Том 1. Тяжёлые сны - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" (читать книги полностью .TXT) 📗
— А Бог?
Ваня повернулся к нему, усмехнулся, — и Коле опять стало страшно. Прозрачные Ванины глаза зажглись недетскою злобою. Он сказал тихо и угрюмо:
— А Бога нет. А и есть, — нужен ты ему очень. Упадешь нечаянно в воду, — Бог и не подумает спасти.
Коля, бледный, слушал его в ужасе.
Деревенские ребятишки вздумали подразнить Ваню. Они кричали друг другу:
— Ребята, вон трехбровый идет, — его драли сегодня.
— Сняли штанцы, дали дранцы.
На Ваню посыпались грубые и обидные слова. Ваня остановился. Он смотрел молча на ребятишек ясными, словно змеиными глазами, неподвижными, круглыми. Дети примолкли и боязливо таращили на него глупые, непонимающие глаза. Откуда-то из-за угла стремительно выбежала баба. Она схватила ребят, как-то всех сразу, в охапку и, сердито бормоча что-то, потащила прочь.
— Еще сглазит, проклятый, — ворчала она.
— Что ты, тетка? — спросила соседка.
— Глаз у него нехороший, — шепотом объяснила баба.
Ваня слышал. Он усмехнулся невесело и пошел дальше.
Был уже вечер, и отец спал после обеда, когда Ваня вернулся домой. Он принес матери корзинку с земляникою.
— Я тебе задам дерку, — свирепо говорила мать, — верно, утренней мало.
— Ягодки не съел, все тебе сберег, — жалким голосом тянул Ваня.
— Где корзину взял? — спросила мать сердито, но уже менее свирепо.
— Нешто бить будешь? — плаксиво спросил Ваня. — Я-то старался.
— А как смел уйти! — крикнула мать.
— А коли меня в лес тянуло, — жалобно говорил Ваня.
— Ужо вот отцу скажу, — довольно уже спокойно сказала мать. — Садись, ешь, коли хочешь.
— А отец спит? — с понимающей усмешкою спросил Ваня.
Он уселся за стол и принялся есть с жадностью.
«Проголодался», — с жалостью подумала мать.
— Пообедал, завалился до чаю, — сказала она. — Пьяненький вернулся. Не плоше, как и ты вчера. В папеньку сыночек.
Она курила подбочась и глядела на сына с нежностью, смешною и как бы неуместною на ее грубом и красном лице. Ей стало жалко, что его сегодня прибили из-за того «дохлого».
«И так зеленый, — думала она. — Да он у нас — молодец, — утешила она себя, — на воздухе живо поправится».
— Подпоили? — спросил Ваня и подмигнул матери на соседнюю комнату, откуда слышалось тяжелое дыхание спящего.
— Не иначе как Стрекалов затянул, — отвечала мать. — Уж это такие подлые людишки.
Она говорила с сыном совсем запросто, на равных правах, не стесняясь.
Теперь каждый раз, как мальчики сходились, у них начинался разговор о смерти. Ваня хвалил и смерть, и загробную жизнь. Коля слушал и верил. И все забвеннее становилась для него природа, и все желаннее и милее смерть, утешительная, спокойная, смиряющая всякую земную печаль и тревогу. Она освобождает, и обещания ее навеки неизменны. Нет на земле подруги более верной и нежной, чем смерть. И если страшно людям имя смерти, то не знают они, что она-то и есть истинная и вечная, навеки неизменная жизнь. Иной образ бытия обещает она, — и не обманет. Уж она-то не обманет.
И мечтать о ней сладостно. И кто сказал, что мечтания о ней жестоки? Сладостно мечтать о ней, подруге верной, далекой, но всегда близкой.
И обо всем начал забывать Коля. От всех привязанностей отрешалось его сердце. И мама, прежде милая мама, — что она? И есть ли она? И не все ли на этой земле равно неверно и призрачно? Ничего нет здесь истинного, только мгновенные тени населяют этот изменчивый и быстро исчезающий в безбрежном забвении мир.
Очарование Ваниных взоров, одно глубоко внедрившееся в Колину душу, каждый день влекло его в лес, в овраг, где журчит ручей о том же, о чем говорят ему Ванины прозрачно-светлые глаза, наводящие забвение.
И глубже, и глубже забвение, и сладостнее оно.
И когда Ваня долго смотрел на Колю глазами ясными и неподвижными, — под этим беспощадным взглядом так обо всем забывал Коля, как забывают обо всем в объятиях самого утешительного из ангелов, — в объятиях ангела смерти.
А Колин ангел смерти гримасничал и таил злые мысли. Порочны и жестоки были его мечты и прежде, но теперь они приобрели особую остроту. Он мечтал о смерти, — о Колиной смерти, а потом и о своей. И в безумных мечтаниях, воображая жесточайшие предсмертные мучения, проводил он томительные ночи.
Соблазняя, соблазнил он и себя самого смертным соблазном, — своим ядом отравленный отравитель.
Вначале он хотел отравить Колю и уйти. Потом уже он не думал о том, что уйдет. Пленили его мечты о смерти.
И Колины мечты и сны стали столь же безумны.
Как будто бы одни и те же, переходили они от одного к другому.
Однажды днем встретились они у лесной опушки. Лицо у Вани было бледное, с отеками.
— Что ты бледный? — спросил Коля.
— Я нынче много мечтал, — рассказал Ваня.
Помолчали мальчики. Ваня огляделся кругом, — не видать ли кого, — и сказал:
— Я знаю глубокое место. Как упадешь, так сразу и утонешь.
— А где оно? — спросил Коля.
Ваня засмеялся и показал Коле язык.
— Нет, — сказал он, — я тебе не покажу раньше, а то ты один уйдешь. А я хочу вместе с тобою. Ваня обнял Колю и сказал злым и тихим голосом:
— Вместе с тобою, миленький.
Близко, близко от себя увидел Коля ясные, бессмысленные глаза, — и как всегда от этих глаз темное забвение окутало его. Все забылось, ни о чем не хотелось думать, — бездна в глазах…
Мальчики условились, — уйти сегодня ночью и умереть.
— Сегодня мама играет, — сказал Коля.
— Вот и хорошо, — ответил Ваня.
И слова о маме не пробудили в Коле никакого чувства.
Ваня усмехнулся и сказал Коле:
— Только ты как дойдешь, так крест дома оставь, не надо его.
Ваня ушел. Коля остался один. Он не думал о Ваниных словах. Не то чтобы забыл. Тоска от этих слов осталась, и в глубине души затаились ядовитые слова.
Они жили и возрастали сами, а Коля жил, как всегда, обычными впечатлениями: мама, поиграть, качели, к речке сбегать, на улице мальчики — всё прежнее.
Но только все прежнее было страх как незанимательно. Скучно. Только надо, чтобы мама не видела, что скучно.
И кисленькая улыбочка, прежняя, привычная, всегда была у Коли навстречу маме.
Настала ночь. И она была печальная, тихая, темная, длинная, как последняя ночь.
Мама сегодня играла в театре. Ее любимая роль досталась ей, и это было первое представление. Мама была так рада. Она ушла сразу после обеда и не вернется: после представления — танцы до четырех часов. Коля будет уже спать, когда мама вернется.
Служанка напоила Колю чаем, уложила его, замкнула двери и ушла гулять. Коля остался один. Не в первый раз. Он не боялся.
Но когда звук замкнутой двери, легкий металлический звук, достиг его уха, чувство холодного отчуждения охватило его.
Он полежал в постели, на спине, глядя в темный потолок темными глазами.
«А мама?» — отрывочно подумал он.
«А мамы нет», — не то сказал кто-то, не то припомнились чьи-то слова.
Коля усмехнулся, тихо слез с кровати и начал одеваться. Он взял было башмаки, но припомнил, что земля теперь влажная, прохладная, — она обласкает ноги мягкими прикосновениями.
Мать сыра земля!
Коля бросил башмаки под кровать и подошел к окну. Полная луна, светло-зеленая и некрасивая, стояла на небе. Казалось, что она прячется за вершинами деревьев и подсматривает. Ее свет был тихий, неживой и сквозь ветки проникал ворожащими и робкими лучами…
Ваня задворками прошел в сад Колиной дачи. В окнах везде было темно. Ваня тихонько стукнул в Колино окно. Оно открылось. Коля выглянул, — и он был бледный, и улыбался кисленькой улыбкой. Лунный свет падал прямо на Ванино лицо.
— Ты — зеленый, — сказал Коля.
— Уж какой есть, — отвечал Ваня.
Лицо его было спокойно и безвыразительно, словно неживое. Только жили глаза и блестели жидким, прозрачным блеском.
