На вершинах знания(Русский оккультный роман, т. X) - Гейман Василий Васильевич (читать книги онлайн полностью без сокращений .txt) 📗
Божественная любовь произвела могущество. Это могущество в бесконечности времен однажды соединилось с благом, которое породило плод этого союза — всемирную природу. И вселенная была создана в том виде, в каком существует, соревнованием этих трех сил.
Различие между силой созидающей и разрушающей дало начало движению, и это движение было троякого рода: притяжение, отталкивание и инерция.
Эти три движения производят невидимый элемент, способный производить звук; этот элемент называется чистым эфиром. Чистый эфир рождает воздух — элемент легкий; огонь — элемент видимый; воду — элемент жидкий и землю — элемент тяжелый. Эфир распространился по вселенной и воздух окружил атмосферу; огонь, собрав свои частицы, зажегся в небе; вода под тяжестью земли поднялась в моря, озера и большие потоки, из которых впоследствии образовались реки.
Вот каким образом мир вышел из мрака, где Бог держал его до того времени. И правилом вселенной был порядок.
— Это красиво, — промолвил Моравский. — Поцелуй могущества с благом и их дитя — вселенная! Конечно, это символы. Но почему… скажите мне, пожалуйста, почему все священные знания и понятия всегда скрываются в символах и гиероглифах?
— Символ… Скажите мне, в свою очередь, разве начертанное слово, буква, сами по себе не символ? А ведь знания передаются письменами…
— Слово — символ? Какой же символ? Символ чего?
— Конечно, символ. Символ звука, голоса и жеста. А если пойти дальше? Голос и жест — прямое порождение воли. Значит, слово — символ воли.
А начертание этого символа, письменный знак, буква — гиероглиф воли. Вы удивляетесь, дорогой профессор? Вы этого не ожидали? Я скажу вам больше: не только сам знак, но соединение их и сам способ начертания символичны. В манере писать порой скрывается забытый символ происхождения народа, — история развития целой расы. Возьмем наиболее типичные, совершенно различные языки: китайский, еврейский и санскритский.
И вы увидите, что все народы, которые пишут, как китайцы, сверху книзу, от неба к земле — имеют происхождение, наиболее близкое к первоначальному источнику.
Все народы, получившие знания из восточного источника, как евреи, пишут от востока к западу, от правой руки к левой. И, наконец, те народы, которые получили знания от древних друидов и с запада, пишут от запада к востоку, от левой руки к правой, как пишется санскрит.
Но почему вас удивляет, что и мы скрываем свои знания в символах и вообще окружены тайнами и мистериями, недоступными толпе непосвященных? Видите ли, дорогой профессор, те знания, которыми я уже обладаю, и та наука, которую я изучаю, священны, и мы должны придерживаться седых традиций. Во все времена священное ведение было окутано покрывалом, которое приподнималось только при известных условиях. Оракулы и пророки всегда говорили не иначе, как иносказательно: они никогда не делились своим знанием с первым встречным, желавшим стать их учеником, а только с тем, кто был вполне готов и достоин воспринять это священное знание. Так было везде и у всех народов. И те, кто владели священной истиной, было ли то у египтян, индусов, греков или варваров, напрягали все усилия к тому, чтобы скрыть ее под покровом глубокой тайны, и никогда не высказывали ее иначе, как иносказательно, в символах и аллегориях. Если вы, дорогой друг мой, пойдете дальше по тому пути, который, кажется, хотите избрать, то вы постоянно будете встречать на своем пути символы. Даже в заклинаниях и молитвах, оставаясь наедине с самим собой и обращаясь к духу, который может читать в ваших мыслях, вы все-таки очень часто будете выражаться символически, ибо есть такие имена, которых не может назвать человеческий язык и не должно слышать человеческое ухо. Тогда вы будете брать символ вместо имени и аллегорию вместо понятия.
Моравский, слушавший с большим вниманием Фадлана, усмехнулся.
— Вы говорите: молитвы и заклинания, — сказал он. — Я понимаю молитву, как обращение к Высшему Благу, если допустить Его существование. Но заклинания… нет, это вы оставьте. Я никогда не поверю, чтобы этот пережиток старины имел какое-нибудь значение в наше время.
— Однако, вы были свидетелем силы заклинаний, профессор? Это было не так давно, — возразил Фадлан. — Есть очень много такого, что покажется вам пустым пережитком, а на самом деле… Я бы очень хотел дать вам сейчас же живое и убедительное доказательство… Ого! Кажется, мое желание исполняется!
Он быстрыми шагами подошел к аппарату и прислушался.
— Так и есть, меня зовут. Пожалуйте сюда, профессор, послушайте-ка!
Моравский, сгорая от любопытства, почти бегом приблизился к Фадлану.
— Вы слышите что-нибудь?
Действительно, внутри овального медальона шуршало и скрипело. Потом что-то громко треснуло и полированная крышка его, повернувшись в деревянном ободе, с силой откинулась в сторону, обнаружив темное отверстие, прикрытое шлифованным стеклом. Отверстие это, казалось, вело в длинный темный колодезь, не имевший конца.
Колокольчик на столе Фадлана стал беспрерывно работать и дребезжащий звон наполнил весь кабинет.
— Что это такое? — пробормотал Моравский.
— Мы сейчас узнаем. И увидим и услышим. Приведем в действие аппарат.
Фадлан снял крышку с верхнего клапана. Потом подошел к столу и нажал клавишу, — звонок сейчас же прекратил свою работу.
— Теперь наблюдайте, дорогой профессор. Смотрите в зеркало и слушайте.
Они стали перед зеркалом и с напряжением стали вглядываться в его смутную глубину. Там пробегали какие-то то темные, то светлые пятна, проходили точно легкие облака, светящийся туман, но не было видно никакого изображения.
Так прошло около пяти минут.
Фадлан и Моравский не отрывались от зеркала.
Но вот пятна ушли, светящийся туман рассеялся, появилось ясное и отчетливое изображение.
Пред ними была довольно большая комната, оклеенная темными, почти черными обоями. На окнах висели наглухо задернутые темно-красные гардины; такие же портьеры закрывали единственную входную дверь комнаты. Около самого угла была еще небольшая одностворчатая дверка. По стенам стояли шкафы с книгами; один из них был открыт, но на полках его, вместо книг, лежали свернутые в трубку бумаги и желтели пергаменты. У окна стоял большой письменный стол с креслом перед ним, два других помещались по его сторонам и одно напротив. А в углу был накрыт небольшой столик. На нем, на чистой скатерти, стояли дна высоких подсвечника с зажженными свечами, лежали два куска воска и на самом краю небольшая медная курильница. Вся комната тускло освещалась этими двумя свечами и свет их кровавыми бликами ложился на ярко-красном ковре, устилавшем пол комнаты во всю ее длину.
Дверь тихо скрипнула. Моравский ясно услышал этот скрип, телефон Фадлана великолепно передавал звуки: голоса и шумы, казалось, происходили здесь, в самом кабинете, а не где-то там, в неведомом пространстве…
В комнату вошли двое: миловидная, совсем молодая девушка и уже пожилая дама. Большая темная шляпа почти закрывала густые волосы девушки, меховое боа закутывало ее шею; прекрасно сидящее платье, умение одеться, походка и вообще манера держать себя показывали несомненную принадлежность к интеллигентному классу общества. Пожилая, напротив, походила на сваху или, пожалуй, на что-нибудь еще худшее, — было очень странно видеть ее рядом с такой изящной барышней. Между тем, она была здесь если не хозяйкой, то, во всяком случае, своим человеком; в голосе ее звучали властные вотки и движения были уверенны, тогда как барышня стеснялась, робела и, видимо, чувствовала себя не по себе.
— Садитесь здесь, к столу, — сказала пожилая женщина.
Девушка села в кресло у письменного стола.
— Вы останетесь здесь. Он сейчас придет, он предупрежден и все знает. Но все-таки вы должны с полной откровенностью отвечать на все его вопросы и исполнить все, что он скажет.
— Я боюсь, — сказала барышня.
— Вы не должны бояться, моя милая, — возразила женщина. — Помните, что вы пришли за тем, чтобы вернуть себе сердце любимого человека: приз велик!
