Том 1. Тяжёлые сны - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" (читать книги полностью .TXT) 📗
Митя внимательно посмотрел на Карганова: казалось, что на его красных щеках еще слабо синеют полоски, следы от отцовых пощечин. Эти красные щеки, угловатые, полные губы и дерзкие, но беспокойные, словно запуганные, глаза наводили почему-то Митю на мысли о том, как должен был вопить и рыдать Карганов, когда отец его бил. Мите жаль стало Карганова и захотелось утешить.
— Что я тебе расскажу, — ты не разболтаешь? — тихонько спросил Митя.
Карганов так и воткнул в него жадные взоры и принялся уверять:
— Вот, чего мне болтать! Не бойся, рассказывай.
Они сели рядом на скамье. Митя шепотом рассказал, как его наказывали. Карганов слушал с участием.
— Ишь ведь как, в дворницкой, — важно… — сказал он потом и засмеялся.
Он отошел, и Мите вдруг досадно стало на себя: зачем проговорился? Он вспомнил, что Карганов не может не рассказать по всему училищу, и догадывался, что станут дразнить.
Так и случилось. Карганов подходил то к одному, то к другому и с радостным хохотом сообщал:
— Дармостука-то третьего дня в дворницкой пороли.
— Что ты? — с веселым оживлением спрашивали его.
— Ей-Богу, он сам рассказал, — подтверждал Карганов.
Мальчишки радовались, лица у всех оживились, — и маленькие, и большие говорили тем, кто еще не знал:
— Слышал, Дармостука в дворницкой пороли!
Новость разнеслась быстро между школьниками. Мальчишки бодро оправляли пояса и кричали:
— Пойдем дразнить Дармостука!
Они бежали к Мите радостные, оживленные, с торжеством и гамом, и толпились вокруг него. Беленький Душицын засматривал снизу в Митины глаза ласковыми серыми глазками, упираясь руками в колени, кротко улыбался и нежным голосом говорил грубые и неприличные слова, все разные, словно он знал неистощимое множество непристойных речений, относящихся к розгам.
Румяные лица, оживленные искренним весельем, теснились к Мите, а беспощадные глаза жадно всматривались в него. Иные из школьников плясали от радости; иные схватывались по двое руками, бегали вокруг толпы, окружившей Митю, и кричали:
— В дворницкой! Потеха!
Митя порывисто кидался то в одну сторону, то в другую, молча, опустив глаза и виновато улыбаясь. Но маленькие негодяи плотно сгрудились. Увидев, что из этого тесного кольца не выбраться, Митя перестал метаться и стоял бледный и растерявшийся, с потупленными глазами; он казался преступником, отданным на поругание черни. Наконец уже восторг дошел до такого напряжения, что кто-то крикнул:
— Дармостук, ура!
И все мальчишки, звонкими и громкими голосами, закричали:
— Ура! ура! ура! — а-а-а!
По всему училищному дому и на улицу понеслись отголоски звонкого детского веселья.
Из учительской выскочил на шум Конопатин. Навстречу ему побежали несколько школьников и радостно докладывали наперебой:
— Дармостука в дворницкой пороли. Там его дразнят, а он стоит, как филин, глазами хлопает.
Жирное учителево лицо засияло блаженством, широкая улыбка расползлась на его чувственных губах.
— Духи малиновые! — воскликнул он смеющимся голосом, — где же он, покажите, покажите мне его.
Школьники повели Конопатина к толпе, которая расступилась перед ним. Блаженно улыбаясь, Конопатин взял Митю за плечо и повел в учительскую. Мальчишки толпою бежали сзади. Они уже не смели кричать так громко и дразнили Митю вполголоса, — веселые, румяные.
Учителя обрадовались почти так же, как и школьники, — и тоже издевались…
На другой день Митя ушел с книгами в обычное время и весь день бродил по улицам, медленно и вяло. Все казалось ему тусклым и страшным.
В тягостное самозабвение погружала его все возраставшая головная боль.
Позже обыкновенного, незадолго до заката, пришел он к Власовым. Только взобравшись наверх и перелезая через высокую балку, заметил он, как ноют от усталости ноги и как томительно хочется поскорее сесть.
Власовы радостно суетились, сбирая свои жалкие пожитки: старуха нашла наконец место. От радости руки у обеих дрожали, и улыбки были робкие, словно они еще не совсем смели верить своему счастью.
Митино сердце похолодело от испуга. Они что-то говорили Мите, но он никак не мог связать и понять их слова. Ему казалось, что их гонят с чердака. Отчего же они улыбаются, как безумные, если надо идти на улицу, на жесткие камни?
Дуне жаль было чердака. Она тихо сказала:
— Все лето здесь прожили, все одни. Хоть и впроголодь, зато одни. А как-то теперь Бог приведет жить в людях!
Такая острая жалость пронизала Митино сердце, что он заплакал. Дуня утешала:
— Полно, милый, — даст Бог, увидимся. Приходи к нам, коли пустят. О чем плакать, глупый мальчик?
Она записала карандашом на бумажке свой адрес и дала его Мите. Митя взял бумажку и вертел ее в руках. Так сильно болела голова, что он ничего не мог сообразить. Дуня сказала с ласковой усмешкой:
— Да ты бы в карман положил, — неравно потеряешь.
Митя сунул адрес в карман и тотчас же забыл о нем…
Поздно вернулся он домой. Мать сидела среди кухни на табурете, суровая и печальная, и плакала, вытирая глаза передником. Мите она показалась уродливою и страшною. Она принялась бранить его и бить, и Митя не понимал, за что. Он упорно молчал.
Маленькая лампа тускло светила. Пахло чадом и керосином. Барыня пришла кричать да издеваться. От ее крика звенело в ушах, и точно тяжелые молоты били в голову. Барчата выглядывали из-за двери, Отя гримасничал и дразнился. Дарья протяжно выговаривала укоризненные слова. Тени шмыгали по стенам, — стены, казалось Мите, колебались, потолок нависал и казался близким. Все было как в бреду.
«Как же и зачем же стоять миру, — думал Митя, — если и Дуня погибает!»
Утром мать отвела Митю в училище. Дорогой она и плакала, и ругалась, и порой колотила Митю по затылку. От этого Митя наклонялся и спотыкался. Он почти не замечал предметов, погруженный в тупые ощущения невыносимой головной боли. Проблески сознания были мучительны, и тянуло тогда вниз, головой к этим жестким камням, чтобы разбить жестокую боль.
В училище Митя тупо принимал издевки товарищей и учителей. Он был мрачен, как этот день, пасмурный и дождливый. Беду предчувствовал он. Дуня порою печально вспоминалась ему. Уже забыл он, что она оставила чердак, и боялся, что она там умрет с холода и голода.
За час до конца уроков, с большой перемены Митя незаметно убежал из училища, бросив там свои книги. Едва ли сознаваемое им желание укрыться от преследований и поисков влекло его на далекие от училища улицы. Там он долго блуждал, не уставая, не отдыхая. Он заходил во дворы, в сады, в церковь забрел, когда служили вечерню, бежал за шарманщиком, смотрел на марширующих солдат, разговаривал с дворниками, с городовыми, — и все тотчас же забывал.
По временам шел дождь, мелкий, словно просеянный. С деревьев летели мокрые желтые листья.
Уже бред распространился на всю природу, — и все стало сказочным и мгновенным, — вдруг возникали предметы, и вдруг умирали. Яркий Раин взор загорался и потухал…
Наконец Митя пришел туда, где жили Власовы. У чердака внезапный ужас охватил его: чердак был под замком. Митя остановился на последней ступеньке и с отчаянием смотрел на замок. Потом принялся стучать в дверь кулаками. В это время из верхней квартиры вышел дворник, чернобородый угрюмый мужик с ленивыми движениями.
— Чего тебе тут? — спросил он Митю, подозрительно глядя на него. — Чего по чужим лестницам шаришь?
— Тут Власовы жили, — робко сказал Митя, — я к Власовым пришел.
— Никто тут не жил, — ответил дворник, — тут нельзя жить, — тут чердак.
Митя стал спускаться, неловко хватаясь руками за тонкую железную решетку. Дворник внимательно осматривал его, стоя на площадке, и ворчал. Мите было тягостно чувствовать на своем лице и потом на спине его пристальный черный взгляд.
Митя не мог поверить, что Власовых здесь нет. Куда же им деться? — думал он. — Конечно, они погибли на чердаке. Домовые замучили их, этот черный повесил замок и стережет их.
