Том 4. Сорные травы - Аверченко Аркадий Тимофеевич (книги полные версии бесплатно без регистрации .TXT) 📗
— Ну?
— Так эта мода уже прошла. Теперь модно иметь автомобиль.
— Жаль, что вчера я заплатил три тысячи. А то был бы у тебя автомобиль.
Грустное молчание воцарилось в кабинете. Потом жена тихо спросила:
— Ваша мода разве еще держится?
— Держится.
Редактор поцеловал жену в маленькую морщинку, появившуюся недавно около ее потускневших глаз, и пообещал:
— Вот только будут законы о печати — в тот же момент у твоего подъезда загудит хорошенький автомобиль. Так: гу-у-у-у…
Жена попыталась сделать веселое лицо.
Однажды жена сидела около Редактора на диванчике и грустно говорила:
— Помнишь, старичок, я сидела у тебя на коленях… Это было давно-давно… Так давно, что я еще могла сидеть у тебя на коленях… И ты мне обещал купить автомобиль!
— Память моя стала слабеть… — наморщив брови, прошептал Редактор. — Но я вспоминаю…
— Так ты мне автомобиля теперь ужо не покупай: они вышли из моды. Знаешь, что теперь модно? Хорошенький моноплан! Я вчера видела жену Листопадова. Она полетела на премиленьком моноплане Блерио в гости к Бычковым… Тем самым, что на днях купили биплан Райта…
Поникнув головой, жена робко спросила:
— А ваша мода?
— Держится, — отвечал Редактор, гладя дрожащей костлявой рукой седые кудри жены. — Вот скоро, пишут, будут законы о печати. Тогда уж мы вздохнем свободно. И у моей маленькой женки будет хорошенький, проворненький бипланчик Райтика…
Припав к плечу старого глупого Редактора, жена тихо, беззвучно плакала…
Однажды…
Жена уже не сидела у Редактора на коленях и не сидела около него на диванчике. А она лежала на кровати с печалью смерти на лице и ласково смотрела на друга своей жизни, стоявшего у кровати на дряхлых коленях.
— Помнишь, милый… — слабеющим голосом говорила жена Редактора. — Ты обещал мне купить биплан в тот день, когда будут обнародованы законы о печати?
Муж виновато улыбнулся.
— Что же… Разве они уже вышли из моды, бипланы эти?
— Для меня, пожалуй… Теперь мне не надо ни английского экипажа, ни автомобиля, ни биплана, ни моноплана… Черная с серебром коляска, пара лошадей с черными султанами и несколько важных-преважных факельщиков. Это экипаж, мода на который долго держится.
И, подумав немного, жена спросила деловым тоном:
— На этот экипаж у тебя, надеюсь, найдутся деньги? Сдерживая рыдания, муж отвечал:
— Да… Экономя на папиросах, я собрал для этого триста рублей.
Жена Редактора вздохнула в последний раз и вытянулась.
— Иван! — говорил Редактор своему слуге. — Если кто меня спросит, скажи, что я пошел в погребальную контору заказывать для барыни погребальный экипаж.
— Слушаю-с! Там в приемной ждет околоточный с постановлением…
— С каким? — радостно спросил Редактор. — Неужели он принес известие о введении законов о печати?!
— Нет. У него есть постановление на триста рублей без замены арестом.
Привычным жестом полез Редактор в боковой карман и вынул три сотенных бумажки.
Душевная драма Феди Зубрякина
Это случилось в купе вагона железной дороги. Новый курский депутат Пуришкевич купил себе место в вагоне, но оно ему не понравилось.
Тогда Пуришкевич стал искать места получше. Ему понравилось место барона Клодта. Спрятавшись за дверью, Пуришкевич устерег момент, когда барон Клодт отлучился куда-то, — выскочил из-за двери, сбросил вещи барона Клодта на пол и улегся на месте барона Клодта.
Вернувшийся барон Клодт был очень огорчен случившимся.
— Виноват, — сказал он. — Вы заняли, вероятно, по ошибке мое место…
По словам газетного корреспондента, Пуришкевич возразил на слова барона Клодта.
Но это возражение было — «песня без слов».
Пуришкевич в ответ на это лег на живот и заболтал ногами.
Это было возражение, к которому барон мог не прислушиваться; это возражение можно было видеть.
Барон позвал кондуктора.
В ответ на просьбу кондуктора, Пуришкевич, снова возразил: заболтал ногами.
Оживленный разговор этот продолжался не долго когда взгляд кондуктора перешел с быстро мелькающих ног на голову пассажира, он всплеснул руками и вскричал:
— Это Пуришкевич! Бежим! Оставим его в покое — Бог с ним.
И оба, подхватив вещи барона, убежали, а Пуришкевич остался лежать на животе, болтая вслух сам с собой ногами.
Этим дело не кончилось.
Маленький второклассник Федя Зубрякин видел все происшедшее и решил, что сама судьба дает ему в руки ключ к счастью и благосостоянию. Он понял, что уменье устраиваться в жизни — вещь простая, и пути к достижению благополучия всецело находятся если не в его руках, то в ногах.
Посмеиваясь, маленький хитрец собрал свои вещи, перенес их в купе первого класса и улегся на бархатный диван.
— Виноват, раздался над ним чей-то голос. — Это мое место. Потрудитесь уступить.
Федя Зубрякин был малый не промах: он лег на живот и заболтал ногами.
— Послушайте! Я вам говорю!..
— «Шалишь, брат», — подумал Федя, и еще больше заболтал ногами.
— Уйдите отсюда, слышите?
Федя болтал ногами.
— Айяяй, укоризненно сказал пассажир. — Такой большой мальчик, а поступает, как маленький поросенок.
— «Говори себе, что хочешь», — внутренне усмехнулся Федя, — «а мое дело правое».
— Подумай! — сказал пассажир. — Ведь ты уже ученик гимназии, а поступаешь, как какой-нибудь дурак!
Федя болтал ногами.
— Нет, это, наконец, невыносимо! Кондуктор!
— Что прикажете? — спросил кондуктор.
— Уберите этого нахала. Он уже не дитя, чтобы болтать ногами, заняв чужое место!
— Эй, мальчик! Уходи-ка отсюда… Это место чужое.
— «И чего они ломаются» — подумал Федя. — «Знают же, что меня с места согнать нельзя!»
— Нечего тут ногами болтать! Уходите! А еще гимназист.
На шум пришли пассажиры соседних купе.
— Что тут случилось?
— Да вот: занял мое место, а когда я прошу его уйти — он болтает ногами.
Сзади кто-то соболезнующе сказал:
— Может, эпилептик?
— Еще что скажете! Просто озорничает, мальчишка.
— Господи! Такая здоровая дубина — лет десять, если не все двенадцать, а ведет себя, как кретин.
— Может, отсталость в развитии? Это бывает.
— Хорошая отсталость: занял чужое место и болтает ногами. Пошел вон!
— «Почему же они не убегают от меня?» — подумал Федя, начиная внутренне сомневаться в правильности занятой им позиции. — «Может быть, я недостаточно быстро болтаю ногами? А ну, попробуем так»…
— Ах, какая дрянь, мальчишка!
— Форменная свинья!
— Такой огромадный мальчишка, а дурак!
— Осел какой-то упрямый.
— Да чего там на него смотреть: тащите за уши, да на пол!
…И вдруг Федя Зубрякин почувствовал себя висящим в воздухе. Кто-то дал ему подзатыльник, кто-то энергично дернул за ухо.
— Так ему! Так этому мальчишке и надо. Чтоб вдругорядь было не повадно.
— Хе-хе!
— Выставили голубчика.
— Ах, нахал! Да и нахал же нынче пошел мальчишка.
— Сущая дрянь.
— Вот она — революция-то!..
Понурившись и еле таща чемоданчик, брел Федя Зубрякин из вагона в вагон.
Уши горели, как уголья, и затылок болел.
А пуще всего болело маленькое доверчивое сердечко, впервые столкнувшееся с несправедливостью взрослых.
— За что? Господи, за что же? — шептали дрожащие от обиды бледные губки ребенка. Мороз крепчал.
Занзивеев
Был в Государственной Думе депутат… Лицо он имел самое незначительное, даже немного туповатое, держался всегда скромно, был молчалив, речей не произносил ни разу, а во время перерывов бродил, одинокий, по кулуарам и все усмехался про себя, шевеля пальцами, будто о чем то втихомолку рассуждая…
Вне Думы все время проводил в своих меблированных комнатах, шагая со скучающим видом из угла в угол, и только изредка чему то усмехаясь.
