Том 2. Круги по воде - Аверченко Аркадий Тимофеевич (книга жизни .TXT) 📗
— Простите, — заявил я. — Я не имею удовольствия вас знать.
— Неужели? Оч-чень жаль. Позвольте присесть?
— Да зачем же? — возразил я.
Он придвинул стул, сел, протянул руку к моей газете и отложил ее на подоконник.
— Охота вам читать! Все равно чепуха. Ничего интересного. А я — можете представить — вдребезги!
— Что вдребезги?
— Прокутился. Даже на пиво не осталось.
— Это место занято, — сказал я, с гримасой смотря на его красные сузившиеся глазки.
— За-ня-то? — откинулся он на спинку стула. — Послушайте!.. Может, вы не рады, что я к вам сел, а?
В его заплывших глазах мелькнуло что-то такое, от чего я сделал равнодушное лицо и с легкой дрожью в голосе сказал:
— Почему же не рад? Я ничего… Я только к тому, что место занято. А то — сидите.
— Б…лагодарю вас! Спасибо. Б…лагороднейший человек!
На лице его появилось выражение нежности.
— Ни…когда не забуду! Позвольте поцеловать вас.
— Да к чему же, — насильственно засмеялся я. — Ведь мы же даже не знакомы.
— Позвольте расцеловать вас, — упрямо повторил незнакомец.
— Я… вообще… не целуюсь, — возразил я, с нетерпением поглядывая на двери, выходившие в общую ресторанную залу.
— Глупо! Ид…иотски глупо! Как так можно — не целоваться?
Он притих, потом поднял тяжелую голову и ударил сжатым кулаком по столу.
— Я трребую!
— Чего вы требуете? — с тайной злостью и нервной дрожью в голосе спросил я.
— Я вам противен? — кричал он, размахивая перед моим лицом массивными руками. — Ха-ха! Вы важный… барин? Да? Может, граф? Может, какой-нибудь князь де Черт меня побери?
Я бледно улыбнулся и, снисходительно смеясь, сказал:
— Да извольте… Если вы уж так хотите — поцелуемся.
— Снисхождение… да? Они снизошли! Ха-ха! А теперь я не желаю!.. Ага! Что, съел? Вот не желаю и не желаю.
Я сидел молча с дрожащим подбородком и больно покусывал губы. Он посмотрел на меня исподлобья.
— Обиделись? А? Неррвы… «Ах, милый Жан, — пропищал он тоненьким голоском, — у меня сегодня нервы…» Ну черт с тобой! Из-звиняюсь. Дай руку!
— Зачем вам моя рука?..
— Дай руку! — закричал он. — Раз я говорю — значит, дай!
— Чего вы ко мне пристаете? — дрожащим голосом сказал я. — Я с вами не знаком, а вы говорите мне «ты».
Он грузно встал, взял одну из моих рук и хлопнул ею по своей мясистой ладони.
— Значит, так? Решено?
Неожиданно он навалился на меня всей тушей. Спиртом несло от него невыносимо.
— Гов…вори!.. Значит, чтоб уж больше никаких? Чтобы нет и нет! И кончено! Пр…равильно?
В двух вершках от меня нависли его мутные, воспаленные глаза. Я снова усмехнулся уголками дрожащих губ и, подделываясь под его несуразно пьяный тон, сказал:
— Ну, правильно — и правильно. Хорошо. И кончено. А теперь садитесь на свое место.
— Од…дин поцелуйчик!
Я закрыл глаза и вообразил себе, что бы ясделал со своим собеседником, если бы обладал силой Ушкуйникова… Я схватил бы его за горло, вцепился бы зубами в его ухо, а когда он заревет от боли, повалил бы его на пол и стал бы бить ногами в бока и живот, в этот отвратительный толстый живот, который сейчас терся о мое лицо…
— Одно лобзание! Лобызни меня, друже!
Любитель поцелуев неожиданно отшатнулся от меня, и из-за него выглянуло улыбающееся лицо Ушкуйникова…
— Что за черт? С кем ты тут поцелуи разводишь?
Я вскочил, нервно дрожа.
— Ты его спроси, а не меня! Подходит ко мне, незнакомый, пьяный, кричит, хватает за руки, лезет целоваться…
Я думал, что Ушкуйников сейчас же взмахнет кулаком и ударит моего мучителя.
Он обернулся к нему и укоризненно сказал;
— Вы чего же это, дядя, а? К незнакомым пристаете… Выпили — и идите домой.
Пьяный нахмурился и, внезапно обернувшись, схватил Ушкуйникова за воротник.
— А ты кто здесь такой?
— Да это все равно, — усмехнулся Ушкуйников. — А только вы мне воротник поломаете так. Пустите… Шли бы вы домой.
— Ах ты, корова, — сказал пьяный. — Взять, да трахнуть тебя, чтоб ты знал.
— Совершенно это лишнее. Ну что хорошего. Вы меня поколотите, я вас. Обоим будет больно…
— Што-с?!
Я не мог сдержать себя.
— Дай ты хорошенько этому пьяному скоту по затылку… Чего ты с ним церемонишься?
Незнакомец оттолкнул: Ушкуйникова и быстро обернулся ко мне.
— Ага… Вот как?
Рука его мелькнула в воздухе, натолкнулась на что-то, подставленное Ушкуйниковым, и бессильно повисла.
— Это уже не хорошо, — серьезно сказал Ушкуйников. — А я еще с вами церемонился. Вы просто глупый пьяница. Убирайтесь отсюда!
— Нет, я не пойду, — завизжал злобно и испуганно пьяный.
— Ну как же так не пойдете, — не мог сдержать улыбки Ушкуйников. — Пойти нужно. Позвольте, я вам помогу.
Он толкнул незнакомца в плечо, тот сделал пол-оборота, как на невидимой оси, и сейчас же, странным, особенным образом, схваченный двумя руками моего приятеля, — понесся вон из комнаты.
В дверях показались лакеи.
Нам подали ужин.
Я был бледен и задумчив, а Ушкуйников, осмотрев одобрительным взглядом сосиски и заглянув в кружку с пивом, — рассмеялся.
— А он веселый все-таки дядя. Я думаю, когда, не пьян — рубаха-парень!
Я заскрипел зубами.
— Убить его надо бы, мерзавца.
— Да брось! За что?..
— Есть люди, которые не имеют права пить!
— Спенсер!
Праздник любви
По обширной базарной площади, мокрой от недавнего дождя и сверкавшей от солнца, — шли, взявшись за руки, два подрядчика: Никифор Блазнов и Иван Потапыч Стечкин.
— Конечно, — говорил Никифор, — будь я барон или там герцог — тебе было бы приятнее со мной идти.
— Мила-ай ты мой, — ласково возражал разнеженный Стечкин. — Что мне барон! Что мне герцог! Главное — чтоб душа была, да чтоб человек без поступков был.
— Без поступков человека не бывает.
— Бывает. Редко, но бывает.
— Нету такого человека, чтоб был без поступков. Все с поступками!..
— Ну хорошо, родной мой. Ну, может быть, бывает. Бог с ними. Пошли им Господь Вседержитель счастья… Ничего, Никифор Васильич, что я вас под руку держу?
— Ничего. Помилуйте-с.
— Ты бы застегнул пальто, Никифор Васильич. Дует, а?
— Ничего, благодарю вас. Вы, может быть, устали, Ваня? Мне бы очень не хотелось, чтобы вы уставали…
На глазах Стечкина блеснули слезы умиления.
— Ах, что вы, Никифор. Мне даже очень приятно с вами идти.
Приятели остановились среди площади и, припав друг к другу, обменялись долгим поцелуем.
— Смотрите, Ваня, — сказал подрядчик Никифор, указывая на деревянный балаган, обвешанный разноцветным полотном, — вот цирк. Не зайдем ли мы сюда повеселиться?
— В такой праздник не повеселиться грех. В буденный день нужно трудиться, а праздники посланы нам Господом для отдохновения.
— Что верно, то верно!
Приятели взялись за руки и подошли к кассе.
— Господин кассир! Христос Воскр… Чудеса! Кассира-то нет. Где же кассир?
— Они, может быть, внутри заняты? Пойдем внутрь, поищем…
Подрядчики вынули по трехрублевке и, держа деньги впереди себя на вытянутой руке, чтобы кто-нибудь ненароком не заподозрил в них желания повеселиться на дармовщинку, — шагнули за занавес.
Худой, костлявый человек, бормоча что-то, сидел на барьере, покрытом кумачом, и натягивал на тощие ноги темно-розовое трико.
— Актер! — благоговейно сказал Никифор. — Здравствуйте. Христос вам Воскресе. Извините, что так нахально… Нам бы кассира…
— Я кассир, — сказал худой человек и, не натянув как следует трико, побежал к кассе.
Получив билеты, подрядчики поблагодарили артиста и осведомились:
— Представление скоро?
— Да вот публика наберется — и начнем.
— А буфет тут есть? Лимонадцу бы…
— Пожалуйте!
Расторопный кассир, придерживая руками плохо натянутое трико, побежал вперед, юркнул за стойку и, взяв в руку штопор, сразу превратился в солидного буфетчика.
