Парижские дамы (Веселые эскизы из парижской жизни) - Нейман Л. (лучшие бесплатные книги .txt) 📗
— Ах, вы очень добры, милостивый государь.
Болтая таким образом, дошли мы до станции северной железной дороги.
— Вы небогаты, как видно?
— Да, как-то мало работы.
— Вы работница?
— Я шью корсеты.
— Вы живете у родных?
— Да.
— Как вас зовут?
— Эрнестиной.
При этом имени мне вспомнилась Эрнестина, описанная мадам Биккобони. Она также восхитительна и, по-видимому, имеет все шансы достигнуть такой же непоколебимой добродетели. Доказательство — неимение перчаток, грубые башмаки и 4 мили пешком. Мне страстно захотелось не выпускать из виду молодой девушки.
«Если она невинна, — говорил я самому себе, — то будь я проклят, если соблазню ее. Впрочем, я, кажется, не слишком еще стар». Во всяком случае, нужно было узнать, с кем я имею дело.
— Сударыня — вы сказали мне ваше имя — не угодно ли вам мою карточку? Если когда-нибудь потребуется вам проводник или что-нибудь другое, то я — к вашим услугам, вы можете написать ко мне.
— Да, м. г!
— Но вы напишете?
— Да, м. г.!
— Или, может быть, зайдете ко мне на квартиру?
— О, нет, м. г.!
— Почему же нет?
— Потому что неловко.
— В какое время завтра вы возвратитесь?
— В 10 часов.
— По железной дороге?
— Нет, пешком.
— Этого я ее могу допустить: вот билет в Сен-Дени, вот — деньги на обратный путь; но зачем вы так спешите?
— Меня будут бранить, если я опоздаю; моя мать собирается сегодня в театр.
— И в Сен-Дени?
— Да; сегодня дают там «Мраморную красавицу» — должно быть, это очень хорошо.
— И вы пойдете вместе с матерью?
— Нет, я останусь стеречь дом.
Бедная малютка, как она трогательна и покорна! Как она просто отвечает?! Я продолжал:
— Зачем же вы стережете дом?
— Моя мать платит за билет собственные свои деньги и предоставляет мне сделать то же, если я захочу.
— Значит, у вас своя собственная касса?
— Да, у меня семь франков.
Клянусь честью, она восхитительна!
— А что стоит вам театр?
— Очень дорого — сорок су!
— Так; но у вас остается еще сотня су.
— Это правда, м. г., но я не люблю сорить деньгами.
«Браво, — сказал я сам себе, — как Альмавива, она не корыстолюбива — тем лучше!».
— Мадмуазель! вот вам 40 су — я не хочу, чтобы вы стерегли дом.
— Ах, вы очень добры, милостивый государь!
Бедная девочка! — видно — что она не мраморная. Но всегда ли она будет такой? That is the question [7].
— Теперь, сударыня, я спрошу вас: согласны ли вы на завтрашнее свидание?
— Да, я согласна!
— В таком случае… м-м, в 10 часов я буду дожидаться поезда.
— Зачем?
— Для того, чтобы проводить вас в Париж и, так как будет еще довольно рано и вы уедете из дому без завтрака, то мы вместе и позавтракаем.
— В ресторане?
— Конечно!
— Ах, это прелесть — я никогда еще не завтракала в ресторане. Но моя тетка?
— Вы после зайдете к ней.
— Но если меня заставят позавтракать дома?
— Скажите, что вы не голодны, или притворитесь только, что едите.
— Мне притворяться?! О, как это тяжело!
— Теперь — мы порешили.
— Насчет ресторатора? Это должно быть недурно! Теперь, м. г., я сделаю все возможное.
Послышался первый свисток и моя сельская идиллия в голубом чепчике быстро юркнула в вагон.
На следующий день, само собой разумеется, в назначенный час я был на месте; я вовсе не рассчитывал на пунктуальность деревенской простушки, но хотел только, так сказать, очистить свою совесть и не нарушить всегда уважаемых мною законов рыцарства. К немалому моему удивлению Эрнестина была пунктуальна и была одна из первых в той волне путников, которую наши 10 или 12 железных дорог каждую четверть часа извергают на парижские мостовые.
— Поскорее! — сказала она, схвативши меня за руку, — за мной есть кое-кто из Сен-Дени.
Что это такое — голос ли невинности или постыдного падения?
Шагов в пятидесяти от вокзала мы переведи дух и я кивнул Эрнестине.
— Живо! сказал я. — Я устал и — пора завтракать.
Она села, не ломаясь; для полного ее успокоения я задернул гардины.
— Куда? — спросил кучер.
— В предместье Тампль!..
Лишь только молодая девушка села на мягкие подушки — лицо ее приняло смеющееся небрежное выражение, как будто бы она была маркизой и ездить в колясках было для нее самое обыкновенное дело.
Мне по сердцу была ее веселость; мимоездом я сообщал ей о мелькавших мимо достопримечательностях.
— Однако, куда же мы? — спросила она вдруг, как бы пробуждаясь от сна.
— Как вам известно — мы едем завтракать.
— Ну, нет еще — мне до 11 часов нужно зайти к купцу, у которого мы забираем полотно для корсетов. Я должна взять деньги у тетки и сделать необходимые закупки.
— А где живет ваша тетка?
— В Форштате С. Мартен №… Но если туда пойду, она меня уже не отпустит.
— Гм — что же нам делать?
— Я, право, не знаю.
— Много она вам должна?
— Теперь около 20 франков.
Вообще я мало верил в существование тетки и принял слова ее больше в виде намека; я вынул из кармана 20-франковую монету и передал ей.
Она покраснела немного и пробормотала:
— Сегодня вечером я возвращу вам это.
Я сделал небрежный жест, который она поняла, потому что сказала:
— Вы очень добры, м. г.
Мои восторги начали ослабевать и меня начинало разбирать сомнение.
— Кучер! вскричал я, — в улицу Лазаря, нумер…
— Семнадцатый! — бесстрастно добавила она. — Однако скажите ему, чтобы он остановился за углом — не годится, чтобы меня видели на извозчике.
Я отдал необходимые приказания и через несколько минут мы остановились на углу улицы Лазаря.
— Скоро вы, или нет? — спросил я привлекательную сельскую девицу.
— Каких-нибудь четверть часа!
— Это долго!
— Я постараюсь поскорее, — сказало восхитительное дитя с прелестной улыбкой.
Она вышла из коляски. Мне пришло в голову, что я сделал глупость, но было уже поздно — молодая девушка скрылась за углом улицы.
Я раскинулся в коляске и закурил сигару. Я выкурил одну, другую, третью, и невинная Эрнестина все не возвращалась; я прождал ее более получаса; затем, отпустив кучера, я пошел сам в 17. Что же оказалось? Там вовсе и не было полотняной лавки, а была цирюльня. Я плюнул на все и пошел завтракать один. «Положим, — говорил я сам себе, — я истратил луидор, сделал глупость и пр., но моя простота доказывает мое доверие и расположение к людям и если я потерял от нее здесь, то могу выиграть в другом месте». И, несмотря на то, что я был один — я позавтракал великолепно!
Но история этим не кончилась.
Вечером следующего дня, когда я почти и позабыл об Эрнестине, я получил письмо с штемпелем Сен-Дени. Письмо, написанное выстраданным почерком и самой отчаянной орфографии, было от Эрнестины. В нем было не менее 6–7 страниц: она описывала свои приключения. Она ошиблась в №, не в 17, а в 27 жил полотнянщик; при покупке у него товаров ей встретилась тетка, которая спросила ее о деньгах, обругала и утащила к себе домой. Затем ее отправили в омнибусе в С.-Дени, где она под угрозами и бранью должна была сознаться, каким образом она получила деньги.
Теперь она сидит на хлебе и воде и подвергается всяческим оскорблениям. Она просила по возможности скорого ответа; адрес à M-lle Е., poste restant [8]. Она заключала письмо следующей идиллической прибавкой: «Не осуждайте того, что продиктовало мне мое сердце, не осуждайте моего горя, а известите лучше, что и вы его разделяете вместе со мной, тогда мне будет легче».
Тщеславие — слабость сорокалетних, и я не был от него свободен. При первом чтении эти каракули защекотали мое самолюбие, даже немного тронули. Но дальнейшие размышления повернули меня в другую сторону: требуемый ответ мог быть принят как письменное доказательство связи, соблазнения невинности, был капканом, посредством которого меня хотели поймать. Я отвечал лаконически, письмом без подписи, где я писал, что не верю ничему из написанного ею и отказываюсь от всяких дальнейших сношений. Но едва я послал свою сухую эпистолу [9], как почувствовал угрызения совести. Кто знает, быть может, она права, быть может, она хорошая девушка? Случай был неправдоподобный, но возможный. Нужно навести справки. Я взял палку, шляпу и отправился в улицу Лазаря, дом № 27.
