С ружьем по лесам и болотам(Рассказы охотника) - Казаченко Борис Васильевич (читать онлайн полную книгу .TXT) 📗
Ее ход становился все медленней, она как-то преобразилась, насторожилась, поводила носом в разные стороны, перешла на крадущийся шаг и вдруг замерла в настоящей красивой стойке, с гордо поднятой головой. Я приготовился. С треском и криком вылетели куропатки, и я удачными выстрелами свалил трех птиц.
Не знаю, кто из нас больше был в восторге: Фрея ли, нашедшая куропаток, или я, убедившись, что ее охотничий инстинкт, наконец, проявился, и притом так замечательно — с вызовом к найденной дичи!
— Ах ты моя умница! — невольно вырвалось у меня восклицание, и я начал ее гладить, называть нежными именами и полакомил несколькими кусочками сахара.
С этого дня Фрея стала взрослой охотничьей собакой Она теперь быстро и всегда безошибочно находила и куропаток, и болотную дичь, а если я задерживался в под ходе к ней, то неизменно прибегала ко мне и осторожно подводила к сидящим в траве птицам.
Благодаря охотничьим способностям, она побеждал; других собак на соревнованиях и не раз завоевывала первые места и призы на полевых испытаниях.
Она прожила восемь лет и умерла от воспаления легких, простудившись на осенней охоте.
После Фреи долго жила у меня собака немецкой лягавой породы по кличке Стелла. Приобрел я ее, когда ей пошел второй год и когда она была уже знакома и с вальдшнепом, и с тетеревом, и с мелкой болотной птице!
Необыкновенно вежливая, крайне застенчивая и послушная дома, она обладала болезненным самолюбием была чрезвычайно обидчива. Обидевшись, она уходил на свое место и лежала там до тех пор, пока чувств обиды не проходило. В это время ее трудно было дозваться. Но если никто ее не обижал, она была веселой, жизнерадостной и часами могла играть на дворе с соседскими собаками или ребятами.
На охоте Стелла была очень энергична, неутомим прекрасно выдерживала стойки и безотказно в любу погоду подавала из воды убитых уток. Но происходили с ней и неприятные истории. Дело в том, что ее нежна женственная натура совершенно не переносила грубых окриков, и когда, долго не видя ее в лесу или в кустах на болоте, я громко звал Стеллу, она затаивалась где-нибудь за кустом, а то и ложилась и в таком состоят могла пробыть очень долго.
Однажды на охоте, когда она проявила такое упрямство, я, выведенный из себя, крепко ее наказал и взял на сворку. Пройдя с километр, я отстегнул сворку и дал ей полную свободу, рассчитывая, что она начнет искать куропаток. Но как только Стелла почувствовала, что ее не сдерживает больше моя рука, она сразу же побежала от меня по направлению к видневшемуся вдали поселку.
Ни свистки, ни окрики не помогали, и через несколько минут она скрылась из виду.
Поостыв немного, я пошел в поселок и вскоре увидел ее за углом дома. Она боязливо на меня посматривала. На мой ласковый зов она не пошла, и поэтому мне самому пришлось подойти к ней и, нежно ее окликая, извиниться за наказание. Мне стоило большого труда, поглаживая ее по голове и называя уменьшительными именами, успокоить обидчивую собаку.
Второй раз при таких же обстоятельствах она поздней осенью ушла от меня на средину неглубокого озера с очень холодной водой и долго простояла там неподвижно, погруженная в воду по шею. Потеряв надежду вызвать ее, я ушел на другие озера. Я думал, что, не видя меня, она выйдет из воды. Когда я вновь к ней вернулся, она продолжала стоять в озере. Кое-как, наконец, мне удалось вызвать ее оттуда.
Холодная продолжительная ванна окончилась для Стеллы острым заболеванием и такой сильной слабостью, что она не могла идти, и мне пришлось нести ее домой на руках.
Я понял, что репрессивными мерами можно окончательно испортить очень нежную и нервную собаку.
Ласковое обращение и постоянные поощрения за хорошую работу на охоте помогли мне исправить эти недостатки в поведении и характере Стеллы. Она забыла прежние обиды, крепко привязалась ко мне и отлично исполняла свои обязанности на охоте.
Вислоухим и неуклюжим желто-пегим щенком появился у нас дома пойнтер Джек. Он быстро прошел комнатную дрессировку: подавал туфли; распуская слюни, стоял над миской с соблазнительной едой; ложился перед ней по приказанию и начинал есть лишь после разрешения; находил спрятанные предметы и приносил их мне.
Выполнив все мои требования, он носился, как сумасшедший, по комнатам; натыкаясь на стулья и опрокидывая их, приводил в ужас кота Ваську, который, ощетинившись и задрав кверху хвост, фыркал на Джека.
Чутье у Джека было исключительно тонкое. Уже на втором году жизни он быстро разыскивал затаившуюся дичь. В этом помогал ему широкий поиск на самом быстром галопе.
В молодые годы его страстная натура не проявлялась еще так сильно, а стойки всегда отличались выдержкой: и дичь он никогда не спугивал. Но с годами кипевшие в нем страсти все росли, и после того, как он несколько раз настигал раненого зайца, он стал гоняться после выстрела и за улетающими куропатками, и другими птицами. Никакие свистки, окрики или репрессивные меры не могли его отучить от этой дурной привычки.
Не могла обуздать страстный характер Джека и специальная шлея, спутывавшая его ноги и не позволявшая ему быстро скакать. Он и в шлее продолжал мчаться за улетавшими птицами, поминутно падая и кувыркаясь через голову. От шлеи пришлось отказаться, и только длинная веревка, за которую придерживал Джека мой товарищ, отучила собаку гоняться за птицами после выстрелов.
Джек был очень привязан ко мне, и на привале никому не позволял трогать мои вещи.
Спасая меня от громадной овчарки, которая бросилась на нас, Джек успел пересечь ей дорогу и храбро вступил в единоборство. Но более сильная овчарка нанесла ему такие раны, от которых он не мог оправиться и через несколько дней умер.
Необыкновенно мягким и благородным характером отличалась заменившая Джека Нора. Дома, на охоте, на привале она была неизменно ласкова и послушна, трогательно ко мне привязана и понимала меня с полуслова, как и все мои жесты. За это я платил ей горячей симпатией и никогда ее не наказывал, да ни в каком наказании она и не нуждалась.
Два раза я спасал ее от смерти.
Однажды я возвращался с приятелями с охоты — ехали мы на велосипедах вдоль бровки железнодорожного полотна. Нора бежала на другой стороне. Нас разделил быстро идущий поезд. Увидев меня, Нора несколько раз пыталась проскочить ко мне между колесами вагонов, но их быстрое мелькание останавливало ее. Когда поезд прошел, я увидел неподвижно лежащую Нору. Пораженный этой картиной, я сел на откос полотна. У меня не было сомнений, что Нора мертва. Мои товарищи утверждали то же самое и готовились похоронить ее тут где-нибудь. Но я не захотел так быстро расстаться с любимой собакой, тем более, что, как обнаружилось, у нее едва ощутимо билось сердце. Из двух велосипедов мы сделали подобие санитарной тележки, соединив их моим брезентовым плащом, и на плащ положили Нору. По дороге она ожила и начала поднимать голову. Мы благополучно довезли ее до дома, а после недельного лечения она окончательно оправилась от сильной травмы.
А еще было так: разгоряченная охотой Нора искупалась и долго пролежала в очень холодной ключевой воде. После этого она не могла подняться и встать на ноги. Мне пришлось нести ее на руках до дому более десяти километров. А надо сказать, что весу в ней было ровно полтора пуда. Нору я показал ветврачу и через десять дней она выздоровела.
Кончила свое существование Нора очень мучительно: отрава, подкинутая злой рукой, терзала ее целых пять дней, и никакие лечебные средства не могли спасти ее от смерти.
Немецкого лягавого щенка, названного Ральфом, я вскоре после смерти Норы принес домой в варежке. Ему было всего три недели, он только недавно прозрел.
