Мелкий бес - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" (читать полностью книгу без регистрации .TXT) 📗

Повествуя об одиночестве героев, автор «Теней» имел в виду не один лишь жизненный факт — вдовство матери Володи (отец рано умер, вероятно оттого, что много пил, — вполне реалистическое объяснение), но прежде всего их метафизическое одиночество, оставленность Отцом Небесным — синоним слепоты и безумия: герои не могут выбрать между светом и тенью, истинным бытием и мнимым, добром и злом и потому теряют рассудок. Сологуб вышел за рамки психологического дискурса и вывел тему на метафизический уровень, попытался соединить рациональное и иррациональное знание о человеке и мире. Свободная соотнесенность текста с различными понятийными уровнями и различными литературными контекстами — характерная особенность прозы Сологуба, наиболее ярко сказавшаяся в «Мелком бесе».

С темой богооставленности и экзистенциального одиночества у Сологуба прочно слиты богоборческие мотивы. Герои его рассказов нередко решают онтологическую проблему бунтом и своеволием (Сережа в рассказе «К звездам», Саша в «Земле земное», Елена в «Красоте», Коля и Ваня в «Жале смерти» и др.). В «Мелком бесе» автор называет Передонова то демоном, то Каином, — оба имени функционально закреплены в сюжете.

С точки зрения названной тематической соотнесенности с романом, особый интерес представляет завершенная автором в 1902 году повесть «Жало смерти» из одноименного сборника. Ее заглавие восходит к словам апостола Павла («Жало смерти — грех, а сила греха — закон»; Кор. 15:56), а сюжет представляет собой двойную рецепцию — евангельской притчи об искушении Христа в пустыне дьяволом и ветхозаветной истории Каина. Отсылки к мифологическим первособытиям и первогероям проецируются в сюжетно-образную реальность и по-своему освещают историю самоубийства Коли и Вани.

Образ Вани откровенно бесоподобен (бесовиден): его внешность безобразна, он порочен, зол, одинок, не знает любви. Каждая черта его облика напоминает, что он — искуситель, дух зла: его лицо постоянно искажается гримасами, он по-русалочьи хохочет, взгляд его пустых и дерзких глаз парализует волю и способен вызвать болезнь; отец его был «свинья», — иронически замечает автор, отсылая читателя к евангельской притче об изгнании бесов в стадо свиней. Ваня мечтает погубить Колю, склоняет его к курению, пьянству, онанизму, затем соблазняет «другой» жизнью, «тем» светом, внушает ему, что «здесь» нет ничего истинного, все приснилось, и наконец, лишает его последней опоры — веры в Бога («Ну вот, если Он тебя спасти хочет, пусть эти камни в торбочке сделает хлебом»). Сцена самоубийства детей символически разворачивается у обрыва — на краю «бездны».

В ранней прозе Сологуба «Жало смерти» — наиболее яркий образец «неомифологического» текста, с отчетливой мифопоэтической структурой. [191] Особое значение в повести имеют отсылки к «Братьям Карамазовым»; посредством скрытого цитирования классического произведения создаются новые смыслы авторского текста.

По мнению Линды Иваниц, обращение к библейским сюжетам и образам чаще всего сопряжено у Сологуба с полемикой по вопросам веры с Достоевским. [192] Последний разговор мальчиков в «Жале смерти», перед их самоубийством, содержит двойную перекличку с «Братьями Карамазовыми» — с «Легендой о Великом Инквизиторе» и одновременно с эпизодом, в котором Алеша провозглашает жизнь и любовь к жизни высшей ценностью, предлагает Ивану полюбить жизнь сильнее, чем ее смысл. [193]

В рассказе Сологуба высшей ценностью провозглашается смерть (этот же смысл подразумевается в «Мелком бесе», так как вся жизнь — «передоновщина»).

Одним из литературных источников «Жала смерти» явился рассказ М. Е. Салтыкова-Щедрина «Миша и Ваня» (1863) из цикла «Невинные рассказы» — о крепостных мальчиках, зарезавшихся ночью в овраге. Дети-мученики уходят из жизни, спасаясь от жестокости помещицы; при этом они свято верят во всемогущего милосердного Бога, ожидающего их в раю.

В полемической повести Сологуба протест против социального зла отсутствует, его замещает конфликт «отцов» и «детей», осмысленный в метафизическом ключе — как противостояние Творца и творения (с точки зрения писателя, вопрос о социальной гармонии не имеет никакого значения в мире, оставленном Богом). Повествование разворачивается в соответствии с основной авторской концепцией 1890–1900-х годов: «Ангелы сны видят страшные, — вот и вся наша жизнь» (рассказ «Утешение»). [194]

В подавляющем большинстве рассказы Сологуба 1890-х годов построены по единой схеме. Как правило, за основу писатель брал реальный сюжет, нередко восходивший к конкретному жизненному факту или событию (как, например, в «Баранчике» или в «Червяке»), изложенному в реалистической манере, с правдивыми психологическими мотивировками поведения персонажей. Социальный детерминизм при этом не отменялся, но и не был условием повествования. События осмыслялись в свете онтологического диптиха о Творце и творении или же панэстетической утопии, — часто с полемической установкой по отношению к текстам классической русской прозы.

Характерная для Сологуба форма художественного мышления (скептицизм) программировала относительно устойчивый тип композиции его произведений: наличие в них диалогической пары героев (Коля и Ваня) или антиномических парных образов (свет и тени); она же предопределяла коллизии и сюжетное движение. Этот же способ структурирования текста использован в «Мелком бесе» (Людмила Рутилова и Передонов).

В каждой из книг 1890–1900-х годов — «Тяжелых снах», «Тенях», «Жале смерти» — преобладали устойчивый аннигилирующий жизненные начала пафос и «бесконечно мрачный колорит письма». [195]

Вместе с героями Сологуба в русскую литературу вошла новая эмоциональная индивидуальность («злой и порочный» герой, больные или замученные дети). Свойственное русской литературе внимание к нравственным проблемам, к душе человека и ее «безднам» в сочинениях писателя было восполнено интересом к таинственной жизни подсознания. В этом заключалось художественное открытие Сологуба, воспринятое им как собственный путь в литературе, на котором он почувствовал себя независимым от «школ», в рамках которых преимущественно развивалось его мастерство.

II. История художественного замысла романа «Мелкий бес»

Первогерои и Первособытия

«Мелкий бес», «многие образы которого взяты с натуры», [196] был задуман писателем в годы службы в Великих Луках. К работе над рукописью Сологуб приступил в 1892 году. Таким образом, за несколько лет до написания первых страниц романа он обдумывал его содержание. В 1912 году в интервью с А. А. Измайловым Сологуб рассказывал читателям «Биржевых ведомостей»: «Не отрицаю, я отталкивался от живых впечатлений жизни и иногда писал с натуры. Педагогический мир в „Мелком бесе“ не выдуман из головы. По крайней мере, для Передонова и для Варвары у меня были оригиналы, даже самая история с письмом — подлинная житейская история, и так же, как в романе, Передонов в жизни тоже кончил сумасшествием. Для многих других подобных персонажей, для Володина и др., я тоже имел подлинники. История гимназиста Сашеньки, принятого за переодетую девочку, — более далека от виденного мною лично, однако, о таких превращениях мне приходилось слышать не раз». [197]

Комментарии Сологуба к сюжету «Мелкого беса» имеют документальные подтверждения. В Великолукском филиале Псковского областного архива сохранились сведения о лицах, явившихся прототипами главных персонажей романа; [198] они позволяют в общих чертах восстановить конкретные события, послужившие источником авторского замысла.