В темных религиозных лучах. Свеча в храме - Розанов Василий Васильевич (чтение книг .TXT) 📗

Навозну кучу разрывая,

нашел зерно особой породы, вида и, спросив у него свойств ячменного зерна и не найдя их — разразился известным глубокомысленным рассуждением-бранью.

Самоотрицание пола; духовная содомия и аскетизм

Между тем это редкое явление, но совершенно естественное в текущем поле, явление ± полового вожделения, оно-то и лежит малым горчичным зерном, из которого выросло дерево, затенившее ветвями своими целую землю и от плодов которого духовно питаются все народы.

Спешат ли в далекие страны вновь открытой Америки или древнего Китая посланцы папы, прозелиты веры, возможные мученики: знайте, это — девственники. Они никогда не женятся.

Спешит ли в духовную академию загасить лишнюю светскость, лишние земные интересы, излишнее увлечение наукой, а не святостью — строгий судья: и не спрашивая можно знать, что это есть лицо, никогда не осквернившее себя прикосновением к женщине!

Кто слагал дивные обращения к Богу? — Они!

Кто выработал с дивным вкусом все ритуалы? — Они!

Кто выткал всю необозримую ткань нашей религиозности? — Они, они!

«Особые силы духовные!..»

«Особая, небесная помощь!»

± пола и есть та свеча, о свете которой сказано, что «тьма никогда его не обнимет». Тьма чего? «Греха», «похоти», «вожделения к женщине», «скверны».

Это имя «скверна», как только оно где-нибудь прозвучало, до Р. X. или после Р. X., в Элладе или в Германии, в книге светской или в книге духовной, оно выразило обоняние муже/девы, осязание муже/девы, вкус его/ее, представление его/ее, воображение его/ее. Только это одно ощущение и кладет водораздел между + пола и ± пола, размножением и содомией. Ничто еще! Или все другое — побочно, второстепенно, не непременно. «Вкусно!» — «Не вкусно!» И — больше ничего. Это — главное, почти — все!

«Все» это — «вкусно» и «не вкусно» — проницает человека до глубины костей, до последней кишки, до самой малой артерии; объемлет мозг его, зрение его, слух его, обоняние его. У духовного содомита это все уже другое, нежели у размножающегося, у многодетного самца.

Глаз у содомита — другой!

Рукопожатие — другое!

Улыбка — совсем иная. Обращение, манеры, все, все — новое!

Если хотите — он третий человек около Адама и Евы; в сущности — это тот «Адам», из которого еще не вышла Ева; первый полный Адам. Он древнее того «первого человека, который начал размножаться». Он смотрит на мир более древним глазом; несет в натуре своей более древние залоги, помнит более древние сказки мира и более древние песни земли. В космологическом и религиозном порядке он предшествует размножению; размножение пришло потом, пришло позднее, и покрыло его, как теперешние пласты земли покрыли девонскую или юрскую формацию. Он — девонская формация; размножение — теперешняя.

От этих «более древних сказок» и «более древних песен», какие он несет в своей натуре, помнит и не помнит их, забыл и не совсем забыл, — все существо его какое-то терпкое, сопротивляющееся, устойчивое, необоримое. «И мгла (размножения) его не поглотит». Как ни мало их на земле во всякое время — так мало, что даже к «светопреставлению» наберется всего 144 000, — творчество их, начиная с двух мудрецов Греции, Сократа и Платона, необозримо по величине и не только устойчиво, но и совершенно вечно. «Девонская формация в человечестве заговорила». Почти всегда они консерваторы («девонская формация»), не любят нового, точнее — новенького, «современного». Все тянут назад, в глубь веков. Это говорит в них древняя песня, зовет к себе древняя песня, — их «рай» метафизический, «рай» в костях их, в крови их, во вкусовом их ощущении. Будет ли он композитором — музыка его будет особенная; будет ли он живописцем — картина его будет особенная; что философия их была особенная — об этом говорят Сократ и Платон, неудачный муж Ксантипы и вечный девственник, инок-старец античного мира. До него были дьячки и диаконы философии: но вот из садов Академии, точно с трикириями и в полном облачении, исшел великий архиерей метафизики. И все умолкло, преклонилось и восхитилось.

Муже-девы и их учение

Как человек с + 1 + 2 + 3 и т. д. полового притяжения чувствует в половом акте 1) здоровое, 2) нравственное, 3) полезное, 4) благородное, 5) прекрасное, — и отцы и матери чистейших девушек, в случае выхода их замуж за неспособного, гневно требуют расторжения такого брака, как гнилого и мерзкого, чтобы отдать вторично дочь свою за способного мужчину, который мог бы ее растлить и забеременить, — а когда у дочери родится первый младенец, то, как я два раза наблюдал, деды трогательно носят при себе фотографию [41] этого младенца (в одном случае младенец был снят голеньким), — так, духовные содомиты «и вообразить себе не могут» этот акт иначе, как позорным, глупым, скверным, грязным, обобщенно и отдаленно — греховным, противным Богу, безнравственным. То ожесточенное «я девица», которым отвечают полные, физические содомиты, когда медик и судья называют их мужским именем, данным при крещении, это самое ожесточенье и полная уверенность, будто с ними солидарен и весь свет, будто все люди «так же чувствуют», выражается у полусодомитов в ощущении гнусности полового акта. И это понятно. Вся та степень гнушения, какую нормальный человек (с « + 1» пола) испытывает к воображаемому или действительному, к видимому или читаемому так называемому извращенному половому сближению мужчины и мужчины или женщины и женщины, весь этот же ужас и мистический страх чувствует человек с « ± » полового притяжения к естественному, т. е. вообще к бывающему совокуплению, к браку: «Нельзя поверить, чтобы кто-нибудь это делал без ощущения греха!» Никто не может перескочить через свою кровь: и что для нас — содомический акт, то для них — нормальный. Содомия есть «извращение» для нас, но и обратно — «наше» есть «извращение» для содомита. В бесчисленных сочинениях, светских и философских, но главным образом — в духовных, они убеждают, уверяют, клянутся, что это «гнусно», хотя все другие говорят, что это — «хорошо»; уверяют, что «никто этого не чувствует как хорошее», что «все этого стыдятся», когда никто этого не стыдится (открытое семейное положение, «откровенное» выдаванье дочерей в замужество, «откровенная» женитьба родителями сыновей); твердят, будто «Бог запретил это», «не хочет этого», хотя «плодитесь, множитесь» стоит на первой странице Библии. «Чувствуем, как девы», — говорят длинноволосые, с девичьими волосами субъекты; и, по крайней мере в духовной литературе, нет ни одного голоса, который разрушил бы это согласие, это единогласье, — почему можно заключить, что вся духовная литература течет от этого источника, ему одному обязана своим происхождением; и, словом, что «суть духовного» есть в то же время «суть содомского». Не говорю, что все духовные писатели искренни в этом утверждении, так как они множатся вообще как и мы, и вообще сословие не может принадлежать к этой редкой категории, но кто внутренно и не согласен с этим содомским вкусом — вынужден уже законом и традицией повторять то же; «приличие требует» не изменять духовному содому и хотя бы слово сказать в пользу библейского, естественного, всеобщего совокупления и ощущения этого совокупления. «И нам не нравится», — говорят десятидетный протоиерей и восьмидетный диакон; «И мы стыдимся — чувствуем противоестественность и греховность», — говорит приискивающий спешно и жадно для своей дочери мужа соборный настоятель.