Северный дневник - Казаков Юрий Павлович (книги регистрация онлайн TXT) 📗
От самой почти тони в море уходит гряда кольев с сетью на них, и уже в море, метрах в ста от границы песка и воды, что-то сложное, заштрихованное многими сетями - самый невод. Нам сразу хочется и осмотреть его, но Титов зовет в дом.
- Рано еще,- говорит он, радостно подмигивая.- Пойдемте в избу, поговорим, побеседуем, а как вода западет, так и самый наш час придет, никуда не денется...
В избе чисто, хорошая печка, кипит чайник, а на стол накрывает милая рыбачка, с грустной, приятной улыбкой слушает наши вопросы, ходит, прихрамывая, по избе, достает стаканы, режет хлеб, усаживает нас. Зовут ее славно: Пульхерия Еремеевна Котцова. Вообще здесь в ходу имена, которых у нас и не встретишь: Анфия, Ульяна, Евлампий, Зосима...
- Вот и побеседуем сейчас! - радостно говорит Титов и ставит на стол бутылку, и мы сразу понимаем причину его хорошего настроения.- Я ее так не люблю, а вот пуншик уважаю,- говорит Титов, подразумевая под пуншиком водку, разбавленную наполовину крепким горячим чаем.- Вы меня спрашивайте, я вам все обскажу, потом можно написать, как обскажу про наше дело...
- Как у вас тут ветры называют? - спрашиваю я для начала.
- А вот слушай! - Титов прихлебывает пуншик, двигается по лавке и закуривает. Кофейные глаза его радостно блестят.- Вот, скажем, так, начнем с севера. Север - он так и будет север. Это ветер дикой, с океана, холодный и порато сильный! Дальше идет полуношник, это тебе будет северо-восток. Этот тоже дикой, еще, пожалуй, похуже севера. Пойдем дальше. Дальше будет веток, восток значит. А еще обедник - этот как бы юго-восток. Эти ветра ничего, хорошие... Дальше будет летний, южный, с гор идет, волон у нас возля берега почти не дает, этот тоже ничего. Шалоник, юго-запад, тот днем дует, ночью стихает, так и знай! Запад - он и по-нашему запад. Ну и последний тебе ветер - побережник, как бы сказать, северо-запад. Тот дикой, холодный и взводень большой роет, худой ветер!
Он приподнимается и долго глядит в окно на море, на невод, на садящееся солнце.
- Солнце красно с вечера, рыбаку бояться нечего,- привычно складно бормочет он.- Солнце красно поутру, рыбаку не по нутру. Вот как у нас! Чего тебе еще рассказать?
- Вот,- говорю,- у вас плакат висит о социалистическом соревновании. Но ведь рыба-то от человека не зависит? Мы сейчас сидим вот, ждем, хорошо будет рыба. А как не будет? Какое же может быть соревнование?
- А очень даже замечательное! - радостно говорит Титов и прихлебывает пуншик.- Конечно, рыба не пойдет, так уж тут ничего не сделаешь. А вот, скажем, пал шалоник или там полуношник, другой рыбак нерадивый сейчас тебе невод на берег выгребет и сидит, штаны сушит. Так? Ну, а, скажем, я в плане заинтересован - вон на нашу тоню пятнадцать с половиной центнеров плана, так мне надо обязательство перед государством выполнять? Ну, я штаны сушить не стану. А может, она, матушка,- закричал он,- может, она как раз и подходит в волну-то! Сам помокну, товаришши мои помокнут, да вдруг и возьмем в непогоду-то самый богатый улов! Вот тебе и социалистическое соревнование. Теперь понял?
- Понял,- говорю,- расскажи теперь про рыбу...
- Про рыбу можно,- соглашается он и опять смотрит в окно, даже бинокль берет.- Слушай про рыбу...
Но в эту минуту снаружи рождается высокий зудящий звук, забирает все выше, как от напряжения чего-то, и смолкает.
- Ветер? - догадываемся мы.
- Не должно быть,- сомневается Титов и слушает.- Это, никак, машина бежит...
Он выходит, настежь оставив дверь, и тут же возвращается.
- И впрямь ветер,- соглашается он.- Не видать машины-то.
- Хорошо, что машина у вас бегает,- говорю я, вспоминая гул и свист скорости, с какой мчались мы в Майду.
- А! - рассеянно отзывается Титов.- Чего хорошего? Она ржавеет вся... Вода морская, едкая, так и проедает все части.
Внезапно он оживляется и смеется даже, берясь опять за свой пуншик.
- Этак-то было у нас две машины, да на одной работал шофером мезенский, а мезенские - пьяницы! Титов восторженно крутит головой.
- Так-то поехали мы раз с ним, надо было мне кой-чего свезть, сговорились за бутылку коньяку. Едем мы, он одной-то рукой правит, а другой бутылку-ти раскрутил да прямо с горлышка всю и вылупил, и мне не оставил! Жадный попался шофер, сам-от все и выпил. А дверца у него плохая была, не держалась совсем, вот мы едем, он баранку-ти свою крутит туда-сюда, лужи объезжаем, один раз так-то вертанул да из машины и выпал. Выпал, а я остался да прямо в море и поехал на всей скорости. Чего тут было!
Титов хохочет, смеется своей белозубой тихой улыбкой Пульхерия Еремеевна, смеемся мы, представляя эту картину...
- Вода через кабину, шипит кругом, мотор заглох, она и стала. Выстал я, гляжу, шофер бежит, протрезвел, а тем временем прилив шел, так ее и залило, потом когда выташшили, так она прахом и рассыпалась, вода всю съела. А шоферу так и надо! - несколько неожиданно заключает Титов.- Не пей один, не жадничай!
Некоторое время мы молчим, потом я напоминаю Титову про рыбу, про семгу, о которой я хоть и знаю уже немного, но хочу еще послушать.
- А! - говорит Титов.- Ну слушай... Вода у нас кроткая. В Койде вода плохая, быстрая, сувои страшенные, а у нас тут кроткая. В большие воды, то есть в полнолуние, быват так метра три с половиной. А в новолуние и на убыли - тогда называются малые воды - метра на два. Вон видишь невод-от? На шесть часов он под водой находится, и в эти шесть часов заходит в него рыба, да быват, и зверь заходит. А потом невод-от обсыхает, рыба-ти вся на песке оказывается, мы ее и обираем. Понял?
За семгу, котора первым сортом идет, плотят нам по десяти рублей с килограмма, а если сдаем с перевыполнением плана, то и по двенадцати. Считай, раз в десять дороже любой рыбы! Семга - рыба дивная, и я так считаю, что лучше ее нет по всей земле, так ли я говорю? Рыба она умная и знает свой закон. Так чтобы по морю без толку болтаться, этого у ней нет. А идет она походами. Зимой-то у нас не ловят, и не берусь тебе сказать, как и где она зимует. А зимой леду много у берега, и тогда мы на зверобойке. На тони выезжаем в начале июня. И вот в начале июня начинает нам идти семга.
Ты небось думаешь - семга и семга... А вот и нет! Ей много разных сортов, и по-разному она ходит. Первый поход ей начинается с начала июня, и называется она залетка - это семга крупная, сильная, жиловатая. С десятого июня и до Прокофьева дня, то есть до двадцать первого июля, идет все межень, мелкая семга. С Прокофьева до первого Спасу, то есть по-теперешнему до четырнад-цатого августа, может идти, но не каждый год такая семга черная рыба. Эта уже будет покрупнее межени. А со Спасу и до конца октября, пока лед не появится, идет осенняя семга, самая крупная и постоянная, и это называется главный поход. Понял?
Он опять берет бинокль, смотрит пристально в окно и вдруг кричит:
- Роется рыба-ти, роется!
Кто в сапогах, кто босиком, высыпаем мы на берег и почти бежим вдоль перемета на кольях к неводу. Солнце садится, воды по щиколотку, она вся гладкая, уснувшая, вдали только за кошками ворошатся мелкие гребешки, да в неводе что-то бьется, поднимая брызги, молниеносно мечется из конца в конец.
Мы пролезаем в горло невода, и тут только замечаю я в руках Титова и Пульхерии Еремеевны толстые короткие палки и понимаю значение этих палок.
- Стойте! - кричу я.- Дайте снять, не бейте!
У меня киноаппарат, вокруг меня высокой стеной сети невода, колья, заходящее солнце, море вдали, море под ногами, напряженные фигуры рыбаков в мокрых сапогах внутри невода, а в мелкой воде кругом - кипение, и плеск, и брызги в лицо.
Попалось на этот раз много горбуши и несколько крупных семг. Семги стоят спокойно, как бы недоуменно, и только, когда наклонишься к ней, она мощным ударом хвоста окатывает тебя с головы до ног и отпрыгивает на несколько метров. Зато что творится с горбушами! Они пересека-ют по многу раз небольшое пространство невода, вздымая темными спинами каскады переламы-вающейся воды, они обезумели от ужаса и отчаяния, бьются и кидаются на сеть.
