Том 2. Мелкий бес - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" (мир книг .TXT) 📗
— Мы — такие, сякие, немазанные. Лучше нас нет никого. Мы вас поколотим, в плен заберем, лес ваш отвоюем.
Вести говорят:
— Ну, что стоять, давайте драться.
А хвасти отвечают очень важно:
— Подождите, мы еще не все перехвастали. Мы хвасти, сами очень хорошие, и порядки у нас за первый сорт…
А тут вести, не говоря худого слова, быстро на хвастей напали, расколотили их на славу, и говорят:
— Ну, хвасти, битые, колоченные, по земле поволоченные, полно драться, давайте мириться, платите нам выкуп.
А хвасти говорят очень жалобно:
— Мы — хвасти, у нас голые пясти, платить вам выкуп не из чего.
Но только вести хвастям не поверили, карманы у хвастей повыворотили, большой себе выкуп вытрясли.
Вернулись хвасти домой, сидят, пригорюнились, а все-таки хвастают:
— Наши войски бились по-свойски, очень геройски. Боятся нас вести, не смеют к нам в лес лезти, нас, хвастей, ести.
Белые, серые, чёрные и красные
В одном большом доме жил мальчик Кисынька. Папа и мама у него баловники были, на своего Кисыньку надышаться не могли, — и стал Кисынька капризным мальчишкой. Всё хочет сделать по-своему. А так как он еще был мал и глуп, то и выходило все у него нехорошо. И все-то он капризничает, все-то буянит, на маму ножкой топает, стекла бьет, сестрёнок и братишек колотит, а то с соседскими мальчишками в драку увяжется. Приходит в синяках, ревет, жалуется, а сам не унимается.
И уж такой озорной стал мальчишка, — у соседей стекла бьет, папе с мамой платить приходится, а ему хоть бы что.
Вот и собрались за печкою Домашние, — нежити малюсенькие; они вместе с людьми всегда обитают, только люди их не все примечают. Не всякому тоже дано эти дела понимать.
Собрались маленькие Домашние, сидят, толкуют, шепчутся своими шелестиными голосочками, паутинными ручками помахивают, незримыми головками потряхивают:
— Надо Кисыньку образумить, а то вырастет Кисынька большой шалопай, со глупа ума натворит бедовых дел, осрамит на весь свет весь наш честной дом.
Пошептались, да и порешили, — послать белых Кисыньку образумливать. Пошли к Кисыньке белые. Чистенькие, веселенькие, живыми водицами умытые, белыми тафтицами прикрытые, кудри светлые развеваются, губы алые улыбаются. Стали Кисыньку улещивать ласково:
— Милый Кисынька, будь умником, веди себя хорошенечко, папе, маме не дерзи, малых деточек не обижай, о себе много не думай. Мы тебе, голубчик, невиданных игрушек надарим, коли ты паинькой будешь.
А Кисынька закричал:
— Убирайтесь, куклы тараканьи. Со всякой мелюзгой не стану разговаривать.
А сам маминой кошечке на хвост наступил.
Ушли от него белые, пришли серые. Все словно пылью покрытые, сами кислые да сердитые. Говорят Кисыньке скучные слова:
— Стыдно, Кисынька, капризничать да шалберничать. Людей бы ты постыдился, Бога бы ты побоялся. Папа с мамой терпят, терпят, да и за прут возьмутся.
А он им кричит:
— Пошли к чорту, не мешайте.
А сам бабушкину собачку за окошко вышвырнул.
Ушли от него серые. Пришли чёрные. Все, как арапы чёрные, а глаза угольками горят. Кричат Кисыньке:
— Не смей шалить, а то будет худо.
А Кисынька им отвечает:
— Вот нашалюсь, тогда и перестану.
Сабелькою помахивает, лампадку опрокинул, деревянным маслом мамино любимое кресло измазал. Потом на пол сел, стал спички чиркать и на ковер бросать.
Тут чёрные ушли, пришли красные. Как с цепи сорвались, кричат, визжат, беснуются. Зажженные Кисынькины спички подхватывают, к занавескам на окнах их приставляют.
Начался тут пожар, весь дом сгорел, и уже после пожара вытащили Кисынькины обгорелые косточки.
Плакали папа с мамой, да поздно.
Спатиньки
Жили были спатиньки, — серенькие, маленькие, все прячутся, сами высматривают, кому спится, сладко дремлется.
Пошел Воля в поле, где сушили сено. Повалился Волюшка на сено, лежит, ногами балуется, руками сено загребает, — а спатиньки тут как тут. Один спатинька сел Волюшке на правый глаз, другой спатинька сел Волюшке на левый глаз, — закрылись глаза у Волюшки. Спит себе Воля, приятные сны видит, — а спатиньки со всех сторон набежали, шалят, возятся, на Волю сено наворачивают. Всего завалили, только Волино лицо на вол оставили.
Прирыскали из лесу сирые волки. Хотят они Волюшку стрескать, ходят по сену, нюхают, ищут. А только как серый волк Волю нанюхает, тотчас ему двое спатинек на глаза и усядутся, — завалится сирый волчище, захрапит на все поле.
Не знаю, чем бы дело у них кончилось, — да пришла тут старая няня, на серых волков сердито цыкнула. Волюшку домой увела, дорогою нашлепала:
— Не спи, Воля, в поле, лучше спатиньки дома.
Черёмуха и вонючка
Росла черёмуха, цвела и пахла. Шла мимо вонючка, носом покрутила, спрашивает:
— Ты чего это, черёмуха, пахнешь? А черёмуха ей отвечает:
— Цвету, оттого и пахну.
Говорит вонючка очень сердито;
— Это мне совсем не нравится, и очень даже смешно. Уж я ли не барыня, да и то воняю, а ты, простая черёмуха, пахнуть вздумала.
— Такое уж мое сиротское дело, — говорит ей черёмуха, — пахну, да и пахну, Богу во славу, людям во утешение, — а ты, барыня, ступай своею дорогой, воняй, сколько хочешь.
Вонючка распалилась гневом, визжит поросячьим голосом:
— Не смей пахнуть, мужичка! Слушайся моего барского приказа!
Черёмуха ей резоны представляет со всей политикой:
— Не могу я не пахнуть, сударыня-барыня, — уж такое дадено мне свыше определение, — хоть тресни, да пахни, крещёный люд весели. А ты, сударыня-барыня, вонючее благородие, иди себе подальше, коли тебе мой сиротский дух не нравится.
— А вот и не пойду! — кричит вонючка, — не могу позволить таких непорядков, буду стоять близко около, перевоняю тебя, окаянную черёмуху.
Стоит под черёмухою, да воняет, — что ты с нею поделаешь!
Спасибо, шли мимо добрые люди. Сперва-то, не разобрав того дела, черёмуху обхаяли:
— Фу, — говорят, — какая черёмуха противная! чем бы ей пахнуть по-хорошему, а она воняет по-анафемски.
А потом, как увидали, в чем тут причина, взяли зашибли вонючку толстой палкой, зацепили вонючку на железный крюк, сволокли ее на помойную яму. Так вонючка и кончилась.
Гули
Жили Гули, лили пули, ели дули. Сами ели, и соседов потчевали. Очень им весело было.
Только уж так они много пуль слили и дуль съели, что земля не стерпела, трястись начала. Пришел к Гулям Карачун, взял их на цугундер, снес их к чортовой бабушке.
Чортова бабушка посадила их на лавочку, угостила их кашей из горючей смолы с адской серою. Смоляную кашу съели гули, да и ножки протянули, очи закатили, сами застыли.
Повернула их чортова бабушка в чортовы куклы, отдала их играть адовым голоштанным ребятам. Ну, а те, известно, чертенята озорные, первым делом Гулям головы поотрывали.
Так-то кончились Гули.
Смертерадостный покойничек
Был такой смертерадостный покойничек, — ходит себе по злачному месту, зубы скалит, и очень весело радуется. Другие покойники его унимать-корить было стали, говорят:
— Ты бы лежал смирнехонько, ожидая Страшного Суда, — лежал бы, о грехах сокрушался
А он говорит:
— Чего мне лежать, — я ничего не боюсь.
Ему говорят:
— Сколь много ты нагрешил на земле, все это разберут, и пошлют тебя в тартарары, в адскую преисподнюю, в геенну огненную, на муки мученские, на веки вечные, — смола там будет кипучая кипеть, огонь воспылает неугасимый, а демоны-то, зело страховитые, будут мукам нашим радоваться.
А смертерадостный покойничек знай себе хохочет:
— Небось, — говорит, — меня этим не испугаешь, — я — рассейский.
Фрица из-за границы
Одни родители, папа с мамою, долго сердились на своих мальчиков, Кешку да Пешку, — своевольные были Кешка да Пешка. И чего только с ними папа и мама ни делали, и по-хорошему-то их унимали, и по-родительски, а им все неймется. Шалят, самочинствуют, да и на-поди.
