сочинителей?"
Глаза его смеялись...
Вот и святки. Осталась неделя до нового, 1885 года.
Илья Николаевич с утра отстоял в соборе новогоднюю архиерейскую
службу, принял архипастырское благословение и только после этого,
вздохнув, сел в санки. Высокое служебное положение обязывало его
нанести визит губернатору, тому же архиерею, но уже в его покоях, а
также всем губернским чиновникам равного с ним ранга, и к исходу дня
он уже задыхался в своем генеральском мундире, испытывая крайнее
неудобство от треуголки и шпаги.
Теперь он с наслаждением переоделся в домашнее.
С дружески распахнутыми руками вышел в гостиную, где Мария
Александровна уже принимала Валериана Никаноровича и Гертруду Карловну
Назарьевых. Отношения между семьями давно уже были скреплены чувствами
искренней дружбы.
Дети, резвясь около елки, втянули гостей в хоровод. Потом с
детьми осталась Мария Александровна и Гертруда Карловна, а мужчины
пошли в кабинет обменяться новостями.
Сели, улыбнулись друг другу... Но тут же и помрачнели: в мыслях у
обоих - гонения, обрушившиеся на народные школы. Назарьев видел, как
тяжело переживает эту напасть Илья Николаевич, и страдал за него,
бессильный помочь.
- Илья Николаевич, - сказал он, - отдохнуть бы вам! Не смею в
крещенские морозы утащить вас в Назарьевку, я там сейчас, как медведь
в снежной берлоге. Но дайте слово, что летом, даже еще весной, с
первой песней соловья...
Ульянов, кажется, не слушал. От крыльев носа к кончикам губ
глубокими бороздами пролегли морщины.
- Илья Николаевич! Ну послушайте же, что я скажу! - И Назарьев
продолжал: - Отдых отдыхом, но этого мало. Вам надо серьезно
поправлять здоровье. Хорошо бы вам за границу. В Швейцарские Альпы.
Вот мы с Гертрудой Карловной недавно совершили чудесный вояж.
Богатырем вернетесь, Илья Николаевич, послушайтесь меня!
- Да, надо бы... - отозвался Ульянов рассеянно. - Богатырского во
мне маловато нынче.
Илья Николаевич улыбнулся, казалось бы, совсем не к месту. Но
просияли и глаза. С душевным подъемом он заговорил на любимую свою
тему - об учительских съездах.
Сейчас, в пору безвременья, съезды, по мысли Ульянова, должны
были сыграть дополнительно новую, неоценимой важности роль. Надо
сохранить кадры учителей народной школы, на выращивание которых
положено полтора десятилетия; принять меры к сплочению учительства,
чтобы оно выстояло, не дрогнуло перед испытаниями, не рассеялось кто
куда; чтобы, когда жизнь отбросит в сторону Победоносцевых - не вечны
же они! - уже на другой день в народных школах начались бы нормальные
уроки...
- Все это, - говорил Илья Николаевич, - мы можем прекрасно
осуществлять через съезды. В наших руках гибкий общественный аппарат,
к нему и начальство уже пригляделось, да и мы ничем себя не
скомпрометировали. Так что действовать и действовать!
- Да, да, конечно... - пробормотал Назарьев, чувствуя, что
разговор приближается к критической точке. Но обратного хода уже не
было.
- Кстати, Валериан Никанорович, вы не забыли, что в вашем
Симбирском уезде учительский съезд пойдет первым в этом году? Вы, так
сказать, открываете сезон, рекомендую исподволь уже готовиться.
Вот она, критическая точка.
Именно о съезде Назарьев боялся заговорить. Но деваться некуда,
надо отвечать.
- Илья Николаевич! - он умоляюще поднял глаза. - Только вы не
расстраивайтесь, прошу вас. Учительский съезд наш... Видимо,
разрабатывается новое положение...
Ульянов потемнел и резким вопросом как бы вырвал у него внятный
ответ.
- Запрещен?
- Да. Губернатор имеет указание.
Разговор прекратился. Илья Николаевич, морщась от сердечной боли,
зашагал по кабинету.
Тягостное, гнетущее молчание.
В глубокой и непрестанной тревоге за здоровье мужа находилась
Мария Александровна.
- Илюша, - говорила она, - скрепя сердце, но я примирилась с тем,
что, прослужив двадцать пять лет, ты не пожелал выйти на пенсию, а
только с еще большей горячностью устремился в свои школьные дела. Но
через несколько месяцев, в ноябре, исполняется твоей службе уже
тридцать лет! Что у тебя в мыслях? Неужели и дальше намерен служить,
отклоняя пенсию? Но ведь это при твоем пошатнувшемся здоровье
самоистязание какое-то... Нет, я этого не вынесу!
А Илья Николаевич отвечал ей мысленно: "Друг мой, я не только
потерял бы здоровье, но тут же и захирел бы и погиб, облачись я в
домашний халат..."
Друзья не допустили, чтобы Илья Николаевич остался одиноким в
своих несчастьях. К нему шли единомышленники его и соратники, даже те,
от которых он не ожидал сочувствия.
Счастливый тем, что происходит в его доме, Илья Николаевич
приговаривал:
- Вот это дружина! Силушка по жилушкам переливается... Только
спросу на нас не стало!
Друзья вспоминали о первых шагах симбирского инспектора. В
передаче добрых уст эти шаги порой неумеренно превозносились. Илья
Николаевич тотчас требовал пардону и, посмеиваясь, цитировал
Салтыкова-Щедрина: "Был он пискарь просвещенный, умеренно-либеральный
и очень твердо понимал, что жизнь прожить - не то что мутовку
облизать!"
- Сказка какая-то... - вдруг с горькой усмешкой сказал Илья
